Отходят на восток войска. Чем ближе к Днепру, тем чаще слышатся разговоры, что на этом большом водном рубеже прекратится отступление. Сама природа подготовила преграду немецким танкам.
Колонна, в которой шагал Никифор, на подходе к Днепру пересекла подготавливаемую оборонительную полосу. Покуда хватал глаз, в обе стороны от шоссе тянулся глубокий противотанковый ров, перед ним и за ним городского обличья девчата рыли окопы полного профиля.
— Эй, чернявая! — крикнули из колонны. — Далеко ли до Днепра?
Несколько девушек распрямили спины, не выпуская из рук лопат. Ответила не чернявая, а скорей белявая, которая была ближе:
— Та ни. К вечеру побачите Днипро.
— Ходим с нами, кохана!
— Мамка не велить! — в тон ответила девушка, и девичья компания прыснула смехом.
Бойцы, миновав укрепрайон, заметно повеселели. Окопы спешили закончить — значит, здесь думают обороняться. Отделенный, шагавший впереди Никифора, высказал догадку:
— Основная оборона — на Днепре. Тут предполье. Чтобы дать возможность основным силам спокойно переправиться через Днепр.
— Вумный ты, как вутка, — сказал кто-то и на лицах зацвели давно не виденные Никифором улыбки.
Им предназначалось переправляться через Днепр, а здесь в обороне будут другие. И это тоже вызывало немного эгоистическую, но вполне оправданную радость. Многие побывали в окружении, хлебнули лиха, испытали на себе ужас танковых атак — теперь им отводилось место за Днепром, как за крепостной стеной. Там тоже, понятно, не сахар, но по крайней мере не надо опасаться танков. А здесь, в предполье, пускай повоюют новенькие.
Подвода с женщиной из Балты, приотставшая, когда пересекали укрепрайон, вновь заскрипела, застучала колесами рядом с Никифором. Девочка не играла тряпичной куклой и не спала, а скучливым взглядом смотрела поверх голов. В солдатском мешке Никифора лежал завернутый в газету кусочек шоколадки, несколько долек шоколада изредка, по довоенным правилам, выдавали некурящим вместо махорки. На ходу Никифор снял вещмешок, развязал петлю лямок и протянул шоколадку девочке. Та посмотрела и отвернулась с накуксившимся лицом: вот-вот заплачет.
— Вже ж захворала, чи шо? — женщина обеспокоенно дотронулась до лба девочки. И сама взяла у Никифора шоколад — отказываться от такого угощения было бы грех. Поблагодарила:
— Дьякую!
Неподалеку в колонне запели. Молодой ломкий тенорок выводил на маршеобразпый мотив, в такт шагу:
Из Ливерпульской гавани,
Всегда по четвергам,
Суда уходят в плаванье
К далеким берегам…
И я хочу в Бразилию,
К далеким берегам!
Игривые слова песенки выдавали ее опереточное происхождение и не вязались с обстановкой Но в них, как и в голосе певца, звучали надежда и бодрость.
Откуда-то сзади донеслось и волной прокатилось по колонне:
— Воздух!.. Воздух!
Шоссе быстро опустело. По обе стороны от него разбегались в поле люди, грохотали по рытвинам телеги, теряя добро. Самолеты пролетели мимо, словно бы и не заметив войска на марше. Бойцы возвращались к шоссе, смущенно отряхивая одежду, и, как всегда в таких случаях, перебрасывались грубоватыми шуточками.
Женщина из Балты и везший ее хмуроватый возчик увязывали на телеге развалившиеся узлы. Девочка стояла поодаль и плакала. Ее испугало внезапное всеобщее бегство, резкий крен телеги, когда она съезжала с шоссе, крики и суета.
— Идем ко мне, — протянул к ней руки Никифор.
Девочка глянула на него исподлобья, прижимая к себе тряпичную куклу, и отрицательно покачала всем телом. Потом отчего-то переменила решение: доверчиво подняла рученьки, глядя на Никифора сквозь влагу слез. Никифор поднял странно легкое тельце, девочка прижалась к его пропотелой гимнастерке. Было приятно ощущать ее теплоту, и пахло от нее младенчески чисто, славно.
Колонна опять пришла в движение. Задержавшиеся в поле или слишком далеко убежавшие рысцой догоняли своих. Где-то далеко впереди тяжко ухали бомбовые удары. Немцы бомбили переправы на Днепре, скопления войск и техники перед переправами. Никифор шагал с девочкой на руках рядом с телегой. На лице женщины застыла любезная улыбка, какой улыбаются матери, когда их ребенком интересуются незнакомые люди. И вдруг опять:
— Воздух!
Отбомбившиеся самолеты возвращались назад. — На этот раз люди не бросились врассыпную, как прежде. Некоторые, правда, отбежали от шоссе, но недалеко и не особенно прытко. Фашистские стервятники растратили свой боезапас — чего их теперь бояться?!
— Та-та-та-та!.. — налетело сверху, как вихрь, и слилось в один дерущий за душу звук. Черная тень пронеслась вдоль шоссе, за ней вторая, третья… У них еще остались патроны в лептах.
Никифор прилег с девочкой в придорожной канаве, но подбежала мать, выхватила ребенка и помчалась в поле. Пулеметная трасса легла перед ней, выбив из земли длинную полоску пыли.
— Ложись! — крикнул ей Никифор. Она не слышала. Тогда он вскочил, бросился за ней: надо было повалить хотя бы силой эту ошалевшую со страха дуру-бабу.
Пробежал он немного, успел сделать каких-нибудь полтора десятка шагов — и как палкой ударили по ногам — тяжело рухнул на землю. Уже лежа почувствовал: удар пришелся выше колена, что-то горячее, зудящее растекалось в онемевшей ноге тупой болью.
Он сразу понял, что ранен. Показалось — легко. Боль была терпимой, не сильнее, пожалуй, чем от ушиба. Только вот горячо было, и болело не снаружи, а внутри.
Никифор лежал плашмя на животе, хотел перевернуться на бок — осмотреть рану. Но не тут-то было. Тело переворачивалось, а нога оставалась на месте. Она была чужой, неуправляемой. И такая острая боль резанула Никифора, что он, охнув, мгновенно покрылся липкой испариной и приник к земле. «Перебита кость», — догадался с ужасом.
Кровь хлестала из раны, он никак не мог ее остановить. Штанина быстро промокла, горячие струйки проникли в голенище сапога. У него был индивидуальный пакет, он приложил тампон к ране, кое-как обмотал бинт поверх штанины, но натянуть и завязать его не хватало сил. Неловкие движения причиняли невыносимую боль, руки дрожали, он весь как-то вдруг ослабел. Никифор ладонью прижимал тампон, чтобы утишить кровотечение, но чувствовал, что кровь все равно сочится сквозь пальцы.
Минут через пять налет окончился. Гул самолетоа стих вдали, из наступившей тишины прорезались крики команд, ругань, призывы раненых, женский плач.
— Братишка! — позвал Никифор проходившего мимо бойца. — Ранен я… Не могу подняться.
Боец подошел, увидел побуревшую от крови, скользкую штанину и, сложив рупором ладони, крикнул:
— Санитаров сюда! Здесь раненый!
Санитары требовались не только здесь. Возле Никифора собралось человек десять, бойцов и гражданских. Они долго призывали санитаров, не решаясь сами оказать первую помощь раненому — очень уж страховидно выглядела лужа крови, в которой лежал Никифор. Наконец один сообразил:
— Кровью ведь истечет. Ни за понюх погибнет человек. Давайте-ка, братцы…
Неловко, причиняя боль Никифору, принялись стаскивать штаны, чтобы обнажить ногу.
— Ножом отрежьте, ножом! — посоветовал кто-то. — На кой черт ему теперь штаны? А выпишется из госпиталя, новые дадут.
— Жгутом перехватить надо выше раны… Двое работали, остальные подавали советы.
— Э, да у него кукла под боком, смотрите-ка!.. Ты что, парень, в куклы играешься?
Самодельный тряпичный человечек со стеклярусными бусинками вместо глаз, нарисованными чернильным карандашом носом и ртом переходил из рук в руки, вызывая улыбку. Никифор бежал вслед за женщиной с куклой в руках. Девочка выронила куклу, а он подхватил бессознательно. Вот ведь как: вместо девочки куклу спас!..
Скосив глаза, Никифор обвел взглядом окруживших, ожидая увидеть женщину с девочкой. Далеко убежать они, конечно, не могли, и он хотел, чтобы отдали девочке ее куклу. В прогалах между ног окруживших его людей увидел: два бойца вели под руки женщину из Балты, третий нес на руках девочку. Женщина двигала ногами как-то странно, толчками, и вся обвисла на руках бойцов, рот у нее немо, как у рыбы, приоткрывался и закрывался. То ли воздуху не хватало, то ли сказать что-то хотела, да не могла.
«И ее ранило», — подумал Никифор. Тут в поле его зрения на короткий момент попал красноармеец с девочкой на руках. Головка девочки была неестественно откинута назад, со слипшейся прядки волос капало, и боец нес девочку отстранясь, стараясь не испачкаться в крови. Не мать, оказывается, а дочь… Кукла ей, судя по всему, больше не понадобится.
От потери крови ясный солнечный день в глазах Никифора сделался серым, тусклым. Все вокруг словно было посыпано тонким слоем пепла — трава, одежда и лица людей. Голубое небо и то приобрело землистый оттенок.
