— Отстояли. А Любаша… Ее звено три года подряд первенство держит. Да только в этом году вряд ли удержит. Ты понимаешь, что теперь на полях делается? Такие звенья, как у Любаши, у нас повсюду. Соревнование идет — душа радуется!
— Значит, агротехника берет свое?
— Еще бы!
Эти разгоревшиеся глаза, задор, звучавший в ее голосе, были очень знакомы Феде. Смущение и неловкость исчезли. Он чувствовал себя рядом с Катей легко и весело. Армейская жизнь, бои с белофиннами, госпиталь — все это отступило куда-то в глубокую даль. И было у него такое ощущение, что расстались они не четыре года назад, а совсем недавно, может быть вчера.
— Скажи, Катя, если не секрет, почему тебя Чайкой зовут?
— Понятия не имею, — рассмеялась она. — Об этом ты, если в Залесском будешь, спроси заведующего животноводческой фермой Михеича. Вздумалось старику, и прозвал, а от него по всему району пошло. — Она опять засмеялась. — И фамилия, говорит, соответствует: где Волга, там и чайки летают.
— Знаешь, в сущности, ты ничуть не изменилась, — с широкой улыбкой сказал Федя.
— А зачем же мне меняться? — проговорила Катя недоумевающе. — Чудак ты, Федя! Это курицы к осени линяют. А мы не курицы. До нашей осени далеко, правда? Как это у Маяковского, помнишь: «Лет до ста расти нам без старости». Ты ведь тоже, в сущности, не изменился. Такой же веселый. А я люблю веселых!
Колхозники, стоявшие в дверях, разошлись, а некоторые райкомовцы смотрели в сторону Кати и Феди, привлеченные их громким разговором.
— Мы людям работать не даем, — сказала Катя, спрыгнув с подоконника. — Я ведь с тобой не поболтать села. Дело есть у меня к тебе.
— Какое?
— Пойдем ко мне, там переговорим.
Из коридора донесся топот ног, звонкие веселые голоса.
— Наверно, меня разыскивают, — прислушиваясь, сказала Катя.
Она не ошиблась. Едва вышли они из дверей, как парни и девушки шумной толпой обступили ее и повлекли за собой. Говорили все разом, каждый о своем. Катя виновато взглянула на Федю.
— Ты иди, а я в Головлево приеду. Подходит?
— Со всех сторон.
Он засмеялся и с удовольствием еще раз отметил про себя: «Все такая же, а если изменилась — то… еще лучше стала».
Приехав в Головлево, Федя надел комбинезон в сразу же принялся за осмотр тракторов. Поздно вечером, выпачканный и усталый, он пришел к директору. В кабинете был полумрак. Директор ходил по кабинету из угла в угол и курил.
— Ну, хозяин, кони будут бегать.
— Все?
— Все.
— И к началу уборки?
— Конечно. Свет зажигают к ночи, а не на рассвете. Вот, например, теперь — в самый раз. — Федя повернул выключатель, и кабинет стал как бы вдвое просторней. На осветившемся столе заблестела телефонная трубка.
— Значит, все пойдут? — все еще не решался поверить директор.
— Пойдут, хозяин, пойдут.
— Спасибо, друг, душевное спасибо. Все, значит! И в какую же сумму обойдется ремонт?
— Недорого, — глядя на телефон, рассеянно отозвался Федя. Он думал, что сейчас можно взять трубку и поговорить с Катей. Хотелось услышать ее голос. Главное, и предлог имелся: сама сказала, что есть у нее к нему какое-то дело. Федя взглянул на часы: было уже поздно. «А вдруг…»
Он снял трубку и вызвал райком комсомола.
— Тетя Нюша у телефона, уборщица. Вам кого? — послышался в трубке грубоватый голос.
— Товарища Волгину.
— Катерина Ивановна в Залесское уехала. Еще под вечер. А вам зачем?
— По делу.
— Тогда в другой раз звоните.
Федя повернулся на звук открывшейся двери и торопливо положил трубку. На пороге стояла Катя.
— Извини, товарищ секретарь, я не при галстуке, — пошутил он, оглядывая свой запачканный комбинезон и черные от машинной мази руки.
— Ничего, мне такие больше нравятся, — сказала Катя, переступая порог.
— Учту, и с этого дня в баню ни ногой.
Катя рассмеялась.
— Грязь грязи рознь. Просто грязных — не люблю. — Она поздоровалась с директором и села на стул возле окна.
— Я к тебе, Федя, только ненадолго: меня на дороге подруги ждут. Дело простое — многие девчата трактористками хотят стать. Курсы нужны. Вот твое начальство все время жалуется — преподавательских кадров нет. Сможешь ты при МТС провести такие курсы?
— Курсы?
— Да. Ты подумай об этом, а тогда уж подробнее поговорим. Сейчас мне важно твое согласие.
— Не знаю, Катя, — сказал он помолчав. — Работать — это одно, а преподавать не приходилось. Совсем новое для меня дело. Подумаю.
— Подумай.
Она встала и, прощаясь с директором, спросила:
— Зимин не приезжал?
— Нет. Но вчера говорил, что приедет. Ты не знаешь, зачем?
Катя улыбнулась.
— Беспокоишься? Значит, грешки за собой знаешь. Без воды мокро не бывает, Матвей Кириллович.
Повернувшись к Феде, она с лукавой усмешкой взглянула на его руки.
— С тобой прощаться — на мыло большой расход. Так я надеюсь на тебя, Федя. Не подведи. А что дело новое — это ничего. У нас каждый день новый. Ну, пока, товарищи.
Федя пожелал директору спокойной ночи и вышел вместе с Катей во двор.
— Я забыл утром спросить: что за история у тебя с предриком?
— Ой, ты и не представляешь, какое свинство: смету на вечернюю школу урезал! Прибегаю к нему в кабинет, а он опять — шмыг мимо, и след простыл. Полдня ловила его по всему городу, да часа два ругались, пока смету по-старому не выправил. Куда это годится!
— А чего же вы с Зиминым, смотрите? Взяли бы его да легонько… с председательского места, чтобы местный пейзаж не портил.
Катя смотрела на него долго, удивленна.
— Да ты что, Федя? Это Озерова-то? А ты знаешь, кто он, Озеров-то? Из наших колхозников. Хозяин — цены нет. Две электростанции построил, дороги… Видел, какие у нас дороги? Это все — его дело. Да я тебе до утра буду перечислять, что он сделал, и не успею. А ты: «пейзаж»… Эх ты, корреспондент!
— Пощади! Что ты на меня накинулась? — засмеялся он. — Я же не знаю этого Озерова, слышу — сердишься, и подумал: значит, дрянь-человек.
Она задумчиво улыбнулась.
— На него и сердиться-то по-настоящему нельзя. Другой раз разругаемся так, что, кажется, год не помиримся, а через несколько минут встретимся — посмеивается, как будто между нами ничего и не было.
Из-за забора звонко донеслось:
Катя подтянула:
Ее услышали, и песня вмиг оборвалась.
— Катюша-а! Чего ты там? — закричали девушки.
— Сейчас, девчата… С вашим будущим учителем прощаюсь. Как только обдумаешь, позвони, — сказала она Феде и побежала к воротам.
Открывая калитку, оглянулась:
— Жду.
В кузове грузовика тесно сидели девушки — все из звена Танечки Камневой. Танечка была в том же желтом платье, в котором видела ее Маруся на берегу Волги. Шелковый шарф ее развевался на ветру, задевая концами лица подруг. Катя села с ней рядом, поджав под себя ноги, и шофер включил мотор.
— А может быть, Танечка, ты зря шум поднимаешь? Увидела одну-две травинки, а они тебе за луг показались…
— Да нет же, Катюша, кустами трава.
— Нас тогда, подсидела эта Женька, а сама очковтирательством занимается! — возмущенно зашумели остальные девчата.
— Не нравится мне, девчата, это слово, — хмурясь, сказала Катя. — Что значит «подсидела»? Не подсидела вас Женя, а помогла. Оттого, что, она обнаружила у вас неправильность в подкормке, лен хуже не стал. Самый лучший на весь район.
— Лучший-то лучший, а показатели нам снизили. Мы и сами бы исправили подкормку.
— Вот мы теперь им тоже подсобим… За ночь все поле вычистим, а траву к вам в штаб… Подходит, Чайка?
Не ответив, Катя запела:
Глаза девчат оживились.
подхватили все дружно и звонко.
Песня рвалась на ветру, а голос Кати, выделяясь, забегал вперед, точно ему, как и самой Кате, было некогда:
Эх, сердцу не закажешь огненно любить…
Так, на полном ходу, машина влетела в Красное Полесье. На улице было тихо и безлюдно. Только у ворот своего дома стоял Тимофей Стребулаев в полотняной рубахе, аккуратно стянутой поясом, в до блеска начищенных сапогах. Чернобородый, смуглый, с лохматыми бровями, он был похож на цыгана.
Грузовик замедлил ход.
— Товарищ Стребулаев, здравствуйте! Где Кулагины живут?
— Здравствуйте, Катерина Ивановна. — Он степенно поклонился. — Вот переулочек проедете, и налево.
Оставив облако пыли, грузовик скрылся в переулке.
