Плохой из Кукушкина был солдат: то он на посту заснет, то карабин у него ни с того ни с сего выстрелит, то еще что-нибудь случится. С какой радостью Балашов передал бы Кукушкина в другую роту. Но сейчас, когда с ним случилась беда, старшине стало его по-человечески жаль. Не будь войны, совсем иначе жил бы Кукушкин. Говорят, в колхозе шорничал и неплохо, до самой старости хватило бы ему работы. «Надо навестить его. И Анисима Соснина тоже», — решил Балашов и вылез из шалаша.
Но Кукушкина уже не застал: умер бедняга. Был Кукушкин и нет Кукушкина. Никакого следа после себя не оставил: бобылем был. Никакого!
Балашова кто-то позвал слабым голосом. Оглянулся: Анисим Соснин. Старшина присел возле него. Осунулось, постарело лицо партизана. Одни глаза блестят лихорадочно.
— Как дела, Соснин?
— Плохо, командир. Жжет, будто к бедру каленое железо прикладывают.
— Заживет.
— Говорят, будто Карев с Большой землей о нас толковал. Оттуда помощь обещали.
— Возможно.
— Боюсь я командир.
— Чего же? Доктор у нас хороший.
— Не раны боюсь. От нее не умру. Другого боюсь, командир.
— Ты просто утомился.
— Не-ет. Скоро вы уйдете, а мы останемся. А вдруг немчура пронюхает про госпиталь? Перережут нас, как кур. Или с самолетов разбомбят. А?
— Не волнуйся, все будет в порядке. С вами охрана останется.
— Дай-то бог! У меня какая к тебе просьба, командир? Присматривай за Сашкой. Горячий он не в меру: мальчишка еще. Встретится с головорезом в бою и растеряется, по неопытности промашку даст. И поминай как звали.
— Присмотрю за мальцом, — пообещал Балашов.
— Спасибо. Гора с плеч. Я ведь не трус, командир, не подумай.
— Я и не думаю.
— А в том бою, каюсь, душа в пятки спряталась. Гляжу: прут оравой, бандит к бандиту. Рукава засучены, как у мясников. Сомнут, думаю. Но вспомнил я тут свою Настеньку, как налетела она на бандюгу, что корову хотел у нас увести, и как бандюга Настеньку застрелил. И закипело мое сердце, а душа вернулась на место. Поколотили тогда мы их с Сашкой из пулемета. Слава богу. Пусть знают дядюшку Анисима.
Соснин умолк, тяжело дыша. Балашов попрощался, пожелал ему скорого выздоровления и ушел к себе в шалаш.
Теплая ночь спустилась на примолкший партизанский лагерь.
Утром Балашова вызвали в штаб. Карев стоял возле шалаша, курил трубку и весело щурился: настроение у него было хорошее. А почему бы ему быть плохим? С Большой земли передали, что на соединение с отрядом вышла разведка одной дивизии. Фронт неумолимо откатывался на запад, Тихими ночами слышна была далекая канонада, словно рассерженно гудела земля. Позавчера ночью самолеты сбросили на парашютах большое количество взрывчатки. Очень кстати! У Карева оставалось «на всякий случай» всего сто килограммов тола. Правда, где-то на юге, на границе лесов и степей, есть у него тайник, но сейчас до него не было пути.
Карев рассылал во все стороны диверсионные группы. По обыкновению самое трудное задание приберег для Балашова. Когда старшина доложил о своем прибытии, Карев спросил:
— Ну что, засиделся? Дурить начинают хлопцы?
— Было, товарищ командир!
— Для партизан безделье — гроб с музыкой. Сегодня ночью отправитесь на задание. Надо взорвать мост через реку на железнодорожной магистрали. Во что бы то ни стало. Любой ценой.
— Понятно.
— Учти, старшина — это очень важная магистраль. Днем эшелоны идут по ней с интервалом в пятнадцать минут. Ночью — значительно реже. Разведка установила: на запад увозят оборудование с предприятий, на восток везут пополнение. Надо обрубить эту ниточку. Твоя задача облегчается тем, что в этом районе давненько не было диверсий. Охрана спокойна, не напугана. Воспользуйтесь этим. Неожиданность и быстрота — ваши первые козыри! Вопросы?
— Нет!
— В таком разе, — Карев пожал старшине руку, — действуй. Желаю успеха! Верю!
— У меня к вам дело, товарищ, командир! — решился вдруг Балашов.
Карев энергично вскинул голову:
— Дело?
— Не знаю, с какого конца начать, — проговорил старшина и рассказал командиру про встречу с Белявцевым. Карев нахмурился:
— Ты уверен, что не ошибся?
— Не мог ошибиться, товарищ командир.
— Хорошо. Учту.
Балашовым овладела радостная лихорадка: так всегда, перед каждым новым делом. Остапенко собрал роту, построил ее. Балашов прошелся вдоль строя, зорко вглядываясь в лица бойцов. Возле Макаркина остановился:
— Почему без головного убора?
— Забыл в шалаше, товарищ командир!
— А голову не забыл?
Партизаны засмеялись. Балашов нахмурился: расшаталась дисциплина. Ничего, теперь подтянет!
— Ночью отправляемся на задание, — негромко, но внятно произнес старшина. — На очень серьезное задание. На сборы три часа. Все готовить тщательно — от пуговицы до взрывчатки. Командиры взводов ко мне. Разойдись!
Вечером рота выступила в поход. Впереди шел Саша Соснин. Мост, который придется взрывать, находился недалеко от родной Сашиной деревни, и лучше молодого партизана никто туда дорогу не знал. Саша застенчиво признался Остапенко:
— Мы у того моста купались. Песочек там меленький-меленький, как мука.
Балашов услышал этот невольный вздох паренька, и теплая волна жалости согрела грудь. Какой резкий скачок у Саши в жизни: от детских игр и забав — к суровой солдатской службе. Семнадцатый год ему, а уже второй год воюет.
Речку пересекли вброд километрах в пяти севернее моста. Она оказалась неглубокой. Остановились в глухом ельнике. Брезжил рассвет. Стало прохладно. Разгоряченные ходьбой партизаны ежились. Балашов приказал развернуть плащ-палатки и спать. Выставили охрану. Пятеро бойцов во главе с Супруном отправились на разведку.
Балашову не спалось. Еще на марше решил атаковать охрану моста с западной стороны: оттуда меньше ждут, к тому же, по свидетельству Саши, километрах в трех на запад от моста лес кончается — значит, партизан там нет. Вот поэтому и привал Балашов сделал за речушкой, в этом ельнике, чтоб потом не тратить лишнего времени на переправу. По рассказам Саши, мост — из трех пролетов, с железными фермами. Насыпь невысокая, около четырех метров у самого моста. С восточной стороны дорога к речке подходит через выемку, а с западной — по равнине. Но могли быть изменения. Какие?
Супрун вернулся около полудня, усталый, в поту: день был жаркий. Оказывается, старый мост взорван. Железные фермы и до сих пор еще горбатятся в речке. Построен деревянный. С суши обнесен тремя рядами колючей проволоки, на проволоке — консервные банки. Есть дзот. Живут в бункере. Часовой один. Второй — на восточном берегу. Система обороны там такая же, насколько удалось рассмотреть в бинокль.
— Да-а, — задумчиво произнес Балашов, когда Супрун кончил. — Похоже, ночью будет жарче, нежели теперь.
Прежде всего шесть человек пойдут в боковое охранение: трое — километра за полтора западнее моста, трое — восточнее. Они заминируют железную дорогу, но взорвут лишь тогда, когда начнется бой за мост. Двоим придется снимать часового. Самое ответственное дело. От него зависит все. Балашов не прочь был идти сам, но нельзя. С надеждой взглянул на Супруна — не всякому доверишь такое! С Супруном служили еще в конвойном полку, друзья старинные. И два года в лесу воюют плечо к плечу. Супрун понял командира с полуслова, молча кивнул головой, соглашаясь: он был великий молчун. Вторым просился Остапенко. Супрун предложил Сашу: ловкий парнишка. Балашов запротестовал: нет, нет, Саше найдется другая работа. Пойдет с подрывниками, поможет им: их всего десять, а нагружены взрывчаткой словно верблюды. Про себя подумал, что с ними Соснину безопасней.
Операция была подготовлена до мелочей, а времени до вечера оставалось еще порядочно, и Балашов решил часок соснуть: все-таки ночь предстоит трудная. Едва успел задремать как почувствовал, что кто-то трясет его за плечо.
Очнулся, подумал, что Остапенко. Но нет, адъютант лежал рядом и сладко посапывал. Привстал и увидел рыжего партизана Фролова. Тот сидел на корточках.
— Ну, что тебе, Фролов? — недовольно спросил Балашов, зевая.
— Командир, сбежал Макаркин, — шепотом произнес Фролов.
— Куда он мог сбежать? Здесь где-нибудь. Выдумываешь что-то.
— Ничего не выдумываю, командир. Сказал мне, что пойдет до ветру, взял карабин — и был таков. Часа два уже прошло.
Балашов вскочил. Затревожились, закружились мысли. Черт возьми, мало веселого, если это действительно так. Поднял роту, приказал без шума обследовать окрестности ельника. Нет Макаркина. Даже следов не оставил. Мог отойти от ельника и напороться на полицаев. Его схватили и тогда… Едва ли! Кое-какие следы схватки остались бы. Да и крикнуть успел бы. Этот вариант исключается. Стало быть, верен единственный: сбежал. Не в отряд, конечно… Фролов ничего не мог прояснить, хотя с Макаркиным они спали вместе. Наконец удалось установить, что перед походом к Макаркину наведывался какой-то партизан из отряда Терентьева. Приметы Фролов не запомнил. Такой, как все. Осененный догадкой, еще не веря ей, Балашов спросил, нет ли у того партизана шрама на подбородке. Фролов обрадованно заморгал глазами, и старшина отпустил его.
