Макаркин… Кто же ты такой? В роте появился, если память не изменяет, полгода назад, перевелся по собственному желанию из другой. А с Белявцевым когда спелись? Темная история, сейчас все равно ее не распутаешь. Ах, мерзавец! Все расчеты спутал! Предупредит немцев, — а Балашов в этом не сомневался, — и тогда мост взорвать не удастся. Что же делать? Прежде всего немедленно уходить из ельника, обратно на восток. Атаковать придется восточный конец моста, правда, подходы там похуже, но ничего не поделаешь. И начать пораньше, с наступлением сумерек.
Рота переправилась через речку, рискуя быть замеченной. По густому сосняку засветло выдвинулась на расстояние примерно километра два от моста, залегла, тщательно маскируясь. Балашов смотрел в бинокль на мост и не замечал никаких признаков беспокойства. А может, зря погрешил на Макаркина? Отошел от ельника и заблудился…
Сгустились сумерки. Балашов шепнул Супруну и Остапенко:
— Пора!
Оба поползли. Взвод, который первым должен был броситься в атаку, выдвинулся поближе к мосту, замер почти у самого полотна. Без огней прошел поезд, сонно выстукивая колесами. Вагоны закрыты наглухо. И опять тихо.
Балашов поднял голову, с высоты мигнула ему зеленоватая звездочка. Что-то хорошее и давно забытое шевельнулось в груди. И вдруг до боли ясная мысль: «Может быть, последний раз вижу звезды…»
В этот миг лопнула тишина. Жалобно задребезжали консервные банки, раздался истошный крик: «хальт!» — и грянула автоматная очередь. Взвилась ослепительная ракета, рассыпалась вверху на мелкие светлые капельки. Взвод поднялся в атаку, но был прижат к земле пулеметным огнем из дзота. Опять ракета.
Внезапность не удалась. Балашов пополз к головному взводу, за ним ящерицей поспевал Саша, добровольно заменивший Остапенко. Пулемет гавкал почти без перерыва, не давая поднять головы. На востоке ухнул взрыв: боковое охранение подрывало путь, а немного позднее и глуше раздался взрыв западнее моста. Возле амбразуры качнулся огненный всплеск: кто-то бросил гранату. Наверно, Остапенко или Супрун; они были ближе всех к дзоту. Пулемет на минуту умолк. Бойцы было поднялись, но пулемет застрочил с прежней яростью. Из бункера били автоматы.
Фролов, ни слова не говоря, скользнул вперед, к дзоту. Балашов мысленно одобрил его. Ракета. Фролов вжался в землю, замер. Погасла. Балашов считал: минута, вторая… Вот сейчас должен бросить связку гранат — и конец дзоту. Но взрыва не последовало. Захлебывался от ярости пулемет.
Не добрался Фролов…
Пополз Саша.
— Куда? — прохрипел Балашов, но Соснин либо не слышал из-за стрельбы, либо сделал вид, что не слышал. Вот и он растворился в темноте.
Минута… Вторая… Неужели и его постигнет участь Фролова? Лучше бы уж самому тебе ползти, старшина. В тот момент, когда в самой амбразуре метнулось яркое пламя взрыва, когда Балашов, ожидавший этого мига, упруго оттолкнулся от земли и кинулся к мосту, увлекая других, в этот самый момент поднялась бешеная стрельба и на западном конце моста, вспыхнули зеленовато-бледные ракеты, темноту прожгли светлячки трассирующих пуль. «Кто там?» — пронзила Балашова мысль, но он не задержал на ней внимания, ибо важнее было другое: добраться до бункера, закидать гранатами, чтоб расчистить дорогу подрывникам. И так потеряно много времени.
И гранаты сделали свое дело. Сопротивление охраны было сломлено. Те, что остались в живых, разбежались. Балашов приказал командиру второго взвода с группой бойцов поспешить на помощь тем неизвестным, которые атаковали мост с другого конца, а в случае необходимости прикрыть с запада подрывников. Пригибаясь, бойцы этой группы затопали по настилу, а за ними, согнувшись под тяжестью груза, пробежали подрывники. Стрельба на том берегу не стихала. К старшине придвинулся Остапенко, сказал печально:
— Супруна ранило.
Балашов не вымолвил ни слова, только скрипнул зубами.
— Они от шпалы над бровкой протянули тонкую проволоку, — продолжал Остапенко, — подцепили к ней у кольев консервные банки. Супрун врезался в проволоку, а немец полоснул из автомата. В плечо Супруну.
На той стороне громыхнуло несколько взрывов, вероятно, действовали партизаны Балашова. После этого стихло и там. Через несколько минут как из-под земли перед старшиной вырос старший подрывник.
— Готово, товарищ командир!
Балашов скомандовал отход. Захватили убитых, Фролова и Сашу, и раненых. Сашу нашли рядом с дзотом, лежащим спиной на проволоке. Видно, отбросило взрывом собственной же связки гранат.
Когда выбрались на опушку леса, земля вздрогнула от мощного взрыва. Косматое могучее пламя подняло мост на воздух, а потом все рухнуло в речку. Мост перестал существовать. Рота углубилась в лес. Вскоре к ней присоединилась группа из второго взвода. Командир взвода доложил:
— Разведчики из Красной Армии.
Рядом показалась фигура разведчика в плащ-палатке. Она козырнула Балашову. В другое время старшина обрадовался бы: разведчиков ждали все. Но сейчас мимо пронесли носилки с останками Саши Соснина. Балашов вспомнил Анисима Соснина, Сашин заразительный смех, что-то запершило в горле. Сказал тихо разведчику:
— Пристраивайтесь к роте, — и крупно зашагал вперед, догоняя голову растянувшейся в цепочку роты.
В расположение лагеря прибыли утром. Балашов поручил довести роту до места командиру второго взвода, а сам направился было к Кареву. Но вспомнил про разведчиков и послал Остапенко за их командиром. Неторопливо закурил. От ночных тревог болела голова. Раненая рука ныла. В горячке боя забыл про рану, а сейчас, когда схлынуло возбуждение, она напомнила о себе.
За спиной зашуршали шаги. Старшина обернулся. Рядом с Остапенко вышагивал командир разведчиков. Без плащ-палатки. Автомат висел за спиной. На погонах было две звездочки — лейтенант. Балашов знал, что в армии введены погоны, но видел их впервые. Может, поэтому задержал на них взгляд дольше, чем следовало. Когда его глаза встретились с глазами разведчика, старшина вздрогнул от неожиданности: родные, серые, мечтательные глаза Славки Миронова! И гладкие дуги бровей его, и подбородок с ямочкой… Раньше не было лишь морщин на лбу, не расходились они лучиками у висков. Это уже нажито на войне.
Балашов растерянно, но счастливо улыбнулся, слова застряли в горле. А лейтенант смотрел на партизана с удивлением, потом с беспокойством, даже с какой-то досадой. Но вот в глазах мелькнуло что-то радостное, но еще притушенное сомнением. Вроде бы свой человек, но усы, эта повязка на руке… Радостное в глазах разведчика ширилось и ширилось, оттесняя сомнение, пухлые губы дрогнули в улыбке.
— Володька! — разом выдохнул наконец лейтенант, не двигаясь с места.
— Я, — прохрипел Балашов, злясь на слабость, которая вдруг сковала его и заставила прислониться спиной к сосне. Тогда Миронов приблизился к Балашову, но не обнял его. Почему-то, сам того не понимая, сбил с него фуражку, схватился правой рукой за волосы, притянул голову к себе и поцеловал в колючую щеку. А Балашов здоровой рукой обвил своего закадычного друга и прижал к груди, смеясь и плача. Остапенко, растроганный неожиданной встречей старых друзей, повернулся и заторопился к роте: не стоит им мешать.
Когда схлынуло первое возбуждение, Балашов спросил:
— Ты как сюда попал?
— С заданием, — коротко ответил Миронов.
— О, так это тебя ждет наш командир?
— Наверно.
— А помог ты мне здорово. С мостом-то. Спасибо!
— Не за что.
— Что ж, пойдем докладывать начальству, — сказал Балашов, и они направились к шалашу-штабу: один высокий, плечистый, другой худенький, стройный, в форме лейтенанта Красной Армии.
Балашов доложил Кареву о выполнении задания, а Миронов — о своем прибытии и вручил партизанскому командиру пакет. Карев шагнул к Владимиру, взял его за руку повыше локтя и проникновенно произнес:
— Молодец, Балашов! Не забуду. Отдыхай!
Но отдыхать было некогда. На удобной лесной полянке вырыли братскую могилу — последнее пристанище Саши Соснина и Ивана Фролова, боевых соратников старшины. Вместе с ними похоронили и разведчика Жору Беспалова. Речей над могилой не говорили. Партизаны и разведчики стояли в скорбном молчании, обнажив головы. Прощались с товарищами. Потом тишину нарушил рев десятка автоматов — салют погибшим.
Немало боевых друзей потерял Балашов, каждый раз горько переживал утрату. Но никогда еще не чувствовал себя так скверно, как после этой потери. Тоска мягко вцепилась в сердце — не спрячешься от нее, не уйдешь.
После похорон Балашов и Миронов сели под той сосной, на которой когда-то жила белочка. Помолчали. Первым начал Балашов:
— Вот какие дела, дружище, — и вздохнув, спросил: — Из дома тебе пишут?
