— Вам, Агриппина Яковлевна, почти вся сумка. Читайте на здоровье.
Почтальонша хотела уйти, но Вилкова не отпустила ее. Заставила снять плащ, напоила чаем с вареньем, попросила вслух прочитать свежие письма. Вот тогда-то она впервые и услышала строки, написанные аккуратным детским почерком ученика четвертого класса школы номер три из Советской Гавани, что на самом берегу Тихого океана.
«Уважаемая Агриппина Яковлевна! Наш отряд борется за право носить имя Вашего сына Николая Александровича Вилкова. Подвиг Вашего сына глубоко затронул наши сердца. Мы побывали на корабле, где с глубоким уважением моряки хранят память о Вашем сыне. О нем нам рассказал капитан 3 ранга. Как относился Ваш сын к своей службе, каким примером был своим товарищам. Мы благодарны Вам за то, что Вы воспитали такого сына-героя.
Сейчас мы собираем материал о Вашем сыне, готовим альбом „Герои не умирают“. Нам очень хотелось бы побольше узнать о нем. Просим Вас написать хоть немного о Николае Александровиче, о его детских годах, об учебе в школе, об участии в делах пионерского отряда».
Агриппина Яковлевна засиделась далеко за полночь, отвечая пионерам из далекой Совгавани…
Одно письмо особенно взволновало ее. Было оно от Ивана Ивановича Галактионова, офицера с «Севера».
«…Давно уже не писал Вам и прошу меня извинить. Служба перебросила меня на другое место. Теперь на „Севере“ я не служу. Но этот корабль для меня по-прежнему очень дорог — ведь я на нем прослужил восемь с половиной лет. Дорог памятью о Вашем сыне, и несмотря на то, что я больше не служу на „Севере“, я остаюсь его патриотом…»
Да… Помнят люди сына. Знают о маленьком острове Шумшу.
Затерянный в Тихом океане, он, как утенок, в стае гордых лебедей — островов, разбросанных дугой от мыса Лопатки на Камчатке до японского острова Хоккайдо. На Шумшу нет огнедышащих вулканов, покрытых вечными льдами высот, горделивых и неприступных скал, пышной зелени. Просто клочок земли с чахлой, как в тундре, растительностью.
Но здесь сложил голову ее Николай. И Агриппина Яковлевна пересыпает с ладони в ладонь сухую, как песок, землю, ту самую, что с могилы сына… А утром, едва забрезжит рассвет, в наброшенном на плечи темном платке она выходит из дому. Шагает по пустынной улице, туда, к центру города, где на постаменте поднялся бюст ее сына.
Для всех это Николай Александрович Вилков, Герой Советского Союза. Для нее — Коля, Коленька, сынок.
— Здравствуй, Коля, — шепчут дрожащие губы.
Она долго смотрит на затвердевшие черты сына. Ласково гладит их. И под ее материнской рукой холодный камень постепенно теплеет.
У подножия памятника — букеты…
— Кто принес тебе, сынок, эти цветы?
Волны ударяются о гранитные глыбы острова Шумшу и торопливо откатываются назад, оставляя на прибрежных камнях кружевную пену. Чайки, широко распластав серые с белой опушкой крылья, парят низко над самым морем.
Плотный туман и моросивший круглые сутки дождь долго прятали диковатую красоту этого сурового края. Лишь сегодня с утра погода впервые прояснилась. И матросы, только что сошедшие с корабля, застыли в изумлении…
Морская даль распахнулась от горизонта до горизонта, отливая на солнце нежнейшей бирюзой. Высокое безоблачное небо точно того же цвета. Кажется, над головой — все то же море. У подножия сопок какие-то удивительные цветы — широкие белые лепестки вокруг синей бархатистой сердцевинки. А поближе к вершинам, в расщелинах — багряные соцветия, очень похожие на дикие маки.
— Вот они какие, Курилы!.. — выдохнул один из матросов, коренастый и смуглолицый.
— А простор-то какой! Точь-в-точь у нас на Волге! — окая, подхватил другой, худощавый, с ежиком рыжих волос.
Третий произнес задумчиво.
— Вот он, самый край советской земли… Интересно, сколько отсюда до Владивостока?
Этот неожиданный вопрос вызвал дружный смех.
— Заскучал, соколик? — подшутил кто-то. — Уж очень скоро!
Матрос, желавший узнать расстояние до Владивостока, начал смущенно оправдываться:
— Да что вы, в самом деле, к каждому слову цепляетесь… Просто глянул я на море, а ему конца-края не видно. Ну и подумал, далеко, наверное, до материка…
Да, неблизко…
Вскоре они выехали в район, где в середине августа 1945 года велись особенно ожесточенные схватки. Машины, следовавшие по широкой проселочной дороге, неожиданно повернули влево и, пройдя с полкилометра, остановились почти у обрыва над морем. Матросы, увидели тяжело осевший в землю двухамбразурный дот.
Они прошли мимо этого дота к перекрестку дорог, где высились два памятника.
Кто они? Каким подвигом во славу Родины обессмертили свои имена?
Полуденное солнце заливало землю. Под палящим зноем листва деревьев замерла в неподвижности. Все живое попряталось в тень, ища прохлады. Только на реке Омке царило оживление. Там плескались мальчишки.
— Смотри, что выделывают! — Дед на корме усмехнулся, обращаясь к тем, кто сидел в лодке. — Опять этот Петька привел свою ватагу за восемь километров!
Когда лодка приблизилась к песчаной отмели, все разглядели подростка с лицом, густо усыпанным темно-коричневыми веснушками — Петю Ильичева, сына колхозника из деревни Пугачево.
Дед помахал ему.
— Эй ты, смотри, потонешь!
А тот вынырнул из холодной воды и давай кричать во всю мочь:
— Степка, Костя, плывите дальше-е-е! Вам за камышами оборону держать. А мы на тот берег, оттуда нападать будем!
За Петей устремились ребята из «пугачевской» ватаги. Течением все время сносило их, постепенно сближая с лодкой.
Петя, конечно, первым выбрался на песчаную отмель и, оглянувшись, узнал деда.
— Здравствуй, дедушка! Мы тут воюем…
Дед погрозил ему кулаком.
— Или в деревне мало места для игрищ?
«Стратегическим» планам мальчишек явно угрожала опасность. Но тут на помощь Пете пришли друзья.
— Сам ведь, дед, рассказывал, как наши бойцы дрались с врагами! А нам так и потренироваться нельзя…
— Мы, дедушка, по твоим же советам ведем бой! — тут же подхватил Петя.
Дед обмяк, ласково потрепал его выгоревший, торчавший ежиком белый чуб:
— Ладно, играй, малец! Матери твоей передам, что при деле находишься.
Стоявший в самом центре толпы Петя серьезно кивнул. Оглядел своих «бойцов» и «бойцов» из отряда Степана Калябина.
— Ребята, за мной!
И ребятня бросилась в реку. Только засверкали загорелые спины. Покачивая головой, дед вслух подумал:
— Пущай играют. Подрастут, в моряки выйдут.
Быстро пролетело время. Когда последние лучи солнца затерялись в густой листве раскидистых сибирских берез, ребята возвращались домой, уставшие, притихшие и как будто повзрослевшие. Перед ними лежала неровная и пыльная проселочная дорога. Впереди шагал Петя.
— А знаешь, Степа, вчера секретарь комсомольской организации разговаривал со мной, — сказал он.
— О чем? — спросил Калябин.
— Он сказал, что я уже из пионеров вырастаю, пора подумать о приеме в комсомол.
— Так сразу и о приеме?
— Ну пока просто напомнил, чтобы готовился…
— А я? — На лице Степана отразилась обида. Он тронул Петю за локоть. — Давай вместе поговорим с секретарем? Ведь мы с тобой однолетки.
— Давай, — согласился Ильичев.
Дорога выбежала на холм. Показалась деревня. У крайних домов Петра встречала мать, Наталья Сергеевна. Худощавая, в аккуратном темном платье и белом фартуке, она выглядела строгой, даже суровой. Неужели дед нажаловался ей?
— Петя…
— Мам, да я не утону! — перебивая ее, заверил Петя.
— И в кого ты такой уродился? — Она вздохнула. — Беспокойный… А тебя тут спрашивал секретарь комсомольский. Уж не знаю, на что ты ему понадобился.
Глаза Пети радостно сверкнули.
— Я, мам, в комсомол хочу! И в моряки собираюсь. Так что на Омку мы не зря ходим.
— Годков-то тебе еще мало…
В тот же вечер Петя Ильичев побывал у секретаря комсомольской организации, который поручил ему организовать ребят на борьбу с полевыми грызунами.
— Мы со Степой Калябиным завтра же начнем заливать норы сусликов, — пообещал Петя, — И другие ребята придут.
На прощание секретарь сказал:
— Вот тебе Устав ВЛКСМ, изучи его хорошо. Придет время — поставим вопрос о твоем приеме в комсомол. Жди.
И Петя стал с нетерпением ждать. А вместе с ним и Степа.
В одно из воскресений, когда в поле трудились, как в будни, рано утром пастух угнал стадо на пастбище. Улицы опустели.
Увидев своего сына и друга его Степку в новых праздничных рубахах, мать поинтересовалась у Пети:
— Вы куда это?
Оп взял велосипед — подарок отца и загадочно улыбнулся. Потом махнул рукой Степе: пошли, мол.
