Главачек вступился за земляков из протектората.
– Не все славяне одинаковы, друг. Вот, скажем, у нас…
Гольденцвайг не стал настаивать на высказанном тезисе, предпочтя ограничиться установлением дистинкций.
– Не все, не все, но вот русские да поляки еще – редкостные сволочи.
Мнение насчет славян имелось и у новобранцев:
– Сербы тоже скоты порядочные. У меня вон дядя погиб в шестнадцатом. На русском фронте.
– Известное дело, – согласился Главачек. – Столько бед из-за никчёмного народца.
– А вот хорваты вроде ничего, – заметил Йозеф Шиле. – Я про них по радио слышал.
– Я тут недавно видел хорватов своими глазами, – похвастался Гольденцвайг, – геройские ребята. Без умствований. Дело делают, а не…
Пассаж опять предназначался мне. Я ограничился тем, что приоткрыл глаза и пристально поглядел на мерзавца. Удивительно, но он не выдержал первым – смешался и стал смотреть на дверь. То-то. И нечего клепать на хорватов. Разные они, точно так же, как мы.
– А словаки? – спросил новобранец. – Первое независимое государство новой Европы. А ведь тоже вроде славяне.
Главачек фыркнул и пробурчал:
– Им слишком доверяют.
Гольденцвайг натужно рассмеялся.
– А кому доверять – вашим чехам, что ли?
Главачек повторно вступился за честь земляков.
– Чехи наш народ, имперский. Его просто сбили с пути масарики и бенеши.
Гольденцвайг махнул рукой и подлил собеседникам пива. Что отрадно, стараясь не глядеть в мою сторону.
– Пейте, молодежь. Только закусывать не забывайте. Мясцо берите на столе.
Я ухмыльнулся. Вот ведь наглая рожа. Был на переднем крае ровно столько же, сколько они, а ведет себя словно их старший товарищ.
– А белорусы – это кто? – спросил Йозеф Шиле у Главачека, в котором признал эксперта по славянскому вопросу.
– Тоже какие-то русские, – неуверенно ответил тот. – Обитают на севере Украины. Бедно живут, очень бедно.
– А галицийцы? – спросил другой со ртом, набитым мясом.
– Черт их знает, говорят, поляков здорово не любят.
– Они вроде украинцев?
– Ага, только не русские.
– А украинцы?
– Вроде русские.
Гольденцвайг решительно возразил:
– Какие там русские! Ни черта они не русские. У меня был знакомый украинский полицейский, так он говорил, что русские – это для настоящего украинца главные враги, одно плохо – много среди украинцев пока что русских, работать надо, чтобы всех повывести.
Главачек хмыкнул.
– Вот вы и выводили.
– Выведешь их, – раздраженно буркнул Гольденцвайг, – ведь их что тараканов. Одним словом, большевики. Но бабы есть ничего, со всех сторон. Я бы себе потом завел поместье с десятком хороших баб. И каждый бы день по две. И чтобы знали место, твари.
Я попытался вспомнить, от скольких уже слышал подобные прожекты. Главачек был сходного образа мыслей, однако с незначительным нюансом. В отличие от сутенера, он был менее брутален.
– Я бы лучше десяток девок к себе домой увез. Обращался бы с ними как следует, ну а они, понятное дело, со мной. Люблю, когда ротиком на коленках.
Я вдоволь наслушался и был готов уйти. В конце концов, я пробыл тут достаточно, чтобы присутствовавшие поняли – на Гольдена мне чихать. Но пока я собирался с духом, меня опередил Йозеф Шиле. Подойдя к двери (сквозь проем я отчетливо видел женский силуэт на огороде – Таисьин или Клавин), сопляк расстегнул штаны и принялся с наслаждением ссать. Возможно, слово «мочиться» является чуть более культурным, но в данном случае оно бы было неуместным. Пьяное животное именно ссало. Демонстративно, поводя орудием ссанья по сторонам и издавая радостные звуки. Вероятно, дожидалось, когда испуганная женщина кинется наутек. Но силуэт оставался на месте, и я легко представлял себе неподвижный Таисьин взгляд (все-таки хотелось, чтобы это была не Клава). Ссыкун был слегка изумлен. Пытаясь добиться ожидаемого эффекта, он преувеличенно долго отряхивал капли со шланга – а вернувшись, заявил, что русские – жуткие свиньи и совершенно не знают приличий.
– Кто бы сомневался, – развел руками Гольденцвайг. – Вот однажды, помню…
Я набросил китель на плечи и вышел, никому не кивнув. Следом раздался приглушенный смешок.
Вернувшись в наш дом (как звучало, однако, – «наш дом»), я занялся чтением новых писем, которые получил от встреченного по дороге почтальона. Одно было от матери, другое от Юльхен. В послании сестры сообщались новости о поведении Гельмута, ухажера госпожи Кройцер. Он снова куда-то исчез и вообще не очень нравился сестре. Его подлинные намерения вызывали серьезные сомнения, и все советовали госпоже Кройцер потребовать от Гельмута объяснений. Ну да, подумал я, осталось лишь дождаться, когда добрый Гельмут объявится вновь, выскребшись из очередного бардака.
Дальше было интереснее. Юльхен сообщала, что ее «лучший друг», достигши семнадцати лет, намерен записаться добровольцем в войска СС. Я ухмыльнулся. Вот и тут наметилась определенность – у девушки имелся постоянный «друг». Интересно, была ли в курсе матушка? В связи с его патриотическим, но несколько скоропалительным («правда ведь?») решением Юлия пребывала в отчаянии, находила это глупостью (я, признаться, тоже) и просила меня (вот оно в чем дело!), как опытного и заслуженного фронтовика (мои заслуги перед империей она оценивала высоко), дать парню толковый совет. Желательно в том смысле, что лучше дождаться призыва в обычные вооруженные силы, в свой срок, как положено, а пока поработать в тылу. «А там, возможно, всё и кончится?» – с робкой надеждой вопрошала вюртембергская Джульетта. Ну да, конечно, кончится. И что я ему напишу? И главное, кому – ему или военному цензору?
Письмо от матери я прочел не целиком. Едва развернул, как уткнулся глазами в середину послания. И сразу понял, что такое последняя капля.
«Папа обеспечил дом прислугой из восточных работниц. Он прав, конечно, мне и госпоже Нагель необходима помощь по хозяйству, а семья высококвалифицированного инженера и члена партии (наконец-то!), который трудится на оборону страны, имеет на это полное право. Госпожа Нагель в благодарность обещала снизить квартплату на десять процентов. Но я до сих пор не уверена, что из этой затеи выйдет что-нибудь путное. Пока лишь одни дополнительные расходы – на питание и даже на одежду. Не могу же я позволить ей находиться в доме в русских тряпках. У них совершенно варварский вид, да и мало ли что может в них водиться. Будь осторожнее и ты. В этой России, я слышала от госпожи Фогт, жуткая антисанитария, насекомые и заразные болезни, которые часто разносят женщины, даже молодые.
Хотя этой русской уже шестнадцать лет и ест она совсем не по-детски, она невероятно тупа – не знает по-немецки ни слова. Юльхен пытается с ней заниматься, ей помогает Гизель, но они никудышные педагоги, и эта дура только и может сказать: я все понимать, меня зовут Анна, моя мать Барбара, я Днепропетровск, Германия очень красиво. Она не понимает, как ей повезло, что она попала к нам в дом, и часто ревет по ночам. Если так пойдет и дальше, надо будет искать замену, а эту отправить на работу в промышленность или сельское хозяйство».
«Скоты», – громко выругался я и, в ярости скомкав бумажку, сунул ее в карман. Долго сидел, не в силах подняться. Потом поглядел на часы. Было начало одиннадцатого.
Темнело, жара уходила, пространство наполнилось звоном сверчков. Таисья и Клавдия спрятались в доме. Я отхлебнул из фляжки. В голове метались мысли. Плевать на всё, плевать на всех. Боже, за что вот такое? Они – тоже? Я – тоже? Рабовладелец? Плантатор? «Хижина дяди Тома»? Да катитесь вы… Родственники. Пойду и отымею бахчисарайскую шлюху. Честно, за деньги. И буду спать как убитый. Ублюдки, сволочи, псы. Презервативы куплю у Грефа. Pater noster, qui es in coelis… Benedictus est fructus ventris tui… Ненавижу!
Однако мне не перепало. Труженицы пола, отработав положенные часы, покинули расположение батальона. «Ничего, еще успеешь, – утешал меня Дидье. – Если хочешь, расскажу, что и как. Шлюха была первый класс. Чиста и непосредственна. Сама невинность». Штос не согласился: «Максимум второй. Прожженная, как старая тряпка». Возможно, они говорили о разных? Или настолько разнились вкусом?
Бойцы расходились. Я заметил Вегнера. Он спешил поскорее убраться. Понять его было нетрудно. Старшему лейтенанту было противно заниматься этим делом. Но даже Вегнер был всего лишь человек, он тоже «разгрузился» – и теперь стеснялся солдатского общества. А вот мы ничуть не торопились. Дидье со Штосом курили и продолжали делиться впечатлениями. Чтобы избавиться от мыслей о домашних делах, я внимательно прислушивался к разговору, не в первый раз удивляясь, насколько может быть занятно в сотый раз говорить о довольно примитивных и весьма однообразных действиях. Особенно тому, кто в них не принимал участия.
Неожиданно из темноты вынырнуло несколько румын, в их причудливых двурогих шапках, во главе с маленьким и толстым капитаном. Они поприветствовали стоявшего рядом с нами Грефа, после чего обошли место, где недавно стояли фургоны. Посветив фонариками (лучи выхватывали бутылки и бесформенные кондомы), исследователи пришли к определенным выводам. И поспешили поделиться ими с нами, не успевшими покинуть недавнее ристалище греха.
