— Разреши сыграть, командир. Пусть ребята разомнутся, погоняют мяч. Когда еще на землю ступим.
Толоконников медленно помигал на него, раздумывая.
— Ладно, — сказал он. — Распорядись.
Замполит шагнул к переговорным трубам, объявил: желающим сыграть с катерниками в футбол сойти на берег. Желающих оказалось — весь экипаж. На лодке осталась только вахта.
Через полчаса поднялся наверх и Федор Толоконников. Солнце стояло по-утреннему низко, вытянув длинные тени от сосен. А по корме у лодки покачивались три торпедных катера, тоже пришедших с ночным конвоем.
В стороне от пирса, у лесной опушки, на каменистой площадке шел футбольный матч. Неслись оттуда возбужденные голоса, удары по тугому мячу, взрывы смеха. Подводники и катерники, не вошедшие в «сборные», стояли вокруг площадки, покуривали, подбодряли своих, «морально давили» на команды противников.
Толоконников сошел с лодки и направился к месту схватки.
Воротами с одной стороны служили две сосенки, с другой — валун и камень, положенный на нужном расстоянии. Играли голые по пояс, и было очень просто отличить одну команду от другой: катерники были сплошь загорелые, а подводники белотелые — где им загорать, такая служба, вечно в коробке железной. Играли напористо, топоча грубыми яловыми ботинками по земле и разбрасывая мелкую гальку.
Толоконников чиркнул зажигалкой, закурил «казбечину». Подойдя к Чулкову, поинтересовался счетом.
— Один — ноль, — ответил тот. — Пока не в нашу пользу.
— Вот еще, — проворчал Толоконников. — Слабакам проигрывать…
Рядом стояли катерники — два молодых офицера и черноусый главстаршина с горбатым хищным носом. Этот усач-носач обернулся и посмотрел на Толоконникова пиратским взглядом.
— А мы не слабаки, товарищ капитан треть-ранга, — проговорил он, осклабясь. — Мы не слабаки, — повторил почти угрожающе.
Один из офицеров, в лихо заломленной фуражке с коротеньким «нахимовским» козырьком, тоже усатый, обхватил его за плечи, повернул к игре:
— Не спорь со старшими, Шах.
Главстаршина свирепо заорал с кавказским акцентом:
— Давай, давай, наши! Воткнули подводникам!
Игра шла яростная. В команде загорелых, то есть катерников, выделялся один, крепыш с литыми плечами и осиной талией, — он носился вихрем по площадке, добывал мяч в гуще схватки, из-под шаркающих, лягающих ног, гнал к двум сосенкам — воротам, в которых, пригнувшись и выставив вперед синие от наколок руки, стоял электрик Калмыков. С удивлением увидел Толоконников, как к форварду катерников метнулся новый акустик, ловко перехватил мяч и с гиканьем помчал его в противоположную сторону. Вот так соня, проснулся, ну, может, и в море не проспит (с невольным облегчением подумал Толоконников). И еще больше он удивился, приметив в команде катерников Слюсаря. Да полно, не обознался ли? Слюсарю положено быть в Нарвском заливе на постановке мин. Но нет, это он — короткошеий, с черной шевелюрой, с перекошенными в азарте игры бровями. Он был у катерников вроде центром защиты. Кинулся к проснувшемуся акустику, попытался отнять мяч, но тот — ах, ловкач! — сделал финт, обошел и — с силой ударил. Вратарь катерников распластался в прыжке… не достал! Гол!
Что тут было! Победный рев, свист, а поверх всего — громовой выкрик:
— Дави катерников, бенть!
Один — один. Ни той, ни другой стороне такой безликий счет не годился. Игра пошла совсем уж в бешеном темпе. Литые плечи и торсы игроков блестели от пота. Умаялся, бегаючи взад-вперед, доброхотный судья из местных, лавенсарских.
Но уже бежал к морякам, обступившим площадку, лейтенант с сине-белой повязкой «рцы» на рукаве. И в ту же минуту раздался резкий свисток.
— Внимание, катерники! — крикнул высокий красавец капитан-лейтенант, командир отряда. — Боевая тревога! По катерам!
Схватив тельники и робы, скинутые перед игрой, со всех ног пустились катерники на пирс. Разбежались по катерам. Вскоре взревели моторы. Один за другим маленькие кораблики, вдоль бортов которых вытянулись желобы торпедных аппаратов, отошли от пирса и устремились к выходу из лавенсарской бухты.
— Кавалерия, — сказал Толоконников, проводив их задумчивым взглядом. — Ну что, моряки? Поиграйте между собой. Еще полчаса на футбол!
В ту ночь «Гюйс» и два морских охотника ставили мины на фарватере противника в восточной части Нарвского залива. Залив лежал тихий, заштилевший, завороженный колдовской красотой белой ночи. С тяжким плеском плюхались с кормы «Гюйса» в воду черные огромные шары. Пока якорь шел ко дну, сматывая с вьюшки длинный трос минрепа, мина оставалась на поверхности. Но вот на установленном расстоянии до грунта вьюшка стопорилась, и якорь, ложась на дно, тянул мину на заданную глубину.
«Гюйс» шел малым ходом, минеры подкатывали по рельсам тележки с минами к кормовому срезу, мичман Анастасьев проверял, все ли правильно установлено, и мина за миной уходили в воду. Слева и справа параллельными курсами шли охотники. Мин на них было меньше, чем на «Гюйсе», и они быстрее управились с работой.
Солнце встало по-летнему рано, выкатилось алым диском из-за горизонта, и запылали на востоке облака. На воду легла дорожка солнечного огня. Из-за того, что в той стороне все пылало и слепило глаза, сигнальщики на «Гюйсе» и охотниках заметили отряд кораблей, идущий с востока, не на пределе видимости, а уже на сравнительно близком расстоянии — милях в четырех. Уже не только дымы, но и корпуса кораблей разглядел Козырев в бинокль. Их было пять. В голове отряда шла канонерская лодка… нет, не канлодка… две трубы, кормовая орудийная башня — сторожевой корабль! За ним дымили два тральщика-шестисоттонника и две самоходные баржи.
Противник, конечно, давно нас обнаружил (думал Козырев, оценивая обстановку) и идет на пересечку курса… чтоб не допустить нашего отхода на север, к Лаврентию… Силы неравные, но — ничего не поделаешь, надо принимать бой.
Прерывистые звонки боевой тревоги. Топот ног. Комендоры занимают места у пушек и автоматов, их каски воинственно посверкивают на солнце, ну, держитесь, ребята, будет жарко… Вот и первый привет — сторожевик открыл пристрелочный огонь, снаряды ложатся с большим недолетом, не терпится фрицам… Козырев в мегафон кричит командирам охотников, чтобы следовали его маневрам. И велит рулевому ложиться на курс сорок пять. Такое он принял решение — повернуть на северо-восток, чтобы, идя почти параллельным противнику курсом в противоположную сторону, проскочить между его хвостом и берегом. Проскочить, если удастся, и — полным ходом на Лавенсари.
— На румбе сорок пять! — кричит рулевой.
— Так держать!
Козырев прикидывает сокращающееся расстояние до немецкого сторожевика — ну, пора…
— Галкин! Открыть огонь!
У Галкина на лице странная его улыбочка. Он щурит глаза в бинокль. Оглушительным мальчишеским дискантом дает целеуказание Шитову, командиру сотки. Там заработали наводчики, орудийный ствол поднялся, пошел влево — и дернулся, судорожно выплюнув первый снаряд.
И пошло, и пошло…
Но в громе и дыму артиллерийского боя, среди всплесков разрывов и в свисте осколков Козырев понимал, что, если его маневр не удастся, дело примет плохой оборот. И он увидел: сторожевик меняет курс, ложится на циркуляцию влево, поворачивает с явным намерением не выпустить «Гюйс» с катерами из Нарвского залива. Тральщики противника тоже поворачивали, только баржи шли прежним курсом.
На полубаке сверкнуло, грохнул разрыв, свистнули осколки. У сотки упал с сиденья один из наводчиков, на его место кинулся Галкин… Козырев вызвал наверх фельдшера. Велел Толоконникову спуститься в радиорубку и доложить в базу обстановку и координаты, запросить помощи.
Кожаный шлем надвинут на брови, встречный ветер режет глаза. Слюсарю хочется опустить со лба шлема очки, но он видит, что командир отряда, идущий на его катере, не опустил свои очки, — ладно, и он, Слюсарь, притерпится к ветру большой скорости. Командир отряда сидит на борту рубки справа, держась руками в кожаных перчатках за ограждение. Это катерник, известный на всю Балтику дерзкими атаками сорок первого года — в Ирбенском проливе, в бухте Лыу, — его торпеды не знали промаха. Брейд-вымпел командира отряда на коротенькой мачте распластался на ветру, чуть вздрагивая синими косицами.
Ревут моторы — ох и моторы — с такими Слюсарю еще не доводилось иметь дело. Авиационные моторы мчат три маленьких дюралевых кораблика на юг, в Нарвский залив.
Три торпедных катера, три пары пышных пенных «усов», три вихря, несущихся по светло-синей воде. И солнце слева — круглый желтый фонарь, чья дорожка, положенная на воду, еле поспевает за движением катеров.
— Дымы — слева двадцать! — рычит сзади боцман с биноклем у глаз.
