ГОРА С ГОРОЙ НЕ СХОДИТСЯ
Николай Иванович, увидев меня, удивился:
— Откуда ты взялся? А я уж думал, что ты сидишь в буфете, попиваешь пиво и под звуки волшебного вальса прикуриваешь от зажигалки, любезно поднесенной к твоей сигарете бригадиром уборщиков станции Здолбунов.
— Ты почти угадал, — ответил я. — Час назад я действительно сидел в буфете и прикуривал от той самой зажигалки. Только было это не в Здолбунове, а здесь, в Ровно, на вокзале. И предлагал мне огня не бригадир уборщиков Иванов, а… Как бы ты думал, кто?
Кузнецов на миг задумался, потом пожал плечами:
— Откуда же мне знать? Но по тебе вижу — произошла какая-то неприятность.
— Точно. Моя зажигалка не у Иванова, а у заместителя военного коменданта станции Здолбунов майора Вайнера.
— Вайнера? Постой, постой, какой же это майор Вайнер?
Он замолчал и сосредоточился, напрягая память, а затем спросил:
— Не тот ли это, случайно, который сбежал от нас во время «подвижной засады»?
— Тот самый, — ответил я. — Он еще недавно поставил в довольно затруднительное положение обер-лейтенанта Пауля Зиберта.
— Ты про пистолет? — улыбнулся Николай Иванович. — Это пустяк. Бывало и хуже. Как видишь, пока все заканчивалось хорошо. А вот с зажигалкой — история любопытная. Как она могла попасть к Вайнеру? Я понимаю: заместитель здолбуновского военного коменданта может знать бригадира уборщиков железнодорожной станции. Но не служит ли ему Иванов верой и правдой? Что, если он обо всем рассказал Вайнеру да еще подарил эту зажигалку?.. Во всем этом нужно хорошенько разобраться. Одно только мне ясно: пока что тебе не следует встречаться с Ивановым и вообще бывать на станции, потому что можешь нарваться на Вайнера. Но в Здолбунов поехать нужно. Ты, единственный из наших товарищей, тесно связан с здолбуновскими подпольщиками. Бросать такое важное дело, которое ты начал на транспортном узле, и браться за него кому-нибудь новому было бы бессмысленно.
— Что ты предлагаешь?
— Когда стемнеет, как-нибудь проберись в Здолбунов, свяжись с товарищами, предупреди их, чтобы были осторожнее. И пусть усилят наблюдение за Ивановым. Сам к нему на свидание не ходи. Пусть подождет. Я тем временем свяжусь с Медведевым и Лукиным, посоветуюсь, что предпринять дальше. Возможно, мне самому придется проехать в Здолбунов, встретиться с этим Вайнером. Как его? Кажется, Курт Иоганн? Инженер фирмы «Золинген», непревзойденный «дегустатор оружия»? Словом, бывай здоров. Только еще раз помни: осторожность прежде всего.
До Здолбунова я добрался только к вечеру на попутном грузовике. Он довез меня до центра города, а Лени Клименко, у которого я решил заночевать, жил дальше, на окраине. Чтобы прийти к нему, нужно было перебраться на ту сторону железнодорожного полотна, рассекавшего город. Через пути вел пешеходный мост. Идти по нему я не мог, так как наверняка нарвался бы на охрану. Пропуска у меня не было, пароль я не знал, а комендантский час уже наступил. Опасность подстерегала и на переездах. А весь железнодорожный узел — станция, рампы, пакгаузы, депо, склады — был обнесен сплошной оградой из старых шпал. Ограда была старая, еще довоенная, а гитлеровцы, чтобы застраховать себя от возможных диверсий, опутали ее колючей проволокой.
Вернуться назад, опять выйти к центру города и, миновав его, пробраться по темным извилистым здолбуновским улочкам к кому-нибудь из-наших подпольщиков? Но можно наскочить на патруль. Ну и переплет! Не думал я, что все так сложится! Думал, успею поспеть в Здолбунов еще до комендантского часа, а тут, как нарочно, долго не было попутной машины…
Я вспомнил, что до войны, приезжая утром в Здолбунов, мы ходили в город. Но не по пешеходному мосту, а, несмотря на строгое запрещение, через пути к ограде, в которой был проделан «потайной ход». «Нужно попытаться найти это место», — решил я и начал тихонько продвигаться вдоль ограды.
Колючая проволока, которою была опутана ограда, кое-где прерывалась, но шпалы, прочно вкованные в землю, стояли сплошной стеной. Кажется, где-то здесь был тот «потайной ход». Да, да, именно здесь, только теперь дыру забили досками, а дорожка, ведущая к ней, заросла полынью.
Я люблю запах полыни. Присел под частоколом, сорвал стебелек полыни и начал вдыхать его аромат. У себя дома, на Полесье, мы летом часто спали в овине. Под тобою — сено, а в нем — несколько веточек полыни. Старые люди говорили, что это дает крепкий, здоровый сон. «И спится, и снится, и блохи не кусают», — шутили они.
Как бы хотелось мне очутиться сейчас в родном селе, улечься на душистом сене, а рано на зорьке проснуться и, умывшись прозрачной родниковой водой, напиться теплого молока из крынки, поднесенной заботливыми материнскими руками! Родные мои, где бы я ни был, что бы со мной ни случилось, я всегда буду думать о вас. И если мне тяжело — от этой мысли становится легче на сердце, ведь я чувствую, что вы со мною, что вы поддерживаете меня и благословляете на борьбу.
Маленькая веточка горькой полыни… Сколько мыслей родила она! Однако отсиживаться под забором, погрузясь в приятные воспоминания, между тем как до зарезу нужно перебраться через железнодорожные пути, — не лучший выход для советского разведчика. Нужно попытаться оторвать доски. Ведь они не врыты в землю, как эти шпалы, а только прибиты к ним гвоздями. Да еще не с этой стороны, а с той.
Нажал. Доски заскрипели, но с места не сдвинулись. Еще раз. Еще… Теперь, кажется, слегка подались. Да… Еще одно усилие… Уф-ф, тяжеловато. Минутная передышка — и опять за дело. Наконец доски отошли. Сдвинул их в сторону, пролез сквозь щель в заборе и, вернув доски на место, прижал их к шпалам.
Ступая осторожно, чтобы в темноте не зацепить какой-нибудь железки и не наделать шума, я начал переходить рельсы между вагонами и порожними платформами. На последнем пути стоял длинный состав. Я решил не пролезать под вагоном, а обойти состав, и пошел вдоль него к депо, где был проход на небольшую тихую улочку. Но не успел миновать последний вагон, как почти над самым ухом раздалось:
— Стой! Кто идет?
И защелкали затворы карабинов. С полной уверенностью, хотя было это скорее инстинктивно, чем обдуманно, я ответил:
— Чего кричишь? Так и напугать недолго.
— Ежели только напугать, так это еще с полбеды, — услышал я в ответ. — Смотри, чтобы не было хуже. Кто таков и чего тут шляешься?
— А ты что, не видишь? Перехожу на ту сторону. Был у девочек, да задержался…
— Документы есть?
— А как же!
— Ну-ка, показывай! А ты присвети, Григорий.
Я вынул свой аусвайс и подал караульному. Тот долго разглядывал его, вертел и так и сяк, светил фонариком мне в лицо, а потом сказал своему напарнику:
— Ты тут покарауль, мы с этим паном пойдем к дежурному.
Я подумал: это даже лучше, с одним по дороге легче будет справиться.
— Пошли, пан Богинский, — довольно вежливо предложил мне полицай, но я уловил в его тоне нотку иронии.
Не успели мы сделать и полусотни шагов, как мой конвоир проговорил:
— Все понимаю: и то, что ты в Здолбунове, и то, что ходишь к девочкам, и то, что пути в недозволенном месте переходишь… Но вот как ты, Микола, перекрестился в Яна Богинского, да еще в католика, это для меня загадка! Просто чудо!
Я остолбенел. Но мысль сработала мгновенно, и, не дав своему спутнику опомниться, я обхватил его голову и притянул ближе к глазам. Напряг зрение и узнал: Иван Посполитак, мой односельчанин, с которым мы шесть лет вместе в школу ходили и в детстве даже дружили.
— Так это ты, Иван?
— Как видишь. Я узнал тебя по фотокарточке сразу, чуть только глянул на аусвайс. Но там стояло не Гнидюк, а Богинский. Неужели двойник? — подумал я и осветил твою морду. Нет, я не мог ошибиться. Значит, решил я, тебе нельзя называться своим именем и ты не простой кавалер, засидевшийся допоздна у девок. Вот я и решил один на один выяснить, что ты тут делаешь и вообще чем занимаешься.
— Долго рассказывать, Иван. Давай отложим до другого раза, а пока что помоги мне пройти на соседнюю улицу.
— Э, нет, я тебя так не отпущу! Уж если мы встретились после такой долгой разлуки, то должны по-хорошему разойтись. Пойдем ко мне в общежитие. Нынче как раз дежурит Иван Ступик. Вот он обрадуется, увидав земляка! Как-то мы с ним тебя вспоминали.
— Значит, и Ступик здесь, вместе с тобой? И еще кто-нибудь из наших хлопцев есть?
— Нет, вот еще ты, а больше никого. Дома теперь не был?
— Нет, еще до войны.
— Значит, твои родные не знают, что ты жив?
— А откуда им известно, что я помер?
— Месяца два назад был я у своих стариков. Так в селе сказывают, будто в первый же день войны ты попал под бомбежку. Кто-то даже видел, как ты погиб. Мать уже все глаза выплакала, но все надеется, что ты вернешься…
