— Сам смотрю, глазам не верю!.. Прут валом на минное поле, как козлы!.. Как заговоренные!.. Думаю, сейчас свернут, опомнятся!.. А они в реку!.. Что за черт, думаю!.. Неужто решили все утопиться!.. Метров пятьсот по воде, кто по грудь, кто по муде!.. Вышли на берег, с них течет, как с коров!.. Снова прут!.. Что за черт, думаю, почему не взрываются?.. Может, мины из бракованной серии?.. Потом, трах — один!.. Трах — другой!.. Как пошли рваться!.. Как орехи!.. Никогда такого не видел!.. — Начальник штаба, взволнованный, румяный, шевеля пышными холеными усами, бил кулаком, показывая, как колют орехи. Генерал слушал его, переспрашивая, желая знать все мелочи, все детали разгрома.
— Вот это по-нашему, по-суворовски, по-кутузовски! — потирал он руки. Помолодел, распрямил утомленные плечи, посветлел лицом. — Поздравляю с завершением операции «Волчья яма»!.. Грозный очищен от бандитов… Теперь работа саперам и комендантам… Пусть ОМОН догребает за нами остатки!.. А где начальник разведки? — оглядывал палатку генерал-лейтенант, словно где-то здесь, за планшетами, телефонными столами и походными койками, должен был скрываться разведчик. — Где Пушков?.. Его замысел, его победа!.. Почему не доложили о его возвращении?
— Кто-то видел, вроде он шел к вертолету, — пояснил начальник штаба. — Полетел в Моздок. Сына его перевезли в моздокский морг. Вместе с сыном отправился.
— Жаль Анатолия Васильевича, — сокрушенно покачал головой генерал. — Единственный сын. Пусть берет отпуск и летит хоронить. Теперь ему нужно много сил душевных… Так, ну а дальше?.. Как их дальше мочили? — Он требовал продолжения рассказа, который его возбуждал, питал энергией утомленный дух.
— А потом их всех осветили!.. Люстры повесили, как в Колонном зале Дома союзов!.. И пулеметами с флангов!.. Они бегут, а под ними земля взрывается!.. Тысячу наколотили, не меньше!.. Я под утро в ночной бинокль смотрел, весь берег шевелится, кто ползет без ног, кто корчится!..
— Послать вертолет, пусть их НУРСами успокоит!.. Из жалости!.. — хмыкнул генерал-лейтенант. — Или лодку послать с пулеметом!.. Пусть их добьет!.. «Лодка милосердия» называется!..
Они засмеялись генеральской шутке, и начальник штаба разгладил свой пышный ус, завернув на его конце тонкий золотой завиток.
— Басаев жив, ушел?.. — спросил генерал. — После того как сработает самоликвидация минного поля, сразу послать разведчиков для опознания Басаева… Ты его, часом, не разглядел в ночной бинокль?
— Кто же его разберет среди ночи. Я его и днем не узнаю… Разрешите анекдот, про то, как распознать Басаева…
— Говори, — благосклонно кивнул генерал.
— Вот, значит, наш спецназ изловил латвийскую снайпершу… Ну, мужики долго живут без женщин, раздели ее, приготовились… Глядят, а у нее на ляжках татуировка, выколоты два чеченца… «Кто такие?» — спрашивают. — «Один, — говорит, — Масхадов, другой Басаев». — «Где какой?» — «Сама не знаю». Ну, стали гадать, не могут разобраться. Позвали из села муллу… «Давай, — говорят, — отец, покажи, где Масхадов, а где Басаев». Мулла смотрел на одного, другого. «Не знаю, — говорит, — который из них слева или справа. А в центре точно Хаттаб!..» — Полковник первый захохотал, раскрывая румяные губы с белоснежными зубами. И оба генерала захохотали, крутили головами, повторяя: «А в центре точно Хаттаб!..»
Генерал позвал порученца, и тот возник, как расторопный удалец из сказки.
— Принеси нам по рюмке… И чего-нибудь там закусить…
Словно за брезентовым пологом был заранее приготовлен подносик, и на нем — раскупоренная бутылка коньяка, две рюмки, нарезанная белая рыба.
— Ну что хочу сказать! — Генерал поднял рюмку. — Выпьем за русскую победу!
Торжественно чокнулись, выпили залпом, радостно оглядели друг друга.
— Разрешите войти, товарищ генерал! — В палатку, слегка стесняясь, заглянул замначальника разведки Сапега. — Тут такая история… Спецназ захватил одну вещь…
— Снайпершу? — хохотнул генерал-лейтенант. — «А в центре точно Хаттаб!»
Начальник штаба засмеялся, распушив свежие лихие усы.
— Захватили кассету. Какой-то репортер, то ли француз, то ли чечен, нарвался на пулю. Стали смотреть кассету, а там заснят их вчерашний проход по Сунже. Здорово снято, как в кино. Решили вам показать, товарищ командующий. — Он протянул кассету, оглядывая палатку, находя стоящий в стороне телевизор с видеоприставкой. — Разрешите поставить?
— Ставь!.. А ты, Назаров, налей по второй!..
Сапега опустил на солнечное оконце брезентовую занавеску. Поставил кассету. Включил телевизор. И в сумерках на экране без единого звука возникло: пылающие «мерседесы», охваченные пламенем «вольво», взлетающие в ярком бензиновом факеле джипы. Черные, едва различимые контуры нефтяных цистерн и хранилищ, трубопроводы и башни, в колеблемой сфере света крохотное цветущее деревце, и сутулые, обремененные поклажей люди шагают длинной колонной. В темном небе, окруженные туманным сиянием, оранжевые планеты и луны, росчерки пулеметов, бегут врассыпную люди, спотыкаются о лохматые кочки, валятся в снег. Повергнутый знаменосец с оторванной по колено ногой, волнистое зеленое знамя, и в складках материи, подняв заостренные уши, волк.
— Попался, гад, в волчью яму!.. — Командующий радостно тянулся к экрану, словно дышал этим оранжевым светом, наслаждался видом гибнущего врага. — Уши-то тебе пообрезали!..
Отрок с маленьким темным ртом лежал на спине, прижав к груди хромированный кассетник, выпуская из маленького приоткрытого рта оранжевое облачко пара.
— Скоты, детей не жалеют!..
Согбенная, впряженная в сани фигура бежит, надрываясь в постромках, и длинный огонь прокалывает ее, мотает и валит в снег.
— Заложников взяли, скоты… Басаевский почерк!..
Камера скользнула по воронке, парной и липкой. Прошла по человечьей ноге, у которой, казалось, было два коленных сгиба. По второй, с истерзанной штаниной и отломанным башмаком. Осмотрела пальто, расстегнутое на груди, и две руки, сложенные крест-накрест, словно в гробу. Остановилась на лице с открытыми немигающими глазами, на которые надвинулась тень от кожаной кепки.
— Стоп! — крикнул генерал. — Это Пушков!..
Камера заглядывала в лицо человеку, словно щупала ему лоб, а потом обозрела панораму с черной сверкающей рекой, по которой бежали рыжие отсветы, извивались желтые змеи, и люди сыпались в воду, а со дна взлетали буруны, словно на людей набрасывались страшные подводные твари.
— Отмотай назад! — приказал генерал. — Разве не видишь?.. Пушков!..
— Так точно! — охнул Сапега. — Как же мы просмотрели?!
И они снова смотрели пленку, лежащего на снегу начальника разведки, стараясь разглядеть в нем признаки жизни, какое-нибудь шевеление, облачко пара у рта.
— Вертолет!.. — приказал генерал. — Туда!.. — Он повернулся к начальнику штаба. — Сам полечу!.. Вывезем без посадки на мины!.. Спустим трос!..
— Вам опасно лететь, Геннадий Николаевич, — возразил начальник штаба. — Еще остались живые чеченцы. Могут из пулемета достать.
— Выполняйте! — приказал генерал. И снова перематывал пленку, смотрел на знаменосца, на волка, на отрока с блестящим кассетником.
И на Пушкова в осеннем пальто, с оторванными ногами, сложившего руки крест-накрест, как будто в гробу.
Вертолет с бойцами спецназа шел от Ханкалы на Грозный. Генерал поместился в кабине между первым и вторым пилотом, горестно глядел на мелькание полей, лесных полос, шоссейных дорог, по которым с неровными интервалами в обе стороны катили военные колонны. Город возник, как муть, затмевающая солнце. Как вялое курение больших и малых дымов, истекавших из развалин. Обглоданные коробки, клетчатые, без крыш, напоминали отпечаток огромной рубчатой подошвы, наступившей на землю. К вертолету из дымов потянулись бледные мерцания трассы. Видно, чеченский стрелок хотел зацепить машину, стреляя из пулемета в зенит. Вертолет отвернул от города, черкнув винтами закопченное небо, и пошел над заводами. Над серебристыми цистернами, башнями, жгутами трубопроводов, круглыми, как огромные футбольные мячи, хранилищами бензина. Сунжа среди снегов казалась черной лентой. Отблеск солнца сначала бежал по глазированным снегам, а потом лег на воду, как желтая латунь. Подвесной мост рухнул в реку, и от него на воде дрожала длинная солнечная рябь, похожая на птичье перо. У берега, грязно-рыжая, рыхлая, потянулась гряда мусора — комья тряпья, бумаги, расщепленные доски, грязные ворохи, гниль, нечистоты, ржавые потеки, бесформенные жеваные клочья. Словно по берегу проехал огромный мусоровоз, роняя из контейнера отбросы. Летчик снизил машину, пошел по изгибу реки над замусоренной бахромой. И среди тряпья, бумаги, разбитых саней, на истоптанном, изрытом снегу стали видны тела, в камуфляже, в черных бушлатах и куртках, раскинувшие руки, воздевшие к небу мутные лица, заваленные на бок, уткнувшиеся в снег. Остатки чеченской колонны, истерзанной минами, посеченной огнем пулеметов.
