В апреле началась десятидневная педагогическая практика в сельских школах. Меня послали в село Кузнецкое, а Иванова в расположенное рядом Губернское. В общем, по-старому говоря, попали мы в Тютняры. Есть в Саратовской области речка Тютняры. Два века назад вывезли заводчики из тех краев крепостных крестьян и поселили вблизи Кыштыма. Те первые поселенцы назвали деревушку по имени родной реки. Со временем она разрослась — стало три больших села, которые прижимались друг к другу и носили общее имя — Рождественское. После революции каждая деревушка стала автономной, со своим названием — Кузнецкое, Губернское и Беспаловка. Но кыштымцы упрямо не хотели воспринимать их порознь и вернули старое имя — Тютняры.
Меня прикомандировали к школе села Кузнецкого. Директор, узнав, что знакомых у меня здесь нет, предложил для ночевок свой кабинет. Там стоял шикарный диван с высокой спинкой, в которую было вмонтировано овальное зеркальце. Класс, отданный мне на десять дней, вела молодая учительница, года на два меня старше. Звали ее Анной Ивановной. Официальные отношения у нас как-то сразу не сложились, я стал называть ее просто Нюсей, конечно, не при детях. Она меня тоже звала по имени. Нюся чертовски походила на артистку Макарову из кинофильма «Учитель», который только что победно прошествовал по экранам страны.
Нюся постоянно присутствовала на моих уроках, это входило в ее обязанности. Сядет на заднюю парту, подопрет ладонями подбородок и глядит на меня во все глаза. Вначале я смущался, но вскоре привык. Прошел день, второй, и я почувствовал, что со мной происходит что-то странное. Родилось тревожное, но приятное беспокойство. Оно исчезало, когда рядом появлялась Нюся. Тогда настроение повышалось до самого верхнего уровня. Невиданное дело — я потерял сон. С вечера вроде засну на скрипучем диване, а среди ночи проснусь, будто кто-то меня в бок двинет, и до утра не могу глаз сомкнуть. Думаю только о Нюсе. Прямо заноза в сердце. Неужели влюбился? Приехал на практику, а на третий день уже готов…
Мы часто оставались после уроков вдвоем в пустом классе, и она журчащим голоском выговаривала мне, как неважно я на этот раз провел урок, или, наоборот, не скупясь, хвалила мою находчивость и изобретательность. Слушать ее было приятно. Светло-карие глаза не просто светились, они мерцали: то вспыхивали синевой, как горы, то золотисто загорались, то почему-то темнели.
На улице бушевала весна. Быстро унесло в ручьях снег, просохла от грязи улица. У завалинок, из-под камней, на солнцепеке, высунулись первые зеленые перышки травы. Солнце раздольно гуляло в голубом чистом небе. За деревней звенели жаворонки.
Расхрабрившись, я предложил Нюсе проводить ее домой. Она испуганно замахала руками — что ты, что ты! Увидят деревенские, что скажут? Деревенских нравов я тогда не знал. А было так: пройдется парень с девушкой на виду у деревни, сколько потом пересудов! Гляди-ко, скажут, учительница подцепила заезжего, а он возьмет да умыкнет ее. А ведь на нее виды имеет Сашка Беспалов или кто-то еще. Парень-то видный, не чета этому дохлому шкетику из города. Ай-яй-яй!
Хорошо уж и то, что Нюся не торопилась уходить домой после уроков. Горько думалось: по обязанности остается, разъяснить мне, что к чему, а не потому, что ей так хочется. Поначалу разговоры наши касались лишь уроков и школы, но постепенно круг тем расширялся — стали говорить о разных разностях. Выявились общие интересы. Она зачитывалась Жюлем Верном, я тоже. Ей по душе пришлась песенка Кости из кинофильма «Человек с ружьем», мне тоже. Но что меня окончательно сразило — она умела рыбачить и частенько летом пропадала на озере с братом. Вот это да!
Как-то очень поздно закончился педагогический совет. На землю упала густая весенняя тьма. Земля черная, луны нет, а о фонарях здесь и понятия не имели. Учителя разошлись, а Нюся замешкалась. Я обрадовался — сегодня-то можно проводить? Она согласилась.
Медленно шли по тихой деревенской улице. Ни души. Окна в домах светятся тускло, большинство вообще закрыты ставнями. Держал я себя скованно, как-то испуганно даже, болтал всякую чепуху. Самому за себя было стыдно. Да возьми же себя в руки, дуралей! Чего ты боишься, никто же нас не видит. Возьми девушку под руку. А вдруг она отдернет руку, тогда что? Конфуз! Все же набрался храбрости, опасливо просунул свою руку под ее локоть и замер — выдернет? Локоть ее дрогнул, замер, и я почувствовал, как она прижала мою руку к своему теплому боку. Даже голова пошла кругом. И до самого ее дома оба радостно молчали, но осталось такое впечатление, будто мы наговорились досыта.
Десять дней пролетели незаметно. Я обещал Ивану навестить его в Губернском, но так и не выбрал времени. Перед тем, как отправиться домой, нашел его. Но он возвращаться не торопился. Хотел еще пожить денек-другой у приятеля, поохотиться: как раз открылся весенний сезон.
Когда я уезжал из Тютняр, Нюся, сославшись на занятость, ушла домой. Вздохнув, я прихватил чемоданчик и зашагал по кыштымской дороге. Автобусы тогда не ходили, попутной подводы не подвернулось.
Был конец апреля. Ярко зеленели озими. Набухли коричневые почки на березах. На полянах голубели фиалки, нежились на солнышке желтоватые подснежники на мохнатых ножках. Вовсю заливались жаворонки. Запрокинул голову, разыскал глазами одного. Жаворонок, мелко перебирая крылышками, толокся на одном месте и пел звонко, серебристо.
Хорошо! Выбрал посуше поляночку, лег на спину, приспособив чемоданчик под голову, и окунулся в немыслимую глубину весеннего неба. К вечеру попаду в Кыштым, и ладно.
Так кончилась моя педагогическая практика. С Нюсей я больше никогда не встречался. Жизнь потекла своим чередом.
14
Мы упивались фильмами о гражданской войне: «Чапаева» и «Мы из Кронштадта» смотрели по нескольку раз. Нашим литературным кумиром был Павка Корчагин. Книга появилась, когда я учился еще в семилетке. На зимних каникулах заглянул в школу и увидел объявление: «Сегодня состоится коллективная читка книги Н. Островского «Как закалялась сталь». Васька Силаев фыркнул:
— Лучше бы почитали, как плавить медь.
И мы не пошли на читку, полагая, что речь идет о технической книге. А на другой день встретилась Юля Ичева и удивилась, почему я не был на читке. Я ответил Васькиными словами. Она покрутила пальцем у виска: мол, вы с ума сошли с Васькой Силаевым, книга-то, знаешь, какая интересная! На следующее чтение я пришел, все еще сомневаясь в Юлиной оценке. А как только пионервожатая раскрыла книгу, забыл обо всем на свете. Потом, в педучилище, прочитал ее дважды. И удивительно: вроде знаешь, как начнется и чем кончится, а читать все равно интересно.
Многоликий гром жизни постоянно врывался в классы. И хотя мы не участвовали в бурных событиях, но чувствовали себя сопричастными к ним хотя бы уж потому, что были их свидетелями. Челябтракторстрой и Уралмаш — это рядом. Легендарная челюскинская эпопея. Мы просыпались с одним вопросом: «Ну как там, на льдине?» Восторгались мужеством летчиков. Отец, увидев в газете портреты, особенно внимательно вглядывался в один, под которым стояла знакомая ему фамилия. Никак не мог определить, тот ли это человек, которого он когда-то знал.
То, что его, возможно, знакомый стал почитаемым страной героем, потрясло отца. На что уж бабушка, и та проявила интерес к челюскинцам и летчикам, спасшим их:
— Ты бы, Минь, почитал бы мне про этих…
— Челюскинцев?
— Во-во! Да не части, а то как затараторишь, я ничего не пойму.
Потом грохнули пушки на Хасане. Больше всех возмущался обнаглевшими самураями Колька Бессонов. Всегда спокойный и рассудительный, он вдруг посерел от негодования. Долго плевался и, наконец, разразился такой руганью, какой я от него ни раньше, ни позже не слышал.
События в Испании кыштымцев непосредственно не затронули — там из наших никто не воевал, испанских сирот к нам не привозили, климат, наверное, неподходящий. Но мы бредили Испанией и за событиями следили пристально. Раз в неделю в классе появлялся Кирилл Германович с картой Испании, на которой отмечались позиции республиканцев и мятежников. Когда дела у республиканцев ухудшались, Кирилл Германович становился мрачнее. Говорил:
— Невмешательство… Бесстыдство одно. А сами под сурдинку фашистам помогают. Империалисты и есть империалисты.
О боях на Халхин-Голе газеты тогда не писали. Но Кыштым довольно скоро узнал о них. Уральские ребята в армии служили главным образом на Дальнем Востоке. Накануне боев на Халхин-Голе частично призвали резервистов. Один из них дружил с моим двоюродным братом Петькой. Жил тот парень недалеко от нас, на улице Швейкина. Звали его Михаилом. Лобастый крепыш, серьезный и рассудительный. Ко мне относился, как к равному, что уже само по себе располагало к нему. Михаил получил повестку и укатил в неизвестном направлении. Однажды я проходил мимо дома, в котором жили его мать и сестра. У ворот толпились соседки, из дома слышались причитания. Что случилось?
