Вечером Петро сказал:
— С япошками воевал Михаил. Полегло там наших. А больше того япошек. Был парень — и нету.
— Петь, опять на Хасане?
— Зачем? На Халхин-Голе.
В классе мы долго искали на карте Дальнего Востока это название, но найти не могли. Выручил Кирилл Германович — показал, где кипят бои. Но рассказать о них ничего не мог. Не было еще никакой информации.
Первого сентября тридцать девятого года кончились последние наши каникулы. За парты мы сели, когда на польско-германской границе загрохотали пушки. Но никто из нас тогда не предполагал, что этот грохот распространится на весь мир.
Сентябрь серебрился паутиной, кутался в синюю дымку, полыхал заревом рябин. Во дворе училища шли жаркие баталии: играли в волейбол группа на группу. Требовательно звучал судейский свисток. Без удержу галдели болельщики, главным образом, девчонки.
В разгар соревнований во дворе появился Кирилл Германович. Выждав, когда мяч улетел в аут, захлопал в ладоши, привлекая к себе внимание. Все повернулись в его сторону, наступила тишина. Ржаников откашлялся в кулак и сказал:
— Дорогие друзья, произошло событие чрезвычайной важности: только что передали по радио, что Красная Армия перешла границу и начала освободительный поход в Западную Украину и Западную Белоруссию!
Ошеломляющая новость! Теперь каждый день мы ждали сводки и переставляли на карте красные флажки. Иванов написал стихотворение в стенную газету о боях в Августовских лесах.
Зимой началась война с Финляндией. Немало кыштымцев сложило головы на линии Маннергейма. Погиб там и двоюродный брат Кольки Бессонова.
В двадцатых числах июня сорокового года у нас состоялся выпускной вечер. В эти дни капитулировала перед фашистскими захватчиками Франция. Над Европой развевался ядовитый флаг с паучьей свастикой. Единственной реальной силой, стоявшей на пути фашизма, была наша Родина. И хотя с Германией был заключен пакт о ненападении, хотя кое-кто лелеял призрачную мечту о мире, в народе прочно жило недоверие к краснобайству Гитлера и его приспешников.
…После выпускного вечера меня и Иванова позвала к себе Маргарита Федоровна. Усадила на диван, подвинула поближе свой стул и села, сложив на коленях руки. Ее чудесные карие глаза очень по-доброму смотрели на нас сквозь очки.
— Позвала я вас вот по какому поводу, — наконец после паузы проговорила она. — Звонил мне Яков Степанович.
Яков Степанович Меньшиков был редактором районной газеты «За цветные металлы». Однофамилец Маргариты Федоровны, только она свою фамилию писала без мягкого знака. Иван насторожился: что бы это значило?
— Так вот, — продолжала Маргарита Федоровна, — он приглашает вас работать в редакции.
Если бы передо мной, как в древней легенде, из трости расцвел куст розы, я бы, наверное, удивился меньше. Не скажу про Ивана, но я втайне лелеял эту мечту — работать в газете.
— А как же школа? — деловито осведомился Иван.
К этому времени мы уже получили назначения. Мне выпало на долю ехать учительствовать в Карабаш.
— Уладим, — улыбнулась Маргарита Федоровна. — Правда, есть тут одна закавыка, которая мешает вам сразу уйти в редакцию. — Она помолчала, загадочно поглядела на нас. — Впрочем, закавыка приятная… Есть решение педсовета наградить путевками в Крым: вас — за активное участие в литературном кружке, а Николая Назарова и Алевтину Глазкову — за отличную учебу. Путевки туристические. Возражать не будете?..
Ошеломленные, мы молчали.
— Удивительный край. Я вам от души завидую, — сказала Маргарита Федоровна. Иван возбужденно потер руки:
— Здорово, черт возьми! Черное море! Я еще не видел моря!
Чем мы могли отплатить за это Маргарите Федоровне? Крым! Сказочная страна, где круглый год тепло. Где плещется Черное море. В те годы на обложках школьных тетрадей печатался рисунок: Пушкин в накидке стоит у самой кромки земли. И стихи:
Прощай, свободная стихия!
Последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой.
Июльской ночью сели в поезд, идущий в Свердловск. Там закомпостировали билеты до Москвы. И следующую ночь провели без сна у темных окон вагона, ожидая, когда будем переезжать Волгу. Но тьма была такой густой, что увидели лишь мигающую цепочку огней бакенов.
Москва ошарашила многолюдьем. Все куда-то спешили, всем было некогда. Еле допытались, как проехать с Казанского вокзала на Курский. По молчаливому согласию всех верховодить стал Николай Назаров. Смелости и сноровки ему не занимать, хватка была железная.
К вечеру, устав до чертиков, облегченно вздохнули — билеты до Симферополя закомпостированы. Поезд уходит завтра вечером. Впереди бездна свободного времени — целые сутки! Что хочешь, то и делай. Москву мы видели только в кино да на открытках. А тут такая возможность! Смеркалось, когда мы вышли из Курского вокзала и Ивана осенила идея:
— Друзья, наш путь к Кремлю!
Почему-то нам казалось, что Кремль легко можно найти по горящим над ним рубиновым звездам. Они должны светить ярко, и по ним мы будем сверять свой путь. Назаров на правах главнокомандующего объявил:
— Идем сюда! Выйдем на улицу (видимо, это была улица Чкалова) и увидим звезды.
Мы вышли, но звезд, разумеется, не увидели. Однако уверенности не потеряли. Блуждали, пожалуй, до полуночи и лишь тогда уразумели, что наша затея провалилась. Темно, улицы опустели, в ногах гуд, спать хочется. Одно хорошо — тепло, июль на дворе. Облюбовали первый попавшийся сквер и уверенно расположились на скамейках, чтобы вздремнуть до утра. Но откуда-то появился милиционер и посоветовал нам убираться от греха подальше. Мы-то, ладно, ребята закаленные и в лесу ночевали. Но ведь с нами девчонка — Алька Глазкова.
В ту ночь мы набрели еще на один сквер, более обширный и менее освещенный. Скамеек хватало и здесь. Выбрали самый затаенный уголок, улеглись и будто в бездну провалились. Разбудил нас дворник. Подметал дорожки и, дойдя до скамейки, на которой сладко посапывал Назаров, потряс его за плечо:
— Сэр, вас ждут великие дела!
С юморком был дворник, начитанный. Коля вскочил, поморгал глазами с белесыми ресницами и принялся будить нас.
Поспали-то совсем ничего, но хорошо взбодрились. После короткого совещания постановили ехать на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Она недавно открылась, и разговоров о ней в Кыштыме было предостаточно. И не пожалели. Это была сказка наяву. Павильоны — чудо, каждый украшен национальным орнаментом. А как могуче выглядел павильон механизации со стеклянной вогнутой крышей! Толпа вынесла нас на манеж, где прогуливали коней. Выхоленные красавцы, загляденье. И обстановка кругом приподнятая, праздничная. И мы не заметили, как промелькнул день. Пора на вокзал.
Следующую ночь спали, что называется, без задних ног. Ничего не слышали: ни стука колес, ни хлопанья дверей, ни разговоров пассажиров. Проснулись в середине дня и были ослеплены ярким солнцем. Оно по-хозяйски врывалось в вагонные окна, за которыми торопливо убегали назад поля с желтеющими хлебами. Мелькали прятавшиеся в садах белые хатки с соломенными крышами. Все необычно. Мы привыкли к темным лесам, синим горам, бревенчатым избам с тесовыми крышами и к скупому солнцу.
В Симферополь приехали утром. Нас встретил представитель туристской фирмы (всех, кто прибыл с этим поездом) и на автобусе повез в центр города, где формировались походные группы. Остановились во дворе какого-то одноэтажного дома, с большой верандой, увитой виноградником. Оказалось, что это столовая. А поселили нас в палатках. Наша располагалась между двумя деревьями. Сразу не обратили внимания, что за деревья. Но вот с одного что-то упало и ударило Иванова по спине. То было яблоко. Мы еще ни разу не видели, как они растут. Иван поднял яблоко с земли и рассмеялся. Затем потряс яблоню за ствол — и недозрелые плоды посыпались на землю и палатку, как крупный зеленый град.
— Чего смешного-то? — удивился Назаров.
А Иван назидательно ответил:
— Понимаешь, когда я понял, что стукнуло меня, я подумал: если бы Ньютон не открыл закон земного притяжения, то сегодня открыл бы его я!
Назаров по-хозяйски собрал яблоки и унес в палатку. В наших краях яблоки не росли. Это уже после войны будут выведены зимостойкие сорта и заполнят Урал, а тогда об этом только мечтали. Алька спросила:
— А на Дальнем Востоке яблони растут?
— Туда, что ли, собираешься? — спросил Назаров.
— Само собой.
Тогда все мы бредили Дальним Востоком, а девушки особенно: свеж еще в памяти был призыв Хетагуровой.
На другой день двинулись в путь. Группа сколотилась солидная, и мы были самыми молодыми. И самыми неопытными. Старшие нас стали негласно опекать, а это осточертело нам еще дома. Эта опека злила Иванова. И чтобы утвердить свою самостоятельность, он иногда нарочно поступал наперекор.
