— Мы здесь каждое лето косим, — сказал Кузьма Власович. — Вывозим сено на лодках.
Чуть свет, когда на небе появились белесые прогалины и в лесу защебетали первые птицы, я запряг лошадь и покатил в город.
Кто ездил на лошади в синюю рань около упругих росных кустов, бьющих влажными зелеными ветками в сонное лицо, кто ездил по узко-высоким лесным коридорам с сиреневой дымкой вдали или по пахнущей чебрецом бархатной луговине с жаворонком, восторженно-трепещущим в звонком небе, тот, я думаю, испытал глубокую живую радость. И ему еще и еще раз захочется увидеть эту синюю рань…
На узких городских улицах с деревянными тротуарами было безлюдно и тихо. Я отыскал небольшой бревенчатый домик, на потрескавшемся углу которого прикреплена облупленная вывеска: «Пчелосклад». Постучал в низкую щелястую калитку. Загремела цепь, за забором лениво залаяла собака. Вышел хозяин. Он высунул голову из калитки, посмотрел на меня через очки, спросил:
— Новенький? Из совхоза, кажись? Проходи. Калитку не забудь закрыть.
Пчелосклад размещался в старом дощатом сарае. На полках, застланных пожелтевшими газетами, лежали стопки вощины, В ящиках — дымари, клеточки для пчелиных маток, разноцветные лицевые сетки, стамески, длинные ножи для распечатывания сотов и другой инструмент. Пахло медом. Я выписал все, что надо было для пасеки.
— Воск сдавайте, — сказал хозяин, протягивая мне квитанцию и напяливая на нос разбитые очки. — Донник цветет? — взглянул с прищуром поверх очков.
— Нет. Не цветет. А что?
— Там у вас нельзя поставить с десяток ульев? А?
Я сразу вспомнил корявого рыжего старика, который вытаскивал казаха из ямы. Частники? Жилистый народ! Они как-то выкручиваются, устраиваются, но от пчел не отказываются.
— Не о себе беспокоюсь. Начальник управления Рогачев просит.
— А, Рогачев! — Меня как-будто чем-то тупым ударили в грудь. — Не могу. У нас своя большая пасека. Совхозная!
— Так ты что: начальство не уважаешь? Али как?
— По-всякому бывает. — Я повернулся и вышел за ограду.
…Шабуров младший открывал ставни, когда я подвернул лошадь к его высоким тесовым воротам.
— А-а! Наконец-то явился. Въезжай, — обрадовался хозяин дома.
Он распахнул ворота.
На крыльцо выбежала Тоня. На ней кофточка без рукавов, фартучек туго охватывает талию, черные глаза полны неподдельной радости.
— Чуть-чуть не опоздал. Мы на работу собираемся, — сказала заиграв бровями.
— Надолго? — спросил Сергей Дмитриевич, помогая мне распрячь лошадь.
— До вечера. А сейчас в город пойду, в центр.
— Тоня! Не отпускай его, пока не позавтракает.
Сергей Дмитриевич завел мотоцикл и уехал. Мы остались вдвоем.
— Ты совсем забыл нас. — упрекнула хозяйка.
— Некогда, Тоня, — складываю вожжи и любуюсь ею.
— Неправда! Уж не сердишься ли? — донимает она меня.
— Не сержусь. Поверь мне, некогда.
— Верю. Скоро приеду к вам. Пустишь? — взглянула лукаво.
Я вздохнул и подумал, что пасека, очевидно «не приют спокойствия», как я предполагал.
— Зачем приедешь? Что ты там будешь делать?
— Сено косить. Вернее, косит свекор, а я в домике навожу порядок, купаюсь в озере, собираю гербарий. Отдыхаю. И тебе не дам скучать.
— Откровенно говоря, не приезжай. Ты будешь мне мешать.
— Вот как! Спасибо за такое радушие. Не ожидала. Я думала, ты будешь рад… Но ведь спорить поздно: все уже решено.
Мы вошли в дом. Мне было легко с ней: чувствовал себя свободно, непринужденно. Мне казалось, что я знаю Тоню давно, с детства.
— У тебя бритва есть? — спросила она, заглядывая в шкаф. — Какая? Ну, все равно. Я купила тебе механическую. Вот, возьми. Боюсь, одичаешь там, зарастешь щетиной.
Тоня говорит, говорит, а я задумчиво смотрю на нее: ребенок еще!
…По пыльным улицам города иду в типографию. Она находится в бывшей церкви. Церковь стоит на покатом бугре, в самом высоком и веселом месте города. За деревянной оградой старые-престарые тополя, могучие и ветвистые. Железную узорчатую ограду когда-то увезли на птицеферму, что находится на окраине города.
Возле одного тополя в гражданскую войну белые расстреляли священника за то, что он прятал в своем доме комиссара. Этот дом и сейчас стоит, в нем книжный магазин.
В типографии двойные двери: снаружи железные, за ними — деревянные. Я толкаю дверь и попадаю в настоящий заводской цех: печатные машины, линотипы и другие какие-то неизвестные мне станки; стопки белой бумаги.
— Вы к кому? — спрашивает парень с прилизанными усиками.
Я узнал в нем пианиста, который аккомпанировал Марине в Доме культуры.
— К Марине Дабаховой.
Он, скривив губы, измеряет меня с ног до головы откровенно-презрительным взглядом и показывает вверх. Надо мной нечто вроде антресолей. Там контора, где работает Марина. А вот и она спускается в зал по лестнице в новеньком платьице, оживленно-радостная, притягательная своей чистотой и юностью; светло улыбаясь, машет мне рукой. Она цокает каблучками по звонким железным ступенькам.
— Марина Андреевна, — перехватывает ее полная женщина, как я понял, переплетчица. — Ремзаводской заказ готов…
— Да-да. Я позвоню. Пусть забирают, — коротко ответила и снова посмотрела на меня. — Подожди здесь, я скоро освобожусь.
К ней подошла молодая печатница в саржевом халате с бумагой в руках. Густые и длинные волосы небрежно падали с плеч. Девушка краем глаза покосилась на меня и гордо тряхнула гривой.
— Что мне делать? — спросила у Марины.
— Ты, Зоя, сегодня будешь печатать газету. Ивакин заболел. И приведи, пожалуйста, волосы в порядок. А то в машину затянет.
Марина о чем-то поговорила с линотипистами, проверила с усатым парнем тискальный станок, приоткрыла дверь и заглянула на минуту в боковую комнату.
— Ну, вот теперь здравствуй! Заждался? Идем. — И на щеках заиграли ямочки. Мне хочется украдкой нежно взять ее за локоть, но нельзя: люди смотрят на нас. Мы поднимаемся вверх, сначала на открытую площадку, с которой видно все, что делается в типографии, потом входим в контору. Тихо. За распахнутым окном успокоительно и густо шумят столетние тополя. На их ветвях гнездится целая колония галок. Птицы истошно кричат, взлетают в небо и кружатся в воздухе.
— Кто этот парень с усиками? — спрашиваю.
Марина смотрит с одобрительной усмешкой: ей нравится мой вопрос.
— Ревнуешь? Симпатичный парень. Он здесь работает временно: отремонтировал тискальный станок и сделал форму для отлива валиков.
Я обнял ее. Она вспыхнула.
— Кто-нибудь войдет.
— Послушай, что я придумал. Ты переедешь на пасеку, будешь помогать мне. Поженимся и славно заживем. Как говорят, на лоне природы. Там благодать и покой.
Марина засмеялась, прищурила глаза.
— Это ты, конечно, в одиночестве придумал. В лесу всякое лезет в голову. Больше ничего не пришло тебе на ум?
Она порылась в столе, извлекла из бумаг зачетную книжку.
— Смотри: заочно и небезуспешно учусь в университете. А ты — замуж.
На большом полированном столе — подшивка районной газеты. Я подошел, начал перелистывать. Под заголовком «Здравствуй, русское поле» — два снимка, два юных монгольских лица. Сеялки. Текст: «Эти монгольские юноши и девушки готовятся стать сельскими механизаторами. Свой первый сев они проводят в колхозе «Заря». Фото и текст М. Дабаховой». Вот это приятная новость! Листаю дальше. На первых страницах газеты — портреты передовиков («Рисунки и фото М. Дабаховой»). В душе я горжусь ею: молодец!
— Марина, так ты серьезно увлекаешься фотографией?
— Спрашиваешь! Конечно, серьезно и давно уже. Разве ты забыл школьный кружок? А сейчас я вроде нештатного фотокорреспондента. Редактор попросит. Машину даст. Почему не съездить? Я, как ты знаешь, люблю двигаться. Наблюдать. Мне это необходимо… как будущему журналисту.
И, лукаво смежив ресницы, добавляет:
— Нередко Рогачев — начальник управления — подвозит меня…
— Что это за тип? Кажется, мы с ним из одного института.
— Довольно энергичный товарищ, беспокойный…
Она помолчала.
— Ну ладно… Ты к Шабуровым заезжаешь?
— Я там квартирую. Сейчас оттуда.
Она смотрит доброжелательно-насмешливо:
— Смотри, не заигрывай с хозяйкой. Она женщина боевая и не прочь с кем-нибудь познакомиться… Да-да. У нее ведь сын растет от другого.
Это для меня неожиданность. У Тони сын от другого? Трудно поверить.
— Сын? Знаю, — соврал я. — Ну и что же?
— Ах, ты уже знаешь! Сергей Дмитриевич взял ее с ребенком.
— Взял, несмотря на это? Молодец Сережа! — воскликнул я.
— Да, видно, любит. А первый муж ее тут же на механическом заводе работает.
— Откуда тебе все это известно? И где ребенок?
