— Познакомься: Земфира, моя сестра. Из деревни приехала.
Земфира застеснялась, неуклюже протянула веснушчатую руку.
А я остолбенел. В то время я серьезно увлекался вопросами наследственности — этой самой способностью организмов передать потомству свои свойства и особенности. И вот, думал, поженимся мы с Тоней, пойдут дети и вдруг в эту самую Земфиру!..
С этого дня пришел конец моему роману. Я больше ни разу не встретился с Тоней. На улице обходил ее за версту. Она поняла, что я избегаю встречи, и не стала навязываться…
Минуло года полтора. Однажды, приехав с практики, я увидел Тоню на улице, не вытерпел и подошел. В первую минуту она растерялась.
— Как живешь? — спросила.
Она показалась мне еще более красивой.
— Институт заканчиваю, — ответил я. — Готовлюсь в дальний путь.
— Тогда прощай!
Как она посмотрела на меня!
— Скажи, почему ты так поступил? — спросила.
— Из-за твоей сестры. Я боялся, что наши дети будут похожи на твою рыжую неуклюжую Земфиру. Прости, пожалуйста, за откровенность.
Казалось, она сразу и не поняла смысла моих слов, удивленно заморгала, точно старалась убедиться, я ли это. Грустно улыбнувшись, сказала:
— Я не думала, что ты такой глупый! Боже мой, какой дурак! Ведь Земфира мне названная сестра. Мы жили в одном доме, росли вместе, привязались друг к другу. Какое имеет значение ее внешность? Она прекрасный человек.
Я молчал, вспоминая ту встречу на рынке. Я действительно был глуп. Сейчас во мне вспыхнула надежда, что еще не поздно, что любимая стоит со мной рядом. Я попытался взять ее за руку. Она отстранилась.
— Ты опоздал на целый год. Я замужем. У меня недавно родился сын. Сергеем назвала…
Сергей Дмитриевич тяжело вздохнул.
— Она вышла замуж без любви. Какая там любовь! Назло мне. Муж оказался ничтожеством, пьяницей. Я все же отобрал ее у него. С ребенком. С тех пор, ты понимаешь, точит какой-то червь. Не могу простить ни себе, ни ей. Смотри, не упусти Марину. Каяться будешь, как я.
— Нельзя же так, Сергей Дмитриевич. Зачем же казниться? — сказал я.
— Не учи. Я все понимаю…
— А если понимаешь, так и поступай разумно.
Сергей Дмитриевич встал.
— Я тебя понял. Ты, оказывается, философ. Лев Толстой. Не знал.
Он зевнул, ударил меня широкой ладонью по плечу.
— Эх ты, отшельник! Людей учишь, а сам? Смешно: от людей сбежал, чтоб совершенствоваться!
— Ты просто меня не понимаешь.
— Может быть, Робинзон. Может быть. — Он сошел с крыльца, направился к машине.
— Привет Тоне. Заболтался я тут с тобой, надо спешить к сыну.
Он уехал. Я смотрел на дорогу, где пылила машина…
Я один ночевал на пасеке. Кузьма Власович, вернувшись из дома, подал мне записку от Марины:
«Приезжай вечером, сходим в кино или на танцы».
Я старательно вычистил и отутюжил костюм, надел белую нейлоновую сорочку, новые туфли, легкую соломенную шляпу — настоящий денди.
Кузьма Власович оживился, зачем-то вытащил из сарайки новую, приятно пахнущую кожей упряжную сбрую: хомут, шлею, вожжи, чересседельник и сам запряг лошадь — мне не позволил: «Запачкаешься». Я сел на передок ходка, куда старик предусмотрительно бросил чистый, домотканый половичок, — не в короб чтоб не помять костюм.
Около города, где машины истерли дорожную землю в белесую муку, лошадь, жмурясь, мягко шлепала копытами по этому пуховику, поднимая облака пыли. Я натягивал вожжи, сдерживал ее бег.
Лошадь оставил возле дома Умербека. Марины не оказалось ни в типографии, ни в городском саду. У кинотеатра встретил Машеньку с мужем — неуклюжим, длинным и губастым парнем с добрыми коровьими глазами — и узнал от нее, что Марина уехала с начальником управления Рогачевым (а с ними еще какие-то специалисты) проверять в колхозах ночную пастьбу скота. Она должна дать об этом материал в газету.
До конца киносеанса я ждал ее у дверей. Может, приедет. Не дождался…
«Ну, как же так? — досадовал я. — Вызвала, а сама… Могла бы отказаться. Пусть поехал бы другой, настоящий журналист. В конце концов, она не обязана. Зачем я, как дурак, семь километров киселя хлебал?»
Так скверно было на душе, что не знал, куда себя деть. Купил билет и один пошел в кино на следующий сеанс. Ночью запряг Серка и поехал на пасеку. Всю дорогу думал о Марине. Решил, что теперь не скоро приеду в город. Нечего там делать. На пасеке много работы, а я разгуливаю.
Погрузившись в размышления, я не замечал пути, не обращал внимания на бег лошади. Но кто это кричит?
— Ва-а-ня-я-я!
Это ее голос. Зачем она здесь, в темноте, в стороне от дороги? Как могла сюда попасть? Может, ей нужна, моя помощь? Нет, я, конечно, ослышался.
— Тпру! — придерживаю лошадь и напрягаю слух. Тишина. В ушах звон. Вдали крикнула какая-то ночная птица. Я набираю полную грудь воздуху:
— Мари-на-а-а! Где ты? Ма-ри-и-н-а!
Ни звука. Никого вокруг. Значит, я ослышался. А хочется думать, верить, что это она звала меня в ночи. Я готов соскочить с ходка и мчаться навстречу ей, во мглу. Вздрагиваю от мысли: слуховая галлюцинация. Просто я думал о ней и вот… Жаль, что не прочитал ей стихи, которые сочинил на днях:
Исходил и немало дорог,
Изучил я большие пути.
Но такую, как ты, я не мог
На родимой планете найти…
Снова сажусь в ходок и понукаю лошадь. Приеду и возьмусь за дело, ни о чем не буду думать.
Я устал и не заметил, как уснул. Лошадь свернула на боковую дорогу и куда-то забрела. Я не слыхал, когда она остановилась, как кто-то выпряг ее и пустил на выпас. Проснулся утром. Над лесом грачи подняли крик. Свежо. Лежу в коробе, поеживаюсь и смотрю на светлое холодное небо. Слышу незнакомые голоса:
— Поди пора будить, а то опухнет…
Интересно: куда я попал, что это за люди? Приподнял голову: к лесу прижались два бревенчатых домика, за березовым пряслом — ульи. Из турлучного круглого пригона, покрытого пластами, идет дым, пахнет приятно. На лужайке два ходка, в коробах лежит сбруя: хомуты, седла, дуги. Вон трактор «Беларусь», тут же кобыла с жеребенком. В стороне, на берегу небольшого озера, раскинулся обширный огород, чуть выше — сад. Вдали на лугу — гурты коров.
Ко мне подошли мужчина и два подростка. Я спросил, где нахожусь.
— Ты попал в Прудки, во вторую бригаду колхоза «Маяк».
Я назвал себя. Мужчина пригласил в дом. Жена его, полная, очень подвижная, веселая женщина, приготовила завтрак.
— Видно, вчера лишку хватил, коль сам не знаешь, куда попал? — спросил хозяин.
— Чем вы здесь занимаетесь? — интересуюсь, поглядывая в окно.
— Огородничеством, садоводством. Но без пчел не получишь высокий урожай. Пришлось пасеку заводить.
— Сколько накачиваете меду?
— Ни шиша.
— А такие сады-огороды в каждом хозяйстве есть? — спросил я.
— Почти в каждом.
У меня снова мелькнула мысль: а что, если такие мелкие пасеки объединить, отдать в хорошие руки, механизировать? Тогда бы можно было обслуживать пчелами (именно, обслуживать) все колхозы и совхозы, опылять гречиху, подсолнечник, донник. Да плюс к тому накачивать много меда. Но где найти эти руки, кто возьмется за беспокойное и трудное дело? С чего начинать? А уже пришла пора начинать…
…Адам, услышав стук колес, обрадованно кинулся ко мне. Он был спущен с цепи.
Кузьма Власович торопится навстречу, на ходу набивает трубку табаком. Он чем-то встревожен. Кожа на впалых щеках почернела, глаза воспалены.
— Чуть не сгорела пасека, Иван Петрович! Вот напасть какая! — кричит он.
— Что такое? От костра? — Я спрыгиваю с ходка на дорогу. Сразу как рукой сняло хорошее настроение.
— Нет. Как ты уехал, я сел в лодку и поплыл к сетям.
— Так.
— Ну, плыву спокойно, покуриваю. Вдруг на пасеке Адам залаял. А он зря не лает. Присмотрелся и вижу возле домика грузовик, какие-то люди носят ульи. «Воры», — промелькнуло в голове. Живо поворачиваю лодчонку назад. «Эге-гей!» — кричу и на весла жму что есть силы. Упарился. Руки трясутся. Не успел приткнуть лодку к берегу, а грузовик-то покатил к лесу. «Ну, все, отсторожил. Будь ты треклята и рыбалка эта». Тороплюсь, спотыкаюсь, а самому воздуху не хватает. Около изгороди остановился, осмотрелся. Вроде все в порядке. Все на месте. Пошел на просеку, а там чужие ульи.
— Чьи? — спросил я и вспомнил просьбу старика с пчелосклада: «Нельзя ли привезти к вам пчел?»
— Ульи начальника управления Рогачева, — продолжал Кузьма Власович. — Он, вишь ли, без спросу привез к нам десять домиков, приткнул их около прясла. А наши-то пчелы скопом напали на непрошеных гостей и пошел бой-грабеж. Шофер, что возит Рогачева, говорит, мол, чистые звери у вас, а не пчелы. Пришлось дымить, чтобы наших прогнать. А свои ульи они взвалили на машину и увезли в просеку.
