Хмельной от своей речи и от внимания, с которым его слушали, выискивал он спокойные глаза председателя. Микешин выжидал.
— Если это толкучка или базар, так и запишем… а если это собрание — займите места и поговорим по-рабочему.
Его поддержали: «Правильно! Садись по местам». Задвигали скамейками, передвигая их ближе. Только, опершись рукой о стол, по-прежнему во весь громадный свой рост стоял Матвей Головлев. Микешин равнодушно отстранил его.
— Я, товарищи, сегодня управляющий промыслом, а вчера такой же рабочий, как и вы, — сказал он, ребром ладони как бы отмеряя сроки. — И так же вместе с вами чувствую все недохватки. Не хватает жилищ? Правильно, не хватает жилищ. Рабочие частью живут в палатках? Верно и это. Плохое снабжение? Правильно, плохо работает кооперация. Но мы ее подтягиваем, за снабжение мы боремся. За жилища мы тоже боремся. Нам в это лето должны были построить четыре барака… материал завезен, бревна лежат на берегу, есть стекло, имеется известь… а жилищ нет. В чем же дело? Не хватает рабочей силы. Край огромный, нужда в человеке большая, а человека нет. А почему нет человека? Кто в этом виноват, что нет человека? Вот кто виноват! — На этот раз он повернулся к Головлеву. — Эти люди для края — самые вредные люди. Они всегда недовольны, всегда шумят, всегда подстрекают других. Послушаем: чем он недоволен? Он, видите ли, за длинным рублем подался на Дальний Восток… а что это за длинный рубль? Хорошо, мол, платят за дальностью, можно поднакопить, да и домой — в свою хату. А кто тебе сказал, что здесь длинный рубль? — крикнул он, надвигаясь на него. — Ты сюда ходоков посылал? Если ты переселенец, ты должен был послать ходоков. Ходоки набрехали, с них и ищи. А если ты для наживы пришел, на черта ты краю нужен. У тебя работа на уме? У тебя нажива на уме. Отработать тяп-ляп, да и к дому. А если ты на новую землю селиться пришел, так земля здесь не вспахана и для тебя не засеяна. Сам вспаши, сам и засей. Первый год трудно, правильно. Зато второй год полегче. Ты вот фунт мяса в день требуешь. А ты к нему привык, к фунту мяса? Каждый день ел? У нас большие рабочие, настоящие рабочие… вот как, стиснув зубы, при всех недохватках, бьются за рабочее дело и не требуют. А тебе подавай. Раз пришел — подавай. Нет, товарищи, пока человек по-настоящему не станет относиться к труду, придет сюда не всурьез, не получится толка. Земля здесь ждет человека, она ему за труды в сорок раз отдаст… но только ты за нее серьезно примись, а не то что понюхал путину, длинным рублем не пахнет, фунт мяса не приготовили на день — и к дому, назад! Многие из вас до сих пор живут в палатках… холодно, сыро, другой раз тайфун навалится. А материалы лежат… пильщиков нет бревна распиливать. За малым, дело. А ты у себя, на своем дворе, тоже пильщиков ждал? Ты у себя дома и жнец и кузнец, если нужно. Что же, у нас здесь сто человек ловцов… да каких мужиков… квелый в ловцы не пойдет… а мы не можем своими усилиями распилить бревна, поставить жилища? Не найдутся среди вас такие, которые плотничье дело знают? Печников не найдется? И для кого стараться — для самих же себя. Если в три смены работать — мы в месяц все постройки закончим… и для основной работы ущерба не будет! Я так понимаю дело.
Его поддержали: «Правильно!», но раздались и другие голоса: «Ты сначала накорми, а потом работу наваливай. А то и на рыбе трудись, и дома́ сам себе сколачивай. Что мы — двужильные, что ли?» Вокруг снова зашумели и замахали руками. Микешин выждал.
— Товарищи, никто вас ни к чему не принуждает. У нас есть актив добровольно желающих. Имеются все чертежи. Конечно, в первую очередь получат помещения те, кто будет их строить.
Теперь больше всего неистовствовали женщины. На этот раз они обрушились на мужчин. «Мужики и получат… а мы в последний черед!» «А как же женщины… которые безмужние, которые с детьми?» Микешин предоставил ответить Гавриловой.
— Первый же барак, который будет построен, предназначается для женщин с детьми… это решение актива. Кроме того, главная задача сейчас — это улучшить наш собственный труд. Чем лучше труд, тем лучше и условия жизни. Товарищ Микешин сообщит сейчас о новых мерах, которые должны поднять наш труд.
Как обычно, эту молодую спокойную девушку, одну из лучших работниц на заводе, привыкли выслушивать, хотя и не без некоторого недоброжелательства. Слишком очевидна была разница в работе завода и промысла. Завод работал частично на экспорт. Экспорт требовал точности. Все было организованно, предусматривало сноровку и качество. Безостановочно от рук к рукам передавали конвейеры рыбу. Плохая сортировка, укладка, даже небрежная лакировка коробки — и коробка шла в брак. Давно уже был разрыв между этим рассчитанным точным трудом и нерасчетливым, плохо организованным трудом на лове. До сих пор всё еще на одинаковых, равных условиях работали ловцы. Труд не был оценен, заработок делился поровну. Никто и ни за что не отвечал. Суда уходили на лов и, отрываясь от берега, были предоставлены каждое своей судьбе. Начиналась сложная переделка труда. Прежде всего трудолюбивый ловец должен был получать больше того же, например, напористого, ленивого, всегда недовольного Матвея Головлева. Надо было разбить суда на звенья, поставить бригадиров, возложить на них ответственность за каждое звено…
Давно уже в этой массе ловцов обозначились в противоречиях две группы. Одна составлялась именно из тех, кто пришел за длинным рублем, с первого дня был всем недоволен, с первого дня смотрел назад. Было в этой группе и много местных: из Находки, из Ольги — в большинстве сыновья старожилов, рядчиков, пришедших в свою пору за наживой на берег. Многие из них были родом из ссыльнопоселенцев, из штрафованных нижних чинов гарнизонных батальонов, многие — из забайкальских казаков, переселенных в свою пору на Амур и бежавших к океанскому берегу. Несочувственно и подозрительно встречали эти ловцы каждое новое мероприятие. Были здесь, однако, и иные влияния, которые Микешин хорошо распознавал. Влияния эти шли и из бывших староверских хуторов, и из обжитых десятилетиями становищ вчерашних рядчиков, сбивавших артели из случайных людей, следовало также проверить тех, кого влекли на Дальний Восток окраинность, возможность отряхнуть вчерашние дела и поступки и надежда на нехватку в людях, заставляющую быть не очень разборчивым к каждому человеку.
Но было, с другой стороны, и движение сочувствующих сил. Множество ловцов, всю жизнь батрачивших в сборных артелях, партизанивших в свою пору или перекинувшихся на новые земли, чтобы накрепко всей семьей обжиться на них; студенты рыбного техникума, работавшие на практике; комсомольские заводские бригады сочувственно и с вниманием выслушивали микешинскую справедливую речь. Он изложил все по порядку. Надо было не только изменить условия, навыки; надо было поднять всю эту массу ловцов, объединить одной целью. Это были порочные цифры, приземистые зеленые показатели, какие-то недомерки, старательно выстроившиеся аккуратной акварельной шеренгой. На этот раз с неторопливостью взял слово Шатилов. Во многом и несправедливо обижен был этот трудолюбивый немолодой ловец. Пришел он на Дальний Восток с большой семьей, с женатыми сыновьями. Еще в низовьях Волги, где вербовали ловцов, пообещали тридцати семействам, поднявшимся на новые земли, все первые заботы по их устроению. Люди проделали месячный путь к океану, — и никто не встретил их здесь и ничем не помог. Две недели бедствовали они возле вокзала во Владивостоке, затем в бараках возле Семеновского базара, затем перевели их зачем-то на Русский остров. Люди пали духом, изверились; одни ловцы пошли закрепляться на путину в Охотском море; другие остались здесь, разбились по промыслам. Разбилось и шатиловское семейство. Часть пошла по соседним промыслам, часть осталась с ним здесь. Жили в палатках, непривычные ни к изобилию сырости, ни к изменчивому туманному морю. Семья была трудовая, хороших основ. И Микешин сочувственно посматривал искоса: «Прав, прав Шатилов… ничего не скажешь. Чиновники… засели в канцеляриях… переселенческое дело — первое дело… сюда бы их, на низовую работу!» Не привыкший ни к вниманию, ни к многолюдству, Шатилов сказал:
— Правильно нам здесь все доложили… такого разговора мы давно дожидались. А то ведь заровняли под общий покос. Я, к примеру, на ловецком деле тридцать лет работаю… Каспий до самого Мангишлака прошел… маленько-то сноровку имею. А другой на первинку пришел… папанька его когда-то на Амуре рыбачил… так то ведь Амур, река. А здесь море. И море это, правду сказать, для ловца опасное море, трудное море. Так ведь мне-то на нем одна цена… а тому — другая. Меня хоть старшиной пошли, хоть на засольное дело поставь — я везде справлюсь. А этому и сети не вытянуть. Я, может, тружусь, себя не жалею, а этот не спешит, на других надеется. Я работу справляю, так ты меня цени! Чтобы я чувствовал, что ценишь. Мне вот пятьдесят третий год, а ты против меня троих выставь — не уступлю, знать бы только, что по труду и оценка. И насчет жилищ — тоже правильно… в своем доме я и печник, если надо, и плотник. А тут чтобы не нашлось среди нас таких, кто плотничье дело знает… не поверю я этому. Записывай меня по постройке, товарищ Микешин… и его запиши — профессора запиши… нам его голова пригодится!
