Нет, они не разошлись с Димой. Просто ей стало невмоготу на Будапештской, в доме Филимоновых.
У Алексея Ивановича, что и говорить, характер тяжелый. Он в войну хорошо управлялся с ремонтом пушек, хорошо и теперь управляется с автоматикой, с новомодными станками ЧПУ на одном из ленинградских заводов. Только с сыном не может управиться Алексей Иванович. Ему не нравилось, что Дима, получивший после окончания техникума хорошую специальность теплотехника, вдруг, отслужив в армии, поступил на филфак университета. Литература, книги — вещь нужная, кто отрицает, но разве это профессия для мужчины? У мужчины в руках должно быть железо, а не бумага. Ну ладно, не добился Алексей Иваныч, сын пошел в учителя, — так делай по крайней мне хорошо свою работу, учи деток в школе. Нет же, опять у этого засранца все пошло наперекосяк! Объявил, что ушел, отработав положенные три года, из школы, устроился лифтером, пишет, стыдно сказать, шоссе какое-то… нет, не шоссе, а эссе, тьфу, не выговоришь…
Я знал, в чем тут дело. В июле Дима с Наташкой и Витькой провели три недели у меня в Калининграде. Погода была — на заказ. Колька возил их на своем «Запорожце» по городу, в Светлогорск возил, на косу. У причала яхтклуба мы с Ушкало усадили их в кокпит ушкаловской яхты «Гангут» и, подняв грот и стаксель, понеслись на свежем ветру по Калининградскому заливу. Витька верещал от восторга! А по вечерам Дима, попивая кофе, рассказывал о Василии Нарежном. Я слышал о таком писателе, знал его как автора плутовского романа «Российский Жиль Блаз», но книги его мне не попадались. А это были, по словам Димы, замечательные повести, острая сатира, предвещавшая Гоголя. Дима, по-моему, чрезмерно увлекался, сравнивая «Бурсака» Нарежного с «Вием», а нарежновскую «Повесть о двух Иванах» — с «Повестью о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичей». Тематика, может, и схожа, но уровень, уровень… Дима горячился, кричал, что мы, нынешние жители России, читать разучились, огромное наследие литературы XIX века знаем лишь выборочно, не имеем представления о сложности литпроцесса…
Ладно. Может, он и прав. Ну, обучай своих школяров серьезному чтению. Так нет. С сентября бросил школу, пошел в лифтеры — сутки на работе, двое дома, это было ему сподручно, чтоб писать труд, эссе пресловутое, о любимом Нарежном. Тут и начались на Будапештской скандалы. Вид сына, сидящего дома над писаниной, среди вороха книг, выводил отца из себя. «Эх ты, — кричал Алексей Иванович, — писака! Интеллигент от слова «телега»!» Слово за слово — разгорался обмен оскорбительными выражениями, что-то со звоном билось из посуды, прибегали возмущенные соседи. Испуганный Витька ревел. Наташка цепенела. И вот она не выдержала, в конце сентября забрала Витьку, сумку с самым необходимым и — в отсутствие Димы — уехала к тете Владлене на канал Грибоедова. Дима примчался, уговаривал вернуться, но она не хотела снова в «этот ад». Нет, они не разошлись, не развелись — но и не жили вместе.
Марина предложила разумное, по-моему, решение: снять комнату, съехать из квартиры родителей, жить по-своему, без опеки. Но что-то уже не ладилось у молодых. Что-то разладилось. И вот я ехал, вызванный письмом Марины, в Ленинград.
Но что я мог сделать? Насильно, взяв за шкирку, не сведешь вместе двух людей, вдруг взъярившихся, да еще склонных излишне все усложнять…
Марина, как вы знаете, близко к сердцу принимала все, касавшееся нашей семьи. Своей-то у нее не было. Только Т. Т. имелся у Марины, но, как мне казалось, их отношения были на исходе, а может, и вовсе оборвались. Во всяком случае, о Толе она ни в письмах, ни при встрече не упоминала. Мне было жаль ее — умную, все еще красивую, не нашедшую счастья.
Скажите мне, почему так трудно женщине дается счастье? Что стало с нами, мужиками? Ведь мы, каждый из нас может сделать женщину счастливой — для этого надо ее любить, вот и все. Любите ее, будьте к ней внимательны — и уж она, поверьте, улыбнется вам счастливой улыбкой.
Но это так, к слову…
Были в письме Марины и такие строки: «Если выберешься в Ленинград, буду рада тебя повидать. Если, конечно, старшина I статьи Земсков снизойдет к старшему краснофлотцу Галаховой. А что до моего отца, то он очень плох после инсульта. И не надо, Боря, его больше тревожить».
Вот так. Мои вопросы, мой главный вопрос к капитану первого ранга Галахову остался, значит, без ответа. И никто теперь не ответит. Что ж, не будем будоражить больного старика… к давнишней жестокости добавлять новую…
Принято думать, что время затягивает старые раны. Затягивает, конечно, но… Знаете, у кого как.
«Боря, — писала далее Марина, — мы с тобой давние друзья, не так ли? Но хочу, чтоб ты знал: если пожелаешь, я смогу стать тебе не только другом».
Мне понравилась прямота Марины. Но и смутила.
Я не знаю… не знаю, не знаю… душа у меня не на месте…
Поезд мягко останавливается в каменном ущелье Варшавского вокзала. Моего старлея встречает очаровательная молодая женщина в модном финском пальто. «Здравствуй, Игорек!» — «Привет, Фаина!» Вот и славно, вот и будьте счастливы, ребята. Только не разлучайтесь, прошу, не надо!
Очень ноют ноги. Потом они, может, разойдутся, но сейчас… Припадая то на одну, то на другую, выхожу в промозглый осенний ленинградский день.
1984–1987
На Крымском участке фронта наши войска… (нем.)
