Ну и вопросики иногда умеют некоторые товарищи задать! В супружескую постель готовы свой сверхбдительный нос сунуть. Судя по протоколу, Макарычев на этот вопросе не захотел отвечать. И снова вопрос: известно, что товарищ Макарычев женился по окончании училища, но живет на холостяцком положении, а недавно подал на развод. Почему подает он, а не жена? В протоколе ответа не записано. Видимо, снова отвечать отказался. Еще одно выступление: «Макарычев проявляет неискренность перед партией». Серьезное обвинение! Но вот в протоколе записано возражение Макарычева этому выступающему: «Не удовлетворять чье-либо личное любопытство — еще не значит быть неискренним перед партией». За Макарычева заступаются: «Может быть, виновата жена». И еще выступления в защиту. Предложение: в члены партии принять. Но вот другое: «Проявил находчивость при ЧП. Но за ЧП ответствен, несмотря на полученную благодарность, ибо в данном явлении две стороны…»
Ишь ты, диалектик батальонного масштаба! Кто это высказался? Какой-то старший лейтенант с еще неизвестной мне фамилией. Строгий, видать, товарищ. Вот что он говорит дальше: «Семейные дела Макарычева и его оплошность на учении взаимосвязаны. Моральное состояние неизбежно отражается на службе».
Правильно, старший лейтенант! Но можно ли так прямолинейно. Бронетранспортер-то не сам Макарычев утопил. Что предлагает этот строгий товарищ?
Судя по этому подробному протоколу, большинство высказалось за продление стажа. Но Макарычев под конец сам себе все испортил. Когда поступило предложение «от перевода воздержаться», Макарычев бросил: «Если так — и беспартийным проживу». И этим навлек на себя гнев даже заступившихся за него. В протоколе записано: «Высокомерен».
Макарычев, по-видимому, раззадорился еще больше. В протоколе есть даже такая запись: «Позволяет себе швыряться партийным документом». Неужели? Об этом мне, наверное, сообщили бы… И вот решение: «В продлении стажа отказать, от приема в члены воздержаться».
Как влияет порой на характер наших суждений о человеке то, как он держится, когда мы решаем его судьбу… Всегда ли мы учитываем его состояние при этом, не заслоняет ли оно нам иной раз суть дела?
Правильно решило тогда собрание? Трудно судить только по протоколу. Надо поручить кому-нибудь проверить. Лучше всего это, пожалуй, сделает председатель парткомиссии подполковник Галоянц. Он мастер разбираться в делах такого рода, человек вдумчивый и справедливый.
Но я вспоминаю, что Галоянц на два дня уехал в одну из самых дальних частей нашей дивизии — оформлять прием в партию тех, кто принят после учений, и по другим своим делам. А Кобец как раз собирается в полк Рублева. Пусть заодно проверит решение собрания. Больше сейчас послать некого.
Кобец поручение принял охотно. Вскоре сообщил:
— Решение собрания считаю правильным. Лейтенант Макарычев держался вызывающе, противопоставлял себя партийному коллективу. И даже позволил себе бросить кандидатскую карточку.
— Так-таки и бросил?
— Ну, положил на стол президиума. Какая разница?
— Разница все же есть… А как вы думаете, что его толкнуло поступить так?
— Нетерпимость к критике.
— И только?
— Других причин не вижу.
— Может быть, обида?
— Нет права обижаться на партийный коллектив.
— Но коллектив состоит из людей. А люди, даже мудрейшие из мудрых, не застрахованы от ошибок… Кстати, как сам Макарычев объясняет свое поведение? Кто с ним говорил?
— Имел беседу лично я, в присутствии секретаря первичной партийной организации. Макарычев заявил, что вполне согласен с решением собрания и поэтому вернул кандидатскую карточку сразу, не дожидаясь, пока ее у него потребуют.
— И больше он вам ничего не сказал?
— А что еще? И так все ясно.
— А он знает, что может обжаловать решение собрания?
— Да, но не желает. Горд чрезмерно. И скажу вам, эту гордость в нем подогревают некоторые его товарищи своими демагогическими выступлениями.
— Кто же там демагог?
— Как ни удивительно — сам командир роты Бакрадзе. По части первой — в отношении промаха Макарычева на учениях…
— Не только промах, но и находчивость.
— Так-то так. Но оценку всем из-за этого снизили, известно, — напомнил Кобец. — Так вот, Бакрадзе в этом, в отличие от своего комбата товарища Левченко, стоит на правильной позиции. На позиции требовательности. Он не объявил бы благодарность за ЧП. А насчет личных дел Макарычева — определенно на позиции неверной. Бакрадзе заявляет, что Макарычев должен был на развод подать еще раньше! Представляете? Выступление в корне неправильное.
— В корень еще поглядеть надо. Может быть, Макарычеву, этому неудачнику в семейной жизни, действительно лучше развестись?
— И это говорите вы? — Кобеца чуть не передернуло. — Всякий развод безнравствен. Он — свидетельство безответственности. Брак накладывает определенные обязательства. Их надлежит выполнять. Это аксиома. А Бакрадзе поощряет распущенность своих подчиненных. Он при мне восклицал: «Есть любовь — женись, нет любви — разводись». Да за такие проповеди наказывать надо!
— А вы знаете, — сказал я на это, — пылкий Бакрадзе, хотя и в слишком категоричной форме, повторил положение, высказанное в свое время Энгельсом!
— Не надо опошлять Энгельса!
— Почему же — опошлять? Энгельс говорил, что нравствен лишь брак, основанный на любви. А если основа перестала существовать? Или выяснилось, что ее и не было?
— Ну, знаете! — В глазах Кобеца я увидел испуг. — Так можно оправдать любую бытовую распущенность! Мы все-таки стоим за прочную семью.
— Но не за фиктивную. Как быть, если брак заключен, а семья не сложилась?
— При должном чувстве ответственности — сложится!
— Одного чувства ответственности мало. К тому же его не всегда хватает при решении вступить в брак. Без самого главного не обойтись. Без настоящей, на всю жизнь, любви!
— Любовь! — Кобец усмехнулся. — Если ею все оправдывать…
Так мы с моим замом и на этот раз не нашли общего языка. Собственно, иного и ожидать было бы трудно. Взгляды Кобеца на проблемы семьи мне давно известны. Еще до моего назначения сюда он был членом парткомиссии. Мне рассказывали, как он решал эти вопросы. Однажды разбиралось дело офицера, чья жена, с которой тот фактически расстался уже давно, написала заявление в парткомиссию, узнав, что муж собирается развестись с ней и жениться на другой. Кобец вызвал ответчика и наедине заявил ему: «Можете жить с кем хотите и как хотите, но только так, чтобы на вас никто заявлений не подавал», — и посоветовал чем-либо улестить жену, чтоб взяла заявление обратно. Та не взяла. И на разборе дела Кобец был самым рьяным обвинителем… Что же, может быть, ему просто трудно представить, как же это так — жили-жили вместе, а потом — врозь? Со своей женой он состоит в законном браке еще с довоенных времен, его жена — тихая, робкая, молчаливая женщина, во всем, видно, покорная своему супругу. Детей у них почему-то не было и нет…
Но вернусь к Макарычеву. Не ошиблось ли собрание, отказав ему? Не потому ли решило, что пылкий лейтенант сгоряча выложил свою кандидатскую карточку? Поступок, конечно, его не украшающий… Согласиться с выводами Кобеца и больше не размышлять об этом случае?
2В суете повседневных дел как-то отодвинулся в памяти Макарычев. Но вот мне снова пришлось побывать в полку Рублева, и я, вспомнив об этом лейтенанте, спросил о нем. Узнал, что по службе у Макарычева все в норме, но настроение неважное. И что дался мне этот лейтенант? Не он один в моем поле зрения. Все-таки надо с ним поговорить.
Я ждал Макарычева в кабинете замполита, где, кроме меня, никого не было. Лейтенант четко отрапортовал о своем прибытии. В глазах его я увидел удивление. И даже светлый, серебрящийся вихорок повыше виска, наверное никак не поддающийся расческе, казалось, торчал недоуменно.
Я предложил ему сесть. Он сел — весь напряженный, казалось, готовый в любую секунду вскочить.
— Скажите, товарищ Макарычев, вы действительно в душе согласны с решением собрания? — спросил я напрямую.
Он промолчал. Только пальцы рук, лежащих на коленях, дрогнули.
— Говорят, вы бросили свою кандидатскую карточку на стол президиума?
— Не бросил. Просто положил.
— Пусть так… Вы считаете себя обиженным?
— Жаловаться не собираюсь. Да и кому?
— Как кому? Есть партбюро полка, политотдел… Любой вопрос можно пересмотреть, если решение по нему ошибочно.
— Почему ошибочно? — Макарычев произнес эти слова с деланным спокойствием. — Бронетранспортер утопили — я в первую голову виноват. А мои семейные дела… тоже правильно. Не сумел наладить.
Разговор как будто исчерпывался. По виду лейтенанта было ясно: его тяготят мои расспросы, он только и ждет момента, чтобы спросить: «Разрешите идти?»
