— Ага, все как в песне, — с досадой присоединился и Полунин. Правда, сами слова он изложил весьма вольно: — Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы играть в кино, мы горы могли бы своротить — а вместо этого ходим на дискотеки и засыпаем в метро.
А Константин вспомнил о своем визите к вдове генерала Волкова. Того самого генерала, тело которого он обнаружил в кузове джипа, среди трупов мертвых боевиков.
Некогда он был достаточно близко знаком с этой семьей. Покойная матушка Константина искренне гордилась тем, что ее сын дружит с Витькой Волковым. Матери — они такие, стараются изначально просчитать на будущее, с кем и какая дружба может со временем принести сыну пользу (из уважения к покойнице, Константин не стал даже мысленно произносить слово «выгоду»).
Витька и в самом деле с детства заметно выделялся среди сверстников. Был грамотным, начитанным, эрудированным, каким-то очень самостоятельным. Его отец тогда делал стремительную военную карьеру — и при этом никто не говорил о том, что он действует какими-то нечестными путями. У них вообще семья была из умных, порядочных и эрудированных. А также принципиальных.
Что в конце концов Витьку и сгубило.
Виктор поступил в одно из самых престижных военных училищ Москвы — училище, где, как утверждает армейская молва, учатся только «инвалиды» (сам он здесь, а «рука» где-то там, высоко), «позвоночные» (которые поступают, учатся и распределяются по выпуску исключительно по телефонному звонку «сверху») и «беспросветные» (которым еще в курсантские годы папы, тести и дедушки гарантировали генеральские погоны, на которых и в самом деле нет ни одного «просвета»). В октябре 93-го, когда всенародно избранный президент расстреливал руками беспринципных танкистов, которых и офицерами-то назвать стыдно, собственный, также всенародно избранный, парламент, Виктор Волков взбрыкнулся и, прослышав, будто курсантов их училища собираются использовать против депутатов, громогласно заявил, что подобный преступный приказ выполнять не будут. Слух не подтвердился и никто привлекать курсантов к участию в столкновении ветвей власти не стал. Тем не менее дело получило огласку. Не секрет, что во время всех революций и переворотов мгновенно находится множество желающих примкнуть к победителю и поскорее продемонстрировать ему свою преданность. Так получилось и в случае с Волковым. Еще вчера лебезившие перед Витькиным отцом, а нынче искоренявшие крамолу скороиспеченные демократы торопливо с треском вытурили «бунтовщика» из училища, да еще и сослали на Северный Кавказ, о чем с гордостью и отрапортовали. Там Виктор (было бы странно, если бы этого не произошло!) оказался в числе тех, кто штурмовал Грозный еще в декабре 94-го. Получил ранение, спас от гибели какого-то бойца и был благополучно уволен в запас.
Но и тогда Витька не успокоился — полез в бизнес, основал какое-то общество с некой ответственностью, которое помогало тем, кто пострадал в Афгане и в Чечне, а потому оказался за бортом новой жизни. И его за это грохнули из гранатомета в собственном офисе — причем, поговаривали, что «заказал» убийство его же друг, который незадолго до этого отбил у Витьки жену… В общем, история давняя, грязная и запутанная.[5]
Будучи в столице, Константин после некоторых колебаний зашел-таки к вдове генерала. Все же посещать дома, куда наведалась смерть — дело не самое приятное. И все же счел для себя невозможным не посетить ее. Все же именно он обнаружил тело Сергея Викторовича, именно благодаря ему, Константину Калюжному, генерал Волков значится в числе погибших, а не пропавших без вести… Правда, говорить вдове о своем участии в этой истории он не собирался — мало ли, быть может, с надеждой на то, что муж не погиб, а захвачен в плен, ей жилось бы легче…
Калюжный сразу оценил, насколько тетя Зина за время, что он ее не видел, как-то сразу постарела, мгновенно превратилась из пожилой, уверенной в себе женщины в растерянную старушку. По-прежнему чистенькая и опрятная, она с ровной спиной и тщательно расчесанными на пробор совершенно седыми волосами сидела в стерильно вымытой квартире (она всегда отличалась едва ли не болезненной чистолюбивостью) и откровенно не знала, что ей делать.
— Костик, а для чего мне теперь все это? — она чуть дрожащей рукой повела вокруг себя, имея в виду огромную прекрасную квартиру, дорогую добротную мебель, настоящие текинские ковры. — Витеньку убили, теперь вот Сергея Викторовича похоронила… А я теперь совсем одна… — она говорила, говорила, несвязно, сумбурно, сбиваясь и перескакивая с одной мысли на другую… Калюжный не перебивал, знал, что сам он скоро уйдет отсюда в бурлящую жизнь, в то время как эта женщина — он же помнил, какой эффектной и красивой она была, как на нее мужики заглядывались — опять останется совсем одна в замершем, законсервировавшемся, остановившемся времени!.. — Костик, зачем нам все эти войны?.. Зачем вы друг друга убиваете, зачем умираете, зачем нас бросаете?.. Витенька приехал с войны совсем другой, совсем чужой стал, а потом и вовсе с этой шпаной связался… Убили… А какой мальчик был!.. И Сергей Викторович теперь тоже… И ты вот туда же опять… Сколько ж нас теперь таких, одиноких, никому не нужных, женщин по всей стране?.. — в глазах тети Зины начали набухать слезинки, однако она сдержалась, не заплакала; лишь привычно промокнула их кружевным платочком, который все время теребила в руках. — В молодости я все боялась второго ребенка рожать, чтобы фигуру не испортить, да и вообще… Сергей Викторович так просил… Зачем, я говорила, нищету плодить… Это мы-то тогда были нищетой?.. Сейчас бы и второго, и пятого родила, только чтобы кто-то рядом со мной был — зачем еще мы на земле существуем, Костик, чтобы не рожать… А так — ни мужа, ни сына, ни даже внука… Господи, я же единственная среди них крещенная и верующая была! Так за что ж ты меня-то казнишь, Господи, за что наказываешь? Лучше бы меня забрал… Неужели мы перед тобой самые большие грешники были? — она вскинула глаза к потолку и как будто и в самом деле надеялась услышать ответ Всевышнего. А потом вдруг опустила глаза, уставилась выцветшими светлыми глазами на Калюжного и спросила просто, по-бабьи: — Что ж мне теперь делать-то, Костик?…
Что мог ей сказать Калюжный? Только выслушать…
— Я его найду, урода, который вашего мужа убил… — глухо сказал Константин. Он имел в виду Зульфагара, как боевика, который непосредственно руководил расстрелом той колонны. И не подозревал, что Волкова-старшего и в самом деле достала пуля, выпущенная именно из автомата Хамлаева. — Я его достану!
Он осекся, потому что реакция женщины оказалась совсем не той, на которую он рассчитывал.
— Ну и что, что найдешь? — потухше отозвалась женщина. — Убьешь его? И за что?.. Моих-то мальчиков этим не вернешь!.. Сам же знаешь, Костик, что виноваты в таких смертях не те люди, которые на войне убивают, а те, кто эту проклятую войну затевают… Они-то сами только заседают да воруют… Так было, так есть и так будет… Не он войну затеял, не за что ему и мстить. У него ведь тоже мать есть, может быть, детки… Детки… У меня только никого нет… Вот спорят, что самое страшное на этом свете! Спорят… А я знаю! Самое, наверное, страшное на свете — это остаться на старости лет одной. Когда нигде и никого у тебя нет. Ты молодой, ты этого не поймешь, ты думаешь, что у тебя еще все впереди… Представляешь, Костик, как это страшно звучит: нигде и никого. И никогда уже не будет — вот в чем ужас-то, Костик! Даже те, у кого дети-внуки живут отдельно и в гости приезжают не каждый год, даже тем легче — знают, что жизнь не зря прожита, что где-то есть на белом свете человек, который твое продолжение… Знаешь, Костик, — тетя Зина внезапно сменила тон, заговорила доверительно, даже голос чуть приглушила, — о чем я сейчас мечтаю? Чтобы вдруг выяснилось, что Витенька мой где-то когда-то на стороне нагулял какого-никакого ребеночка, о котором мне сказать побоялся. Представляешь, как это было бы здорово?.. Родная кровинушка…
Тетя Зина встрепенулась, на ее бледных щеках вдруг обозначился румянец. Чувствовалось, что то, о чем она сейчас говорит, не раз приходило ей в голову, стало едва ли не навязчивой идеей.
— Знаешь, Костик, — она в очередной сменила тон, заговорила иначе, доверительно, вроде как немного смущенно и задушевно, — Витенька мой, когда с той стервой своей развелся, которая потом его угробила, он какое-то время встречался с какой-то женщиной. Сам мне про нее рассказывал, хвалил очень, даже познакомить хотел, да только я… Я ее не видела и видеть не желала — сам понимаешь, я мать, как это мой сын, такой умный, богатый и красивый, достойный кого-то не ниже королевы, будет с какой-то беспутной шлюхой якшаться, потому что, думала, как же так: не замужем, а с ребенком, значит, беспутная… А сейчас думаю, дура я была, потому меня Господь и наказал одиночеством… Нельзя так о человеке думать, если не знаешь его… Может, та женщина и хорошей была, просто ей в жизни не повезло… Найти бы мне ее, Костик… Да только я о ней ничего не знаю, ни фамилии, ни адреса… Ни даже имени… Хоть на передачу обращайся, как ее, которая раньше «Ищу тебя» называлась, а сейчас, кажется, «Жди меня»… Найти бы… А у нее, у той женщины, ведь дочка была, Юленькой ее звали, я помню, пусть не от Витеньки она родилась, ну да какая разница, в самом деле, если Витенька ее любил… Найти бы мне их, Костик, как бы я хотела их найти!.. Пусть бы у меня жили, все бы им отдала, все бы на них переписала, особенно на Юленьку-малюточку…
