Пантелеев вручил расплывшемуся в улыбке Воронину погоны с четырьмя звездочками.
— Служу трудовому народу! — козырнул старший лейтенант и еще шире заулыбался. — Сегодня и обмоем. Приглашаю всех. Вас персонально, Иван Васильевич!
Командир полка знал, что Воронин, заглушая свою боль по погибшей семье, частенько перехватывает лишку, когда выпивает. Но портить ему настроение в такой день не хотелось.
— Приду обязательно. Только ты бутылками стол не заставляй. Лучше чего-нибудь вкусного, домашнего приготовь.
— Сделаем! У меня заряжающий мясо со специями хорошо тушит. Он постарается для такого случая.
Дни пробегали быстро, принося разные события. Чистякова вызвал к себе особист Беляев. В его комнате сидел, растерянно улыбаясь, бывший военнопленный Никита Зосимов, вернувшийся после проверки.
С ним получилась следующая история. После боя у Ландсберга Чистяков привез Зосимова в полк. Но по совету Фомина, сразу поставил в известность представителя СМЕРШа капитана Беляева.
Тот служил в полку давно и свои высокие полномочия не выставлял. Разбирался по всем вопросам рассудительно, без лишнего крика или нравоучений. От офицерского коллектива себя не отделял, иной раз вместе выпивали.
Однако на этот раз представитель СМЕРШа резко отчитал комбата:
— Ты с огнем играешь, Александр. Забыл, какой статус имеет полк? Резерв Верховного главнокомандования. Ты можешь ручаться, что твой Зосимов тот, за кого себя выдает? А если это бывший полицай или власовец?
Зосимова отправили на проверку. Правда, не в фильтрационный лагерь, где он мог застрять надолго, а то и вообще затеряться, а в особый отдел корпуса. Повезло, что Беляев лично занялся этим вопросом, нашел нужные подтверждения, и проверка закончилась сравнительно быстро.
Сыграли свою роль показания десантников о том, что бывший заключенный Зосимов активно участвовал в бою и уничтожил двух эсэсовцев.
— Александр, подготовь рапорт, укажи свое мнение о военнопленном Зосимове, — сказал особист. — Пантелеев согласен зачислить его в штат десантной роты. Даже политотдел одобрил. Пусть, мол, искупает вину и рассказывает людям о фашистских концлагерях. Ну что, Никита, будешь искупать вину?
Беляев насмешливо посматривал на красноармейца.
— Так точно, — вставая, козырнул тот.
— А в чем твоя вина, знаешь?
— Присягу нарушил… на немцев работал. — Зосимов растерянно поглядел на Чистякова. — В общем, сдался в плен и…
— Все, иди, — перебил его Беляев. — Найдешь командира десантной роты. Предписание у тебя на руках, будешь продолжать службу.
От особиста вышли вместе. Красноармеец крепко пожал руку Чистякову:
— Спасибо большое, товарищ капитан.
— За что спасибо? Не сегодня завтра в бой пойдешь. Немцы дерутся отчаянно, потери несем большие.
— По крайней мере, с чистой совестью домой вернусь. А если не вернусь… — Никита запутался еще больше и обреченно махнул рукой: — Как будет, так и будет! Кому что на роду написано.
Чистяков сам отвел Зосимова к командиру десантной роты Олегу Пухову. Младший лейтенант пришел в полк прошлым летом, сразу угодил в гущу боев, был ранен. Отлежав сколько-то в медсанбате, снова вернулся в полк.
Взводом командовал неплохо, повышался в званиях, а в конце сорок четвертого года был назначен ротным. Сейчас в уверенном в себе старшем лейтенанте Пухове было уже не узнать растерянного «шестимесячного» младшего лейтенанта, впервые попавшего на передовую.
Один он из взводных командиров остался, а со временем заменил ротного. Остальные погибли или по ранению выбыли. Тоже судьба. А может, щуплый, невысокого роста парень оказался шустрее, увереннее других. По-разному люди привыкают к войне — Олег Пухов учился быстро.
Успевал первым выстрелить в ближнем бою, где надо, рисковал, но и без нужды на рожон не лез. Приклеенное поначалу десантниками прозвище Пушок так же быстро отклеилось. Боевой парень. Поздоровавшись с Чистяковым, Олег скептически оглядел бывшего военнопленного.
— Значит, в лагере всю войну прокуковал?
На груди девятнадцатилетнего старшего лейтенанта позвякивали две медали, блестел вишневой эмалью орден Красной Звезды, а на поясе висел трофейный «парабеллум».
— Он не в пионерском лагере три с лишним года провел, — резко заметил капитан. — Совершил из лагеря побег, нам помогал. Двух эсэсовцев в бою прибил. Так что бросай свой тон. Их в том лагере меньше сотни из двух тысяч осталось. Остальных давно постреляли и в ров побросали.
— Слышал я. Ребята рассказывали.
— Ну, если рассказывали, нечего проверки устраивать. А в десант сажай его на мою самоходку, я ему верю. И покорми человека, голодный, наверное.
В последующие несколько дней Чистяков получил для своей батареи новую самоходку. Анатолий Корсак уже выписался из санчасти и вместе с экипажем готовил машину для боевых действий.
Для усиления бронезащиты самоходок от кумулятивных снарядов и фаустпатронов, было приказано навесить на лобовую броню и частично на борта запасные звенья гусениц.
— Вряд ли поможет, — скептически качал головой механик Савушкин. — Снаряд «восемь-восемь» любую броню пробьет.
Вмешался Манихин, который рассказал, как в сорок втором году, когда он служил в пехоте, его товарища спас от осколка металлический портсигар в нагрудном кармане.
— Осколок величиной с косточку от сливы, — показывал размеры Василий. — И с зазубренными краями. Ну и что ты думаешь?
— Ничего я не думаю и в сказки не верю.
— Застрял в портсигаре. Ударило крепко, даже ребро сломало, а портсигар от смерти человека спас. Вот тебе и сказка.
Таких историй о счастливых случаях ходило бессчетное множество. Поэтому Миша Савушкин лишь отмахнулся:
— Сравнил осколок с кумулятивным снарядом! От него одно спасение, вовремя увернуться или первым выстрелить.
Коля Марфин, решительный по характеру и не отягощенный мыслями о семье и детях, заметил:
— Кумулятивный снаряд нашу броню метров за пятьсот возьмет. А мы за километр любой танк или пушку накроем.
— Как наводчик, так снайпер! — фыркал Савушкин. — Пока под Ландсбергом две «штуги» уделали, четыре танка потеряли, и самоходка Тырсина три дня подбитая в степи простояла.
— Там не только «штуги» были, а еще две противотанковые пушки и зенитка 105 миллиметров, — перечислял Марфин. — А потеряли всего два танка, которые сгорели. Два других уже отремонтировали.
— И мы снаряд в рубку словили, радист в госпиталь попал.
— У каждого своя судьба, — задумчиво рассуждал Вася Манихин. — Но гусеничные звенья навесим. Лучше двойные, для надежности. Меня жена и дети ждут.
Чистяков услышал часть разговора, когда возвращался из штаба. Сложным был настрой бойцов весной сорок пятого.
С одной стороны, война к концу идет. Берлин совсем рядом. А с другой стороны, сколько еще народу погибнет, пока все закончится. Многие бойцы уже на мирную жизнь настраиваются, особенно после двухмесячной передышки. Только нет уверенности, что доживешь до этих мирных дней.
Подошел, покурил с экипажем. Изображать сейчас бодрость и уверенность ни к чему. Такое поведение только раздражение вызывает. Отбросил окурок, поднялся:
— Давайте за работу.
Приподнял тяжелое гусеничное звено, ему помог Манихин, взялись за работу и остальные. Целый день закрепляли на лобовой броне гусеничные звенья. Поможет не поможет, но дополнительная защита уверенности прибавляет.
Захватив самоходчиков из других экипажей, сходил на склад. Частично заменяли стрелковое оружие. На каждый экипаж выдали по два компактных автомата Судаева со складными прикладами. Впрочем, оружия у самоходчиков хватало, особенно трофейного. Оно заменяло пулеметы, так необходимые во время авиационных налетов, а особенно против немецких пехотинцев. Обещали установить на рубках пулеметы, но так и не установили.
Однажды вечером к Чистякову подошел Николай Серов и сообщил, что вместе с Павлом Рогожкиным собираются в гости к связисткам.
— Пошли с нами. Захватим чего-нибудь вкусного из трофеев, отдохнем с девушками. Я договорился, они там скучают по вечерам, примут нас нормально.
— Времени нет, — почесал стриженый затылок двадцатидвухлетний комбат Александр Чистяков.
— Что, уставы все учишь?
К связисткам он был сходить не против. Но недавно снова получил письмо от Кати Макеевой, которую уже считал своей подругой.
— Посидим, выпьем, потанцуем, — оживленно уговаривал капитана бывший механик-водитель его самоходки, а теперь командир машины Коля Серов. — Не сегодня завтра наступление начнется. Встряхнемся маленько напоследок. Бои пойдут, там уже не до гулянок будет. Да и много ли на войне каждому из нас жизни отпущено?
Возможно, Саня и отказался бы. Подруга письма пишет, да и сам он уже командир батареи, под началом полтора десятка офицеров и сержантов, пять боевых машин. Тем более связисток он не знал.
