Возможно, Саня и отказался бы. Подруга письма пишет, да и сам он уже командир батареи, под началом полтора десятка офицеров и сержантов, пять боевых машин. Тем более связисток он не знал.
Но Чистякова просил составить компанию и старый товарищ Павел Рогожкин, с кем учились в Челябинском военном училище и вместе воевали с сорок третьего года.
Не пойдешь, Пашка обидится, скажет, что нос задирает. Александр уже комбат, капитан, три ордена имеет, а Павел Рогожкин всего лишь лейтенант, по-прежнему командир машины. В общем, согласился.
Связистки занимали небольшой флигель. Коля Серов, судя по всему, сошелся со своей подругой довольно близко. Чистяков и Рогожкин новых знакомых увидели первый раз. Как обычно, и те и другие вели себя скованно.
Девушку, которая сидела напротив Чистякова, звали Люда. Она была довольно миловидная и смотрелась броско, в туго обтягивающей грудь гимнастерке с двумя медалями «За боевые заслуги».
Соседка Сани явно уступала Людмиле. Звали ее Настя, она показалась Сане невзрачной и какой-то серой. Капитан, хоть и без особого желания, пытался острить, чем-то привлечь ее, но девушка натянуто улыбалась и почти все время молчала.
Саня Чистяков имел не слишком большой опыт в любовных делах, однако знал, что в таких компаниях выбор делают девушки. Он видел, что Паше тоже понравилась Люда, и решил ему не мешать.
Стол накрыли неплохой. Кроме водки и ликера, стояли банки с трофейными консервами, копченая колбаса, шоколад. Вскоре все оживились, но веселье пошло не совсем в ту сторону.
Если Настя вела себя скованно со своим соседом, то Люда обращала больше внимания на Чистякова, смеялась над его шутками, улыбалась ему, а когда начались танцы, взяла полностью инициативу на себя. Пригласила его на танго и, прижимаясь к Сане, завела разговор о чувствах, которых так не хватает на войне.
Паше Рогожкину это не понравилось. Он дождался перерыва в танцах, отозвал Чистякова на улицу.
— Что, если капитан и комбат, то можно на старых товарищей плевать, — нервно закуривая папиросу, обрушился он на Саню. — Ты же видишь, что я рядом с ней сижу. Зачем отбивать чужую подружку, пользуясь своим положением?
Чистяков растерялся. Затем попытался спокойно объяснить:
— Паша, мы же не свататься пришли, а просто…
— Что просто? Обвешался звездочками и орденами и ведешь себя, как хозяин. Колька Серов тебя ведь рядом с Настей посадил, вот и занимайся ею. Так я говорю, Николай?
Благодушно настроенный и неплохо выпивший Коля Серов лишь засмеялся и обнял обоих:
— Чего вы ссоритесь из-за девчонок? Ты, Пашка, не прав. Мало ли кто с кем рядом сидит. Людмилке больше Саня понравился, не мешай им и не устраивай свары.
— Я тебе про Люду сразу сказал, это моя девушка. Понимая, что самолюбивый лейтенант окончательно испортит всем настроение, Чистяков заявил:
— Иди, Паша, приглашай ее на танец, развлекай. Я побуду с Настей, чтобы хоть ей настроение не портить, а потом домой уйду.
Люда неплохо приложилась к ликеру. Вначале ничего не поняла, потом разозлилась на Саню.
— Я к тебе со всей душой, а ты к другой перекидываешься?
И пошла танцевать с довольным собой Пашей. Видимо, красивой Людмиле было в общем-то безразлично, с кем провести вечер. Тем более оказалось, что у нее имеется постоянный кавалер, который куда-то на пару дней уехал.
— А ты предатель! — заявила она Сане. — Думаешь, если капитан, я бегать за тобой буду? Обнимайся со своей Настюхой.
Чистяков уже ни с кем обниматься не хотел. Тем более вспомнил погибшую медсестру Ольгу из их санчасти, с которой встречались прошлым летом. И еще письма от Кати.
Немного потанцевал с Настей, а затем стал собираться к себе. Девушка, которая молчала весь вечер, обиделась:
— Я вам совсем не понравилась? Так бы и сказали. Нечего голову морочить.
— Почему не понравилась? — смутился Саня. — Вы очень даже симпатичная. Но у меня батарея, люди. Я всего на пару часов отпросился. Мне надо идти.
— Точно? Кто вас там так сильно ждет?
— Да, точно. Обстановка такая, надолго батарею не оставишь.
— Тогда я вас провожу.
— Проводите немного, если есть желание.
Пошли провожаться. При свете луны лицо девушки казалось загадочным и красивым. Оба остановились, и Саня поцеловал ее. Настя отстранилась.
— Я же вам не нравлюсь?
— Брось это «выканье». Мы что, не можем просто поговорить?
— Можем, — послушно отозвалась Настя и сама потянулась к Сане.
Провожанье затянулось до ночи. Настя рассказала, что она из Саратова, а на фронт пошла в сорок четвертом.
— Добровольцем?
— Я на узле связи телефонисткой работала. Вызвали в райком комсомола, вручили текст заявления. Армии нужны связистки. Три месяца проходили подготовку, а в ноябре сорок четвертого направили в отдельную роту связи. Я, между прочим, младший сержант, командир отделения. Правда, медали не научилась зарабатывать, как некоторые, — она запнулась, что-то недоговаривая.
— Поцеловать-то вас еще можно, товарищ сержант?
Целовались жадно, девушка вздрагивала и прижималась к Сане. Шептала что-то ласковое. Но когда он стал расстегивать пуговицы гимнастерки, тихо проговорила:
— Не надо. Я не могу вот так, с первого раза. Хотя ты мне очень нравишься. Мы же еще встретимся?
Они успели встретиться еще два раза. Третье свидание не состоялось. Полк срочно подняли по тревоге. Машины выстраивались в боевую колонну.
— Куда двигаемся? — спросил Вася Манихин.
— Здесь одна дорога, на Берлин, — отозвался Чистяков.
Впереди вырисовывались далекие холмы. Это были Зееловские высоты.
Глава 4. Зееловские высоты. Начало
В пять часов утра 16 апреля, затемно, началась артиллерийская и авиационная подготовка войск 1-го Белорусского фронта. Она длилась всего тридцать минут, но отличалась высокой интенсивностью.
Грохот орудий разных калибров, светящиеся стрелы «катюш» с воем накрывали взрывами немецкие укрепления. Эскадрильи штурмовиков и пикирующих бомбардировщиков сменяли друг друга, сбрасывая тяжелые авиабомбы.
Чистяков стоял по пояс в люке своей самоходки, пытаясь разглядеть в бинокль, что происходит впереди. Кроме дыма и вспышек ничего видно не было.
— Во дают, — бормотал наводчик Коля Марфин. — Молотят из всех калибров. Там уже, наверное, на три метра вглубь все разворочено.
Действительно, артиллерийский обстрел был мощным. На смену гаубичным снарядам калибра 122 и 152 миллиметра летели снаряды куда более тяжелые, которые словно распарывали ночной воздух.
Полет их был стремительным, и одновременно угадывалась большая масса. Завихрения воздуха оставляли невидимый инверсионный след. В этой полосе гасли и расплывались звезды. Затем где-то впереди раскатисто отдавался взрыв. Эхо, отражаясь от холмов, повторяло звук, который гасился новым оглушительным грохотом.
Внезапно вспыхнул свет десятков зенитных прожекторов, установленных на расстоянии двухсот метров друг от друга. Лучи гигантскими щупальцами пробивали темноту и упирались в клубы дыма и зарево пожаров.
В наступившей тишине шевелилась людская масса, устремившаяся вперед. Лошади тянули легкие пушки, минометы. И все это происходило в звенящей тишине, пришедшей на смену взрывам.
Затем стали проявляться новые звуки, поднялась пулеметная стрельба, слышались команды, ржание лошадей. Самоходный полк Пантелеева и танковая бригада, с которой предстояло выступить совместно, пока оставались на своих позициях.
Впереди все сильнее разгорался бой, вступило в действие какое-то количество танков, но основное наступление через заболоченную низину и пойменный лес вели пехотные части.
Экипаж самоходки Александра Чистякова маялся в напряжении, так же как и экипажи других машин. Хуже нет этих растянутых до бесконечности минут перед атакой. Все дружно курили и негромко переговаривались. Вопросов комбату не задавали, хотя у каждого вертелась одна мысль — скоро ли придет их черед?
— Обычно танки начинают, а тут чего-то по-другому, — гадал наводчик Коля Марфин.
— Прошли танки, — сказал Манихин. — Рота или две. Наверное, в другом месте главный удар.
— Ждать и догонять — хуже всего.
— На войне лучше не торопиться, — рассуждал самый старший по возрасту Василий Манихин. — В декабре сорок второго мы под Воронежем вот так же в окопах сидели, сигнала к атаке ждали. А у дружка нервы не выдерживают, издергался весь. Скорее бы, что ли! И затвором клацкает и зубами.
— Ну и что дальше?
— Дождались сигнала, выскочили. Шагов семьдесят пробежали, у него мина, считай, под ногами рванула. Только обрубок в воздух подкинуло, и другого парня осколками свалило.
— А ты дальше скачешь, — желчно поддел его Марфин. — На фрицев со штыком. Шустрый парень!
