Менгеле воплощены обе эти черты.
– Ну, не будем забегать вперед, – сказал я, когда мы поднимались по ступенькам.
В бараке находились с дюжину человек – среди них двое мне незнакомых.
– Дорогие коллеги, позвольте мне представить нашего нового сотрудника, доктора Зосю Улевич. Она будет моим личным ассистентом в лаборатории, которую я намерен открыть. А это – Бертольд Эпштайн, известный педиатр, который будет помогать нам лечить детей. Вы уже знаете, что мы получаем неоценимую поддержку от Берлинского института имени кайзера Вильгельма, особенно от его директора фон Фершуэра. Мы должны очень хорошо выполнять свои обязанности, чтобы продолжать получать его помощь. Надеюсь, вы все готовы усердно работать. Не забывайте, что вы одни из самых привилегированных работников здесь, в Биркенау, – сказал Менгеле со всей серьезностью.
Взяв со стола лист бумаги, доктор помахал им перед нашими лицами.
– Пока же вы плохо справляетесь со своими обязанностями. Меня заверили, что в бараке номер восемь нет случаев тифа, но сегодня днем я сам диагностировал два случая. Вы понимаете, что это значит? Я вынужден зачистить еще один барак. Такого бы не произошло, если бы вы хорошо выполняли свою работу.
Его слова заставили нас оцепенеть. Мы полагали, что самые худшие ужасы чистки уже позади, но в Аушвице о логике можно было забыть. Каждый день был совершенно непредсказуемым.
– Завтра мы ликвидируем восьмой барак, и, надеюсь, нам не придется ликвидировать весь цыганский лагерь, и все из-за вашей оплошности. Можете себе представить, как будет недоволен доктор Роберт Риттер [7] в случае уничтожения его цыганской колонии? Вы знаете, насколько профессор увлечен своими теориями арийского происхождения, особенно в связи с цыганами, которые поддерживают чистокровность со времен своего прихода из Индии, – продолжал он с нарастающей яростью.
Мы были потрясены, но наши чувства беспокоили Менгеле не больше, чем то, что испытывают заключенные в лагере. Его интересовало только, насколько эффективно мы способны выполнять работу. В конце концов, небрежно махнув рукой, он отпустил нас. Я уже была у двери, когда услышала вкрадчивый, но от того еще больше парализующий меня голос:
– Сестра Ханнеманн, попрошу вас задержаться ненадолго.
Людвика бросила на меня тревожный взгляд. Желание доктора поговорить со мной наедине было нехорошим знаком. Я предвидела, что просьба пощадить восьмой барак выйдет мне боком, но была готова к последствиям. Боялась я только за своих детей, хотя и знала, что Анна позаботится о них, если со мной что-то случится.
– Представляю, как вся эта ситуация выбила вас из колеи. Я изучил ваше дело, потому что мне нужно было прояснить несколько вопросов. Вашей расовой чистоте можно позавидовать; ваши родители – активные члены своей общины, хотя, к сожалению, они не являются членами партии. Вам я, наверное, кажусь каким-то чудовищем, но, уверяю вас, это далеко не так. Я лишь стараюсь действовать логично и эффективно. Вы уже поняли, что ресурсы в Аушвице весьма ограничены, а больных много. Догадываюсь, что вы не одобряете мой метод сдерживания тифа, но я лишь позволяю природе сделать свой выбор. Слабейшие должны умереть, а сильнейшие выжить.
Он продолжал свою псевдонаучную речь. Я знала, что он не любит прямого зрительного контакта, особенно с заключенными, поэтому стояла молча, не поднимая глаз. Но в следующую секунду я вздрогнула, почувствовав на лице прикосновение его пальцев.
– Я восхищаюсь вашим мужеством, – продолжил он. – Но не понимаю, почему вы пожертвовали собой ради детей смешанной крови и почему вы вообще вышли замуж за цыгана. Пойти на все это по доброй воле… Не понимаю… Но надзиратели говорят, что у вас есть организаторские способности и что вы умеете поддерживать дисциплину. Да и многие заключенные-цыгане уважают и восхищаются вами. Все взвесив и оценив ваше достойное восхищения самообладание, я решил, что вы – идеальный кандидат. Я хочу, чтобы вы стали директором детского сада и школы, которые я собираюсь открыть в Аушвице-Биркенау.
Я не могла сразу взять в толк, что он говорит. Неужели кому-то могло прийти в голову открывать детский сад в концлагере. За то короткое время, что я пробыла здесь, я видела только страдания и смерть. Я сомневалась, что доктором Менгеле движет альтруизм. Он не был щедрым и уж точно – сентиментальным. В его сердце не было сострадания к тем, в чьих жилах текла кровь неарийца.
– Я прикажу привезти все необходимое: еду, одежду, молоко, игрушки, книги. По крайней мере, детям не придется страдать, как остальным интернированным.
– Я подумаю, – промолвила я, не зная, что ответить.
– Буду ждать вашего ответа завтра к полудню, – сказал он с улыбкой, прекрасно понимая, что я не посмею ослушаться. Ведь это не просьба, а приказ, невыполнение которого влечет за собой смерть.
В барак я возвращалась, словно в тумане. Возможно, я действительно смогу сделать что-то полезное для детей лагеря и в то же время спасти своих собственных. Я понятия не имела, что стоит за резкой сменой настроения Менгеле, но не могла отказаться. Дети для меня были на первом месте.
Я приняла решение, когда, зайдя в барак, увидела исхудалых детей, бегающих на тощих ножках и едва прикрытых грязной одеждой. Я постараюсь по мере сил сделать детский сад лучшим местом во всем концлагере. Пришло понимание, почему судьба привела меня в Аушвиц, я видела, как все складывается воедино: разлука с мужем, первые, самые жуткие, дни – возможно, все это было бы не напрасно. Теперь я смогу предоставить какую-никакую надежду цыганам в Биркенау. Постараюсь сохранить как можно больше детских жизней, пока не закончится эта ужасная война. Иоганн как-то рассказывал мне про речь Гиммлера по радио, в которой тот заявлял, что после войны все цыгане будут переведены в резервацию, где смогут жить по обычаям предков без вмешательства со стороны. Все это походило на бесплотную фантазию, на воздушные замки, но в тот день я позволила себе немного помечтать. На меня была возложена миссия по спасению цыганских детей в Биркенау, и начаться она должны была с возрождения их воли к жизни посреди царящей здесь смерти.
Май 1943 года
Аушвиц
Первой, к кому я обратилась за советом, была Анна. Она была не только мудрой женщиной с большим сердцем, но и была очень проницательной и ею было невозможно манипулировать.
– Что тебя беспокоит? – спросила она, хотя я ни слова не успела промолвить.
– Последние дни выдались такими трудными. Эсэсовцы не только выселили зараженные бараки, они и потребовали от нас отобрать из лазарета больных тифом, чтобы вывезти их из
