— Все было хорошо, правда, очень хорошо. Долгих вам лет, терпения и мужества. Терпения и мужества.
По дороге домой гости говорили, что эксгумация прошла хорошо, угощение щедрое и вкусное и собрали удивительно много денег благодаря иноверцу Рустэм-бею, хотя, может, и не стоило принимать его пожертвования, ибо дело-то чисто христианское, но уж больно редко нехристь так храбро ступает на православную землю. Одна женщина заметила, что тапки и саван сгнили не до конца, а это что-нибудь, да значит: может, что отец Мариоры умер, оставив долги, да пребудет сама Мариора в раю.
15. Доказательство невиновности (4): весточка Мариоре
Следующим вечером Лидия-яловка снова пришла в склеп и поставила Мариоре свечку. Затем поднялась на холм к кладбищу, достала лопату, неприметно спрятанную в подлеске, и пошла зарывать могилу. Вместе с плотоядной землей в яму летели свечные огарки и увядшие цветы.
— Ах, Мариора! — вздохнула Лидия. — Теплого тебе солнышка и легких дорог.
Она подставила лицо лучам заходящего солнца и пообещала себе запомнить этот момент, потому что кто его знает, когда светило снова взойдет.
В то же самое время Поликсена, которую для моральной поддержки сопровождала Айсе, постучалась в дверь Леонида-учителя. В руке она держала ивовую клетку, где по-прежнему металась кругами пойманная мальчишками дуреха-голубка. Предусмотрительные женщины захватили с собой Филотею, чья миловидность несомненно растопит даже твердокаменное сердце Леонида-учителя. Неподалеку с занятым видом болтался Ибрагим, никогда не спускавший с девочки зоркого собственнического взгляда. У двери висела клетка с щеглом, и женщины, дожидаясь, пока учитель откроет, совали сквозь прутья пальцы, посвистывали и щебетали.
Отворив дверь, Леонид тотчас сообразил, что его снова втянут в какую-нибудь нелепую затею и придется потакать сумасбродным идеям упрямых людей. С разумными просьбами никто никогда не обращался, и при виде женщин у него ухнуло сердце. Учитель терпеть не мог турецкого языка, но в городе все только на нем и говорили, уснащая речь обрывками из персидского, арабского и греческого. Леонид пребывал в неизбывной тоске по Смирне, которую воспоминания и привычка к недовольству превратили в фантастический город великой цивилизации, будто он точно так же не кишел разнообразными левантийцами и турками. Учитель опустил взгляд на Филотею, которая, стоя на одной ноге, сложила руки на макушке (одна из многих бессмысленных поз, излюбленных детьми), и на сердце у него потеплело. «Какие яркие глаза», — подумал он.
— Мир вам, — хором сказали женщины, а Леонид, поправив на носу очки, строго спросил:
— Что нужно? Я весьма занят.
— Услугу, — вскинулась Поликсена. — Всего лишь услугу. Мы вам кое-что принесли.
Айсе подтолкнула Филотею со свертком, где лежали оставшиеся с прошлой ночи медовые лепешки, и та сунула его учителю. Леонид чуть улыбнулся. Недавно он ознакомился с последней европейской теорией в области просвещения, где говорилось, что девочки должны получать начальное образование, поскольку матери первыми всерьез влияют на сыновей, из чего следует, что ученики с большим успехом постигали бы науки, если б женщины начинали подготовку мальчиков еще до школы. В подобных вопросах Леонид придерживался передовых взглядов, и ему подумалось, как было бы чудесно вести класс девочек, да еще таких неотразимых, как Филотея. Появился бы шанс научить будущих матерей говорить на чистом греческом, что, возможно, облагородило бы речь их сыновей.
— Говорю же, я очень занят. — Голос Леонида был трескуч, словно в глотку ему набились сухие листья. — В чем, собственно, дело? Надеюсь, это ненадолго. — Он машинально погладил Филотею по головке. Девочка скосила глаза и перепрыгнула на другую ножку.
Сбивчиво, вперемежку с ахами и охами Айсе, Поликсена изложила цель своего визита, повергшую Леонида в изумление, — с такими странными просьбами еще никто не обращался.
— Вы серьезно? — спросил учитель. — Или это шутка такая? Ничего подобного я не слышал.
Поликсена, пораженная, что образованный человек не знает простых вещей, постаралась сохранить терпение.
— Ну пожалуйста, — просила она. — Не так уж это сложно.
— Вы хотите, чтобы я написал на этом голубе?
— Да, всего лишь.
Айсе и Поликсена надеялись взглянуть на легендарный беспорядок в доме учителя, но, к их огорчению, Леонид велел ждать в дверях. Вернувшись с ручкой и чернильницей, он сказал:
— Покончим с этим здесь.
— Я не хочу, чтобы вы писали чернилами, — твердо заявила Поликсена. — Пишите этим. — Она вручила Леониду закупоренный пузырек с причудливо скособоченным горлышком.
— Но это вода! Кто же пишет водой?
— Макайте перо и пишите, — полыхнула глазами женщина: ее уже раздражали досадные отнекивания учителя. — Это не вода, а слезы.
— Слезы?!
— Да, слезы. Когда маму похоронили, я каждый день приходила на кладбище и плакала. Это мои слезы.
Не в силах скрыть удивления, Леонид поднял пузырек на просвет.
— Боже праведный! — воскликнул он. — Я и представить не мог, что люди до сих пор этим занимаются!
— Многие так поступают, — сообщила Поликсена. — Но мало кто собирает столько слез.
— Мое дело, конечно, маленькое, но не у всех такие хорошие дочери, как надо, — присовокупила Айсе.
Покачивая головой и сопя, Леонид покорился женщинам, которые достали из клетки несчастную голубку и успешно ее обездвижили. Айсе двумя пальцами зажала птице ноги, а Поликсена ладонями прижала крылья. Выгибая шею, голубка отчаянно озиралась, Филотея обеими руками держала пузырек, а Леонид, обмакнув перо, приготовился писать. Поликсена продиктовала:
— Так. «Любимая мама, мир праху твоему, ибо все увидели, что ты невиновна. Твоя дочь Поликсена, которая шлет тебе эту весточку и никогда тебя не забудет».
Леонид поморщился: послание было составлено на возмутительной смеси паршивого турецкого и дрянного греческого. Мелькнула мысль: пиши что угодно или вообще ставь закорючки — бабы не догадаются. Но учитель подавил в себе непрошеное высокомерие и, обмакивая перо в пузырек со слезами, добросовестно вывел послание на птичьей спине, хотя получалось так-сяк — на перьях толком не напишешь, и не видно, что уже написал.
— Ваша мать умеет читать? — спросил он.
— Нет, — ответила Поликсена.
— Тогда как она это прочтет? — Леонид дернул ртом и снисходительно вскинул бровь.
Женщины переглянулись, и Поликсена, жалеючи посмотрев на учителя, терпеливо объяснила:
— В садах по ту сторону реки грамотные найдутся, кто-нибудь ей прочтет.
— Буквы же не видны.
— Мертвые умеют читать слезы.
— Понятно, — в некотором смущении сказал учитель, опуская бровь. Ему хотелось узнать, почему Айсе, супруга ходжи, не попросила мужа написать послание, но, испугавшись долгих и путаных объяснений, он сдержал свое любопытство. Леониду не приходило в голову, что Айсе, как все женщины, предпочитает часть своей жизни сохранить от мужа в тайне.
Когда визитеры с голубкой ушли, учитель вернулся в дом и раскрыл сверток. В нем лежал небольшой, но соблазнительный сладкий клад: лукум, тулумба татлиси и везир пармаги. У Леонида потекли слюнки, он устроился на стуле и, запихивая в рот сладкие лепешки с оладьями, размышлял: «Невероятно! Ведь это наследники Александра, Константина и Сократа! Совсем как дети!»
Айсе, Поликсена и Филотея отправились к церкви. Айсе ждала у ворот, а мать с дочерью, прошли к уже закопанной Лидией могиле. Поликсена велела дочке открыть дверцу клетки, а сама быстро схватила и осторожно достала голубку.
— Ну смотри, — очень серьезно сказала она, глядя птице в глаза. — Не вздумай сразу лететь к муженьку и подружкам. Разыщи мою мать, удостоверься, что кто-то прочитал письмо, и тогда делай, что хочешь. Я узнаю, как ты все исполнила — мама расскажет мне во сне. Если обманешь, будет плохо — твои детки превратятся в ворон, а когда помрешь, земля тебя не примет. Ну, лети, красавица!
Поликсена поцеловала голубку между крыльев и велела Филотее сделать то же самое. Девочка удивилась: на вид мягкие перышки оказались твердыми и упругими. Поликсена подбросила голубку в воздух. Птица взлетела, кругами поднимаясь все выше, а женщины махали ей вслед и кричали: «Счастливого пути!» Поликсена запрыгала от радости:
— Она полетела на восток! Видели? На восток!
Она подхватила спорхнувшие с высоты два мягких перышка и велела дочери сохранить их на память.
Филотея висла на руках Поликсены и Айсе и болталась корзинкой, когда те спускались с холма, радостно обсуждая, как все хорошо получилось. Проходя мимо дома Леонида-учителя, Айсе округлила глаза и прошептала:
— Невероятно! Такой образованный мужчина, а не знает, как отправить весточку усопшим.
