— Ша, пацаны! А ты, летун, фонарей нахватаешь! — зло прошипел Пашка и отошел в угол площадки.
— Гена, уйдем отсюда! — Лида тронула Геннадия за рукав. — Они устроят драку, Геночка!
— Нет, уходить нельзя. Эти, — он кивнул в сторону развалившихся на скамьях парней, — чувствуют силу, пока им не дали по рукам. Видишь — струсили, шуметь перестали. Ты не бойся — ничего они нам не сделают. Хороших ребят здесь больше, чем этих горлопанов.
С танцев Лида и Геннадий ушли рано. Редкие уличные фонари, высвечивали густую зелень садов, побелевшие камни мостовой, выкрашенные ярко-зеленой краской заборы. Было тихо, и Лида успокоилась. Они не заметили, как миновали базарную площадь. Неожиданно впереди, в густых кустах акации, раздался шорох и навстречу им вышли трое парней. Оглянувшись, Геннадий увидел, что сзади маячат еще двое. «Пятеро. Многовато, — пожалел он. — Если бы Кочкин был рядом…»
Он протолкнул Лиду между ринувшихся на них хулиганов и крикнул ей: «Беги!» Кто-то успел схватить ее за руку. Геннадий прыжком оказался рядом и с силой ударил по чужой руке. Увидел, как Лида бросилась в сторону базарной площади, и почувствовал тупую боль в затылке. Ударом ноги он свалил одного из хулиганов, увернулся от удара Пашки. Кто-то бросился ему под ноги, и он, сбитый сильным толчком в спину, упал на землю. Удары посыпались со всех сторон, и Геннадий, защищаясь, закрыл лицо руками.
— Братва! Девка побежала к базару, а там милиция! — услышал он чей-то голос.
— Ладно, — откликнулся Пашка. — Довольно! Будем считать, что летун отлетался! По домам!
Кто-то напоследок пнул Геннадия ногой, и он услышал топот убегающих. Приподнялся на колени, встал, опершись обеими руками о землю, подковылял к скамейке и тяжело опустился на нее. Достал из кармана платок, осторожно вытер окровавленное лицо.
— Гена, ты? — Он увидел Лиду, крадущуюся вдоль палисадника. Она бросилась к нему, обняла. — Болит? Ах сволочи — пятеро на одного! Трусы несчастные. Пошли в санчасть, я перевяжу тебя.
В санчасти Лида усадила Геннадия на стул и марлевыми тампонами вытерла разбитое, окровавленное лицо. Достала бинты, но Геннадий попросил сходить за инструктором.
Потапенко внимательно выслушал его рассказ.
— Завтра же свяжусь с милицией, надо этих мазуриков призвать к порядку. Может, на несколько дней освободить от полетов? Руки-ноги целы?
— Целы, — слабо улыбнулся Геннадий. — Ничего, товарищ капитан. Как говорила моя бабка: до свадьбы заживет. Правда, Лида?
Лида вспыхнула и отвернулась.
В тот день предстояли полеты. Курсанты и техники расчехляли истребители, подносили к ним аккумуляторы, готовились к приезду летчиков. Геннадий подошел к Анатолию Сторожеву:
— Все в сборе?
— Тебя ждем.
Геннадий раскрыл летную книжку перечитал задание и, верный своей привычке, поднялся в кабину самолета, чтобы еще раз потренироваться, мысленно воспроизвести все, что предстояло делать. Его техника пилотирования после неудач в вывозной программе и первых самостоятельных полетах заметно улучшилась, и Потапенко все чаще давал Васееву возможность подниматься в воздух.
Появился Потапенко, рассказал о метеообстановке и условиях полетов на полигон.
— Первым вылетает Васеев, за ним — Сторожев и Кочкин. Помните, что успех стрельб по наземным целям зависит от высоты и скорости. Требую строгого выполнения мер безопасности. Высота вывода из пикирования — двести метров, и ни сантиметра ниже! Васеев, в кабину!
Выйдя после взлета на заданный курс, Геннадий вспомнил Лиду и улыбнулся. Сегодня ему почему-то было особенно приятно вести легкую, послушную машину.
Над полигоном, раскинувшимся рядом с широкой поймой реки, Геннадий доложил свой позывной.
— Я — Ноль тридцать седьмой — над вами. Разрешите работу?
— Ноль тридцать седьмой. Ваши мишени третья и шестая.
— Я — Ноль тридцать седьмой. Понял, мишени третья и шестая.
Геннадий на мгновение представил обстановку на полигоне, перезарядил оружие и доложил:
— Тормозные щитки выпущены. Работаю по шестой!
Он едва услышал разрешение руководителя стрельб — все внимание было занято пилотированием машины. «Каждый метр высоты и километр скорости», — вспомнилось строгое лицо Потапенко. Едва касаясь ладонью теплой ребристой ручки управления, Геннадий вел машину строго по заданной, мысленно прочерченной в воздухе траектории полета. Истребитель шел устойчиво, не отклоняясь от нужного курса ни на градус.
Последний разворот Геннадий начал энергично, наклонив крыло к земле и устремив нос машины в центр мишени под номером шесть. Сквозь стеклянный прямоугольник прицела отчетливо виднелся зеленый ковер поймы, порыжевшая, с подпалинами от взрывов площадка полигона с меловыми силуэтами четырехмоторных бомбардировщиков и узкие, с отброшенными назад крыльями макеты истребителей.
Неожиданно ему представилось, что это не ряды мишеней, а армада гитлеровских, с крестами на крыльях бомбовозов. Мать не раз рассказывала ему о бомбежках Сталинграда в сорок втором, о закопченном от пожаров волжском небе. Теперь, в эти короткие, подобные вспышки, мгновения, Геннадий ощутил, как волной хлынула тревога, заставившая его крепче взяться за ручку управления. Он уже не видел ни зелени поймы, ни яркого василькового неба — только белые мишени с крупными цифрами по бокам. Подвел центральную метку прицела к середине шестой, неторопливо обрамил ее ромбиками и затаив дыхание стал ждать, когда силуэт бомбардировщика полностью впишется в светлое кольцо, удерживая машину от раскачки короткими предупредительными движениями рулей.
Гашетку оружия Геннадий откинул сразу после ввода в пикирование и теперь, перед тем как открыть огонь, держал поверх ее полусогнутый занемевший палец. Бомбардировщик будто замер в отражателе прицела, а потом начал увеличиваться в размерах. Пора! Он нажал гашетку и услышал, как под полом кабины раздался настойчивый металлический стук, отпустил ее. Из-под короткого носа машины вырвалась пунктирная цепочка трассы, и на фюзеляже бомбардировщика появились султаны взрывов.
Геннадий энергично потянул ручку управления на себя, вывел машину из пикирования, вписал ее в разворот и, обернувшись, отыскал взглядом вспоротую очередью мишень — над ней висели столбы известковой пыли.
Улыбнулся от радости, ввел машину в крутой, с набором высоты разворот, вышел на линию огня и снова бросился на бомбардировщик.
Азарт настоящего боя овладел им. Бросая машину на цель или выхватывая ее из пикирования, Геннадий видел себя среди огненных разрывов вражеских снарядов и свинцовых трасс «мессершмиттов». Он уклонялся от них, дерзко отворачивал, стараясь ни на секунду не выпустить из поля зрения атакованный им бомбардировщик, и так увлекся, что едва успел перед последним заходом построить маневр и поразить третью мишень — резко очерченный макет истребителя.
— Молодец! Хорошо отработал! — услышал он довольный голос руководителя стрельб. — Разрешаю идти на точку.
Геннадий развернул машину на заданный курс, установил нужную скорость и, словно освобождаясь от груза боевого напряжения, вздохнул: «Вот и все. А жалко! Сейчас бы только летать да летать!..»
Планируя на посадку, он снова подумал о Лиде. «Может, она следит за моим самолетом? Наверняка ведь узнала о моем возвращении, выбежала из своей санчасти, приложила козырьком к глазам руку, ждет! Попробуй тут подкачать…» Истребитель пронесся над границей аэродрома и легко коснулся полосы у посадочного «Т», вызвав восхищение у всех, кто следил за его посадкой.
— Пять баллов Васееву! — громко, с удовольствием произнес руководитель полетов. — Вот так летать надо!
Зарулив на заправочную линию, Геннадий выключил двигатель, открыл кабину, снял шлемофон и подшлемником вытер потное лицо. По приставной лесенке поднимался беспокойный Потапенко.
— В обе мишени попал? — спросил инструктор.
— В обе.
— Расскажи о стрельбе Сторожеву, особенно…
Договорить он не смог — заглушил висевший на столбе громкоговоритель:
— Внимание! Результаты на полигоне: Васеев — четырнадцать попаданий…
Геннадий не слышал ни фамилий других курсантов, ни их результатов. Сразу понял, что лучше не отстрелялся никто. «Это Лида мне помогла, — устало подумал он. — Лида и еще мамины рассказы о войне. Странно, а ведь я и впрямь почувствовал себя в бою…»
В тот день на стоянке среди летчиков, курсантов и техников только и разговоров было что о стрельбе Васеева на полигоне. Его поздравляли, одобрительно хлопали по плечу, по-доброму завидовали. Геннадий краснел, стыдливо отворачивался, терпеливо выслушивал поздравления и, чтобы быстрее освободиться от неожиданно свалившейся на него славы, попросил у Потапенко разрешения подменить одиноко маячившего возле посадочных знаков финишера Колю Кочкина.
