И такая уверенная сила была в их полете, что мы уже не сомневались: вот-вот на дороге покажутся долгожданные наши красноармейцы.
С ревом, свистом, будто падающие бомбы, прошли над лесом развернутым строем какие-то особо устрашающие зеленые самолеты со звездами на крыльях.
— Во, прут… Как танки! — восхищенно крикнул Ленька-Леничка, когда рев вместе с самолетами покатился дальше, за Сходню. Его глаза художника изумленно вбирали всю фантастику вдруг ворвавшегося в нашу придавленную жизнь победного наступления.
— Вот, видите?! — сказала Искра. — Наши уже идут, они летят, едут!..
Взглядом блестевших радостью глаз она окинула небо, самолеты, дома, молчаливо поджидающие людей, крикнула:
— Ну, идите же! Я — быстренько! — и, помахав рукой, побежала к своему дому, придерживая накинутый на плечи материнский, длинный ей, пиджак.
Мы глядели, как бежит, подпрыгивая, Искра по тропочке, взбивая лапоточками веселую пыль, постояли в нерешительности, пошли улицей к землянке.
Знали бы мы, что Искра уходит от нас навсегда!
Все, что случилось потом, после того, как Искра побежала к своему дому, неисчислимо раз проворачивалось в моей голове. Как могло бы быть, если бы мы остались с Искрой, если бы Искра пошла с нами, если бы… Эти «если бы…» до стона терзают душу, раскаянием живут в душе и поныне. Если бы, если бы… Если бы знать все в жизни наперед!..
Когда мы перешли мост, пробирались уже по откосу среди кустов и бурьяна к невидимому лазу в землянку, к настойчивому гулу пушечной пальбы добавился какой-то надрывный звук. Не успели мы сообразить, что это за звук, как на мост въехал тяжелый фрицевский грузовик с завернутым на кабину брезентом. На дне длинного кузова, грудясь, сидели простоволосые женщины и бородатый старик в шапке. Два автоматчика охраняли их, стоя спиной к кабине. Грузовик проехал мост, остановился. Дверца распахнулась, из кабины словно вывалился тучный медлительный офицер в черном мундире, подергал руками, разминая затекшую спину, приподнял фуражку, протер лоб белым платком.
— Что это? Неужто на расстрел везут?! — прошептал я страшную догадку.
— Не-е, когда б на расстрел, чего ж везти. На месте бы кончили, — тоже шепотом ответил Леничка, настороженно разглядывая машину и людей, в ней сидящих.
В это время юрко выскочили на мост два мотоцикла, огибая грузовик, с ходу въехали на гору, ближе к домам. Из колясок выпрыгнули два солдата с засученными рукавами. Один подхватил канистру, другой — ведерко, две длинные палки с намотанными на концы веревками, оба деловито побежали к крайнему от моста дому.
— Никак поджигать будут?! — сдавленно прошептал Ленька-Леничка…
В мгновение мне представилось, как побегут факельщики от дома к дому, как полыхнет, взвихрится от рук их огонь, опаляя иссохшие до звонкости стены, как из пламени в ужасе выбежит Искра прямо в лапы страшных солдат — и волосы на моей голове вздыбились.
— Ленька! Пулемет… — прохрипел я, впиваясь пальцами в землю.
Ленька-Леничка, как-то отчаянно всхлипнув, пополз сквозь кусты к землянке. Я весь дрожал, я чувствовал, что мы не успеем. Искра была в дальнем конце деревни, но грузовик и мотоциклы стояли под горой, она могла их не увидеть. В том настроении, в котором мы ее оставили, она могла беспечно выйти в улицу — и тогда…
Бежать ей навстречу, мимо карателей, было безумием — Искру наше безумие не спасло бы. Одна-единственная надежда была на пулемет — пулеметная очередь дала бы знать Искре о беде.
— Ленька! Ох, этот Леничка! Ведь ты человек, Ленька! — твердил я, неистовствуя в бессилии. Я не понимал, что секунды казались мне часами. Я как будто забыл, что пулемет был еще и зарыт!..
Искра появилась из-за домов, поскакала, раскинув руки, как белая быстрая козочка, ни о чем не подозревая, по тропке вниз, к мосту. И вдруг замерла: увидела грузовик, мотоциклы. Попятилась, повернулась, побежала назад к домам. Но навстречу ей, весело гогоча, выбежали факельщики. Один из них раскинул голые руки, пошел к ней, покачиваясь, будто ловил загнанную в угол курицу.
Искра, прижав к груди руки, замерла. И в тот миг, когда смеющийся фриц попытался ее схватить, стремительно взмахнула рукой.
Мне показалось, что-то сверкнуло под горлом у немца, я вспомнил о финском ноже, что Искра всегда носила под платьем. Когда-то я не поверил, что нож сможет защитить ее, но теперь увидел: огромный, едва ли не в два раза выше Искры фриц, будто в удивлении, покачнулся, пал к ее ногам.
Другой, толстый, с бычьей шеей, что-то свирепо крикнул, выставил перед собой палку, сготовленную для факела. С звериной настороженностью пошел на Искру. Ей бы побежать, укрыться за домами. Грузный фриц не догнал бы — Искра стремительна, могла нестись над землей, как ветер. Но Искра стояла, наклонив голову, следила из-за упавших на лицо волос за подходящим врагом, нож открыто держала в руке.
Искра, Искра, плохо все-таки ты знала, с кем вступила в открытую схватку! Удар ногой бросил Искру наземь. Толстый фриц оказался быстрым и сильным. Он выкрутил ей руку, потащил к грузовику. Искра отбивалась молча, яростно, ей удалось вырваться, она вскочила, даже побежала, припадая наногу. Но, видно, поняла, что убежать уже не сможет. Упала, подползла к росшей на откосе березе, обхватила ствол, и как ни силился рассвирепевший фриц, он не мог оторвать Искру от березы. Он пинал, бил, но Искра не разжала сцепленных на березе рук.
Тогда толстяк сорвал с палки веревку, прикрутил руки Искры к стволу, грозя кулаками, побежал к крайнему дому, схватился за оставленную там канистру.
День почернел, стал беззвучен, я понял, что сейчас произойдет. Ждать я не мог. Сквозь кусты, разрывая о сучья одежду, бросился к землянке.
Ленька-Леничка только-только выползал из лаза, волоча за собой завернутый в мешковину пулемет. Поднял потное, грязное лицо, тревожно спрашивал глазами.
Я рвал мешковину зубами. Леничка, понимая мое отчаяние, помогал как мог, пальцы его были в крови — пулемет он отрывал руками.
Мешковину мы, наконец, разорвали.
Когда продрались обратно сквозь кусты, толстый факельщик уже спешил с тяжелым ведром к березе. Я успел откинуть сошки, вдавил их в землю. Теперь, как в дурном сне, я и толстый фриц как будто торопились опередить друг друга. Едва я оттянул затвор, фриц из ведра оплеснул Искру. Я вжал приклад в плечо, фриц вырвал из кармана зажигалку, швырнул огонь под березу.
В почти невидимом пламени исчезло белое платье Искры. Ленька-Леничка взвыл, уткнув голову в землю.
Я в ту минуту был бесчувствен, живыми были только мои глаза и руки. Направив ствол на мотоциклы, я что было сил вдавил спуск. Звука пулеметной очереди я не слышал, но видел, как на одном из мотоциклов упал на руль мотоциклист. Другой мотоцикл, стоявший рядом, рванул с места, выкидывая из-под колес траву и землю, понесся с какими-то звериными разворотами к дороге.
Будто бомба взорвалась там, среди немцев. Бог знает, что причудилось этим тыловым воякам — партизаны, десантники или уже прорвавшиеся русские солдаты, но двух автоматчиков, словно ветром выдуло из грузовика. Краем глаза я видел, как убегали они, пригнувшись, по канаве вдоль дороги. Но вся моя ненависть оборотилась на толстого палача Искры. Нагнув бычью шею, он короткими суетными шагами сбегал вниз по откосу к машине. Пули ударили. Тяжелое его тело какое-то время неуклюже перекатывалось по откосу, наконец упокоилось в кустах.
Офицер в черном мундире успел прыгнуть в кабину, грузовик двинулся, набирая скорость. Женщины, что были в кузове, повскакали, стояли, держась за борта, с явным намерением прыгать. Не знаю, что направляло мои руки в той, казалось, уже бессмысленной жизни, но приклад я снова прижал к плечу.
Я целил в заднее колесо, подальше от стоящих в кузове людей. И грузовик встал. Женщины повывалились из кузова. От торопливости падая, снова поднимаясь, размахивая руками, они бежали к лесу.
Офицер в черном мундире выпрыгнул из машины, вскинул пистолет. Он стрелял по убегающим женщинам. Пришлось выпустить в него пули, которые еще оставались в ленте.
С каким-то тупым равнодушием я смотрел на уползающего по дороге шофера, бегущих к лесу женщин, на старика в опустевшем кузове грузовика, стащившего зачем-то с головы шапку и удивленно озирающего небо.
Попытался сказать что-то Леньке-Леничке, но молвы не было.
Я заставил себя взглянуть на березу, где осталась Искра: ствол березы устрашающе чернел.
Ленька-Леничка рыдал.
Для меня весь ужас страданий был впереди.
Много, много лет прошло с того дня, полжизни прошло, а прожитое всё, до малой малости, живет во мне. Нет покоя душе, память изранивает душу. Почему не Сереге, не Горюну, не Искре выпало жить? Почему не им — мне дано видеть солнце, сверкающие росы, слушать журчание речных перекатов, думать, любить, быть живым человеком? Кому, как не Искре, уготовано было место в жизни нынешней? От кого, как не от нашей удивительной девчонки, входило в нас, мальчишек, старание быть лучше, человечнее, не уступать насилию, упорствовать в любви к родной земле?!
