Я пожелал ей удачи, жестом подозвал официанта, расплатился и решительно встал. Чаевых оставил процентов пятьдесят, пусть видят, что я не немец. Дружески улыбнулся румынским союзникам. Успехов, приэтень, не теряйтесь! Кому-то из вас, возможно, вечером повезет. А может быть, сразу двоим? Почему бы и нет, друзья? По полной амплитуде, так по полной. Гарантирую, камрады, вы надолго забудете ваших румынок. Наша русская шлюха даст фору десятку валашских. Но имей в виду, кавалерист, верхом она ездить не любит. Трудиться придется тебе.
* * *
Кругленький Тарди провел по лицу платком и поднял на меня отекшие глаза. Толстые пальцы, сжимавшие авторучку, серебрились капельками пота. Ободок заправленного красными чернилами «Пеликана» переливался червонным золотом.
– Полагаю, в России было не так?
– О чем вы, Роберто?
– Я о жаре. Мы тут изнемогаем. В России ведь прохладнее, Флавио?
Я покачал головой.
– В России не прохладнее. Там, где я был, не прохладнее точно.
– Тяжелый год, – констатировал Тарди и вновь углубился в мой текст.
Я никогда не понимал, что нашла в нем моя супруга. Тедески, тот еще куда ни шло. Стройный, подтянутый, отличный спортсмен, карьерист. Настоящий фашист, в портупее, со стажем и перспективами. Такие не нравятся либералам, католикам, социалистам и лично мне, но нравятся многим женщинам, и женщин можно понять. Ведь женщинам нужно другое, крайне далекое от политики и потому неинтересное для большинства мужчин. Но Тарди… Я мысленно приставил Елену к окну (с приподнятой по-секретарски юбкой), к ней сзади приставил Тарди (с начальственно расстегнутой ширинкой). Выбившееся из-под рубашки редакторское пузцо задрожало в такт не очень ритмичным движениям. Я не удержался и прыснул. Интересно, какая у них амплитуда?
Тарди приподнял голову.
– Слушаю вас… Что?
– Простите. Я о своем. Нервы. Слегка расшатались.
– Да, понимаю. Вы фронтовик. Вам тяжелее всех. Нам надо будет как-нибудь посидеть, побеседовать, по-дружески. Ваш бесценный экзистенциальный опыт…
– Да, конечно, Роберто, я был бы очень рад. Как тогда в апреле.
Тарди расцвел.
– Вы помните?
Еще бы. Схлопотавшая пощечину и оскорбленная мною Елена проревела в тот день не менее полутора часов. Мне пришлось ее спешно успокаивать – пока не явился Паоло, на которого слезы матери могли произвести не лучшее впечатление. Что мальчик мог подумать об отце? Поплакалась она потом редактору или нет? Скорее всего нет, не совсем же она идиотка.
– Ваш очерк совсем неплох, но местами излишне цветист, – поделился впечатлением Тарди. – Особенно когда Флавио Росси пишет о красных, простите мне невольный каламбур. Вот, что у вас здесь? «Битва гигантов». «Русские, подобно львам». «Новые Фермопилы».
Я изобразил готовность защищаться.
– Античные образы привычны нашей публике.
Античных образов я напихал в свой очерк вполне сознательно. В расчете, что именно к ним прицепится редактор, именно они станут жертвами ножниц и дело в итоге обойдется малой кровью. Уловка, проверенная многими и не раз. Казалось, Тарди наживку заглотнул.
– Если вам так нравятся античные метафоры, – заговорил он, размахивая платком, – то уместнее бы было говорить о Карфагене. Но русские не заслужили этого. От вас… от нас требуется прежде всего объективная информация о победах германской… и нашей армии. Но вообще-то Карфаген было бы неплохо. Даже жаль. Как он там, достаточно разрушен?
Я вынул из папки снимки, сделанные при облете города и прямо на его пустынных улицах. Некоторые были подарены немецкими летчиками. На физиономии Тарди нарисовалось восхищение.
– В самом деле впечатляет. Что это? Мыс Хрустальный? Интересное название. Обязательно, в завтрашний номер. И разрушенная церковь вышла замечательно. Где она находится, прямо в центре? А это что такое? Католический храм? В Крыму есть католики? Ах да, там же были наши генуэзцы. Благодаря которым мы можем называть его исконно итальянской землей. Как вы полагаете, дуче смог бы договориться с фюрером о передаче нам хотя бы части Крыма?
– Вам виднее, Роберто.
– Пожалуй, да. Спрошу при случае у Тедески. Он не из тех, кто шляется по фронтам, но зато он в курсе происходящего в сферах.
Тарди ткнул указательным пальцем в потолок. Я кивнул. Друзья Елены стоили друг друга.
Удовлетворенно цокнув языком, Тарди отложил фотографии в сторону. За окном прозвенел трамвай. Солнечный луч кратким бликом сверкнул на влажной макушке редактора. Я молча благословил кожаное кресло, в котором сидел. Будь оно из другого материала, я бы в нем долго не выдержал.
Между тем моя уловка мало что дала. Тарди упорно трудился над текстом, периодически поднимая голову и сообщая об исправлениях. Мне оставалось с тоской наблюдать, как он безошибочно вымарывает наиболее мне дорогие места и вписывает на их место привычные пошлости.
– Ну как? – спросил он, крайне довольный собой, после того как я ознакомился с редакторской правкой.
– Как всегда великолепно, вы знаете нашу публику как никто.
– Опыт, десятилетия опыта – они не проходят даром, – согласился с готовностью Тарди и почему-то вздохнул. – А ведь я хотел стать беллетристом, мечтал о славе д’Аннунцио. Вам никогда не приходило в голову написать роман? О войне? О любви?
– Нет, – ответил я, – к сожалению, не приходило. От войны я немного устал.
Тарди вздохнул.
– А я до сих пор иногда мечтаю. Но мне не хватает собственных впечатлений. Вроде полученных вами. Что же касается ваших очерков, с ними всё обстоит замечательно. Контракт выполнен на сто двадцать, даже на сто пятьдесят процентов. Теперь вы ведущий специалист по России. Вас заметили в министерстве народной культуры. Вам поручается…
Я вскинул голову и привстал.
– Я предпочел бы…
– Это не обсуждается. Рекомендация из министерства. Дон, экспедиционный корпус. Это честь, Флавио. И хорошие командировочные.
Ничего не оставалось, как сдаться.
– Но я хотел бы сначала передохнуть. Поймите, в Крыму я был не на курорте.
Тарди помялся и неохотно признал:
– Да, вам, пожалуй… нужен отпуск. Семейный отдых… в деревеньке у моря.
Лицо редактора выражало неподдельную грусть. В мою душу проникло сочувствие. А что, если это любовь? Непостижимая для столь испорченной натуры, как моя? (Вчера я сумел созвониться с Зорицей. Она немедленно рассталась с Франко Ботти из «Паданского курьера». Сам Ботти, дозвонившись, в свою очередь, до меня, подчеркнул, что он полностью на ее и на моей стороне, что нас с нею нельзя разлучать и он всего лишь помог моей девушке пережить нелегкие месяцы нашей разлуки. Ежели что, я всегда могу на него, на Франко, положиться.) Я улыбнулся и успокоил расстроенного редактора:
– Знаете, Роберто, я предпочел бы один.
Тарди моментально оживился. Глаза потеплели, голос сделался чуть суетливым, радость, внезапная радость скрывалась с немалым трудом. Господи, да он же в самом деле ее любит.
– Отлично вас понимаю, – бормотал он, выскочив из-за стола. – После всего пережитого. Что бы вы предпочли?
– Швейцарию.
Тарди замялся. Если бы он мог, он отправил бы меня хоть в Аргентину.
– Это будет нелегко, но если постараться… Учитывая ваши заслуги. Хотя… Вы же понимаете.
– Я пошутил. Я поеду на море. Один. На четыре недели.
Тарди вздохнул и печально на меня посмотрел.
– Четырех не получится. Максимум две. События развиваются стремительно. Советы стоят у края пропасти – и опоздать к торжеству мирового фашизма было бы страшной ошибкой. История нам не простит.
Я встал и щелкнул каблуками.
– Zu Befehl.
Редактор растроганно кивнул. С амплитудой или без – но он любил мою супругу. И желал мне всяческих благ.
Последний парад
Капитан-лейтенант Сергеев
9 июля 1942 года, двести пятьдесят второй день обороны Севастополя
Невероятно, я всё еще жив. Непонятно зачем, но жив. Жив.
Пять дней назад, четвертого июля, теперь я точно фиксирую даты в подобранном мною блокноте, рухнуло последнее, что еще держалось.
Сначала были жуткая бомбежка и обстрел – из пушек, минометов, с воздуха. Истребители, носясь на бреющем, молотили из пулеметов, мы в окопах лишь могли вжиматься в землю. Не пошедшие в оборону, оставшиеся под обрывом, говорят, погибали сотнями.
Следом двинулась пехота и танки. Отбиваться было нечем. Но мы отбились, немцы не наседали. Просто отошли и снова начали артиллерийскую обработку. После пошли опять.
Часа через два оборона была разорвана. Сразу в нескольких местах. Немцы вышли к берегу моря. Отползая ко входу на тридцать пятую, я увидел наших пленных – отрезанных от своих, безоружных, взятых немцами на прицел. Сухо трещали выстрелы.
Пленных в тот день брали тысячами. На разных участках. Так говорили сумевшие вырваться и пробраться на батарею. Стрельба продолжалась до вечера.
На следующий день снова гремели взрывы, снова велась стрельба. Немцы медленно чистили берег. Вечером я и несколько командиров пытались найти плавсредство. Не удалось. Подсахарив, пили морскую воду. Варили на бездымном порохе рис.
