Наутро, 23-го августа 1942 года, я забросил свои летные пожитки в кузов потрепанной полуторки, в кабину которой уселся подполковник Мешков, и мы отправились в Сталинград, чтобы представиться в штабе 8-ой воздушной армии и получить предписание для назначения в полк. Местность возле Сталинграда холмистая и овражистая. Наша полуторка, завывая мотором и поднимая облака пыли, бодро неслась, повторяя все изгибы рельефа, по проселочной дороге. Движение было очень оживленным. Мы обогнали стрелковую дивизию, шедшую со стороны Камышина в Сталинград, и я с грустью отметил, что основной ее костяк — пожилые и солидные люди с усами или совсем юные солдатики. Неужели наши потери настолько велики, что мужчин в цветущем возрасте уже почти не осталось? Несколько машин, обгонявших растянувшуюся стрелковую дивизию, вытянулись в колонну. И в этом время я услышал тяжкий гул «Юнкерсов», перекатывающийся по степи. На бомбежку Сталинграда заходили три вражеские девятки. Северную часть города, где был расположен Тракторный завод, выпускавший и ремонтировавший танки, прикрывало несколько батарей тридцатисемимиллиметровых мелкокалиберных зенитных пушек, стрелявших сериями по пять снарядов, о которых я уже рассказывал. Зенитчики поставили по ходу движения бомбардировщиков плотную огневую завесу. Один бомбардировщик, в мотор которого угодили снаряды, загорелся и, охваченный пламенем, потянул в сторону станции Гумрак, уже захваченной немецкими танкистами и, как я позже выяснил, со всего маху ударился о землю. Второй немецкий бомбардировщик задымился, но экипажу удалось сбить пламя, и машина ушла в сторону немецкого расположения. Дело было в районе сел Ерзовка и Дубовка. Несмотря на потери, немецкие бомбардировщики вывалили свой груз по городу, а несколько машин, отделившись от общего строя, сбросили бомбы по нашей передвигающейся пехоте, которая по сигналу: «Воздух» рассыпалась по степи и заметных потерь не понесла.
Наши пять автомашин, из которых водители выжимали все лошадиные силы, неслись по степной дороге, все дальше удаляясь от места бомбежки, и я уже подумал, что опасность миновала. Но не тут-то было: в воздухе появились немецкие истребители, четверка «ME-109-х» (немцы чаще летали четверками, в отличие от наших троек), которые, очевидно, решили «поздравить» свежеиспеченного комиссара полка с повышением. Немецкие пилоты работали методично и основательно: они, кружась, парили над нашими несущимися грузовичками, не спеша выбирали жертву — грузовик в конце колонны, и пикировали на него, зажигая и разнося в щепки пулеметным и пушечным огнем. Наша машина мчалась в голове колонны, и потому я смог наблюдать, как «Мессера» сожгли сначала одну машину, а потом вторую, которые, охваченные пламенем, сваливались в кювет. Немцы уже принимались за третью машину с хвоста колонны, и выходило, что наша очередь подвигается. Сам не раз занимаясь этой работой, я прекрасно понимал, что самое разумное в этих обстоятельствах не ждать, пока тебя разнесут в щепки, а резко остановиться и, бросив машину, разбежаться по степи, где залечь, сливаясь с местностью. Летчику скоростного истребителя не так легко охотиться за такой мелкой блохой, как человек, прячущийся в степи. Я принялся стучать кулаком, а потом и рукояткой пистолета по кабине, подавая сигнал сидящему в машине Мешкову, предлагая остановить машину, но смертельно перепугавшийся заместитель начальника политотдела, сроду не летавший в самолете, а бывший из пустобрехов, никак не мог понять, чего же я хочу, а только таращил из оконца дверцы безумно выпученные от страха глаза. Потом, уж не знаю, зачем, может быть следуя примеру героев фильмов про Чапаева и Щорса, именно так поддерживающих дисциплину в войсках, на этих фильмах выросли многие поколения наших политработников, он вытащил из кобуры пистолет, и навел на меня его дуло, угрожая застрелить.
Чтобы успокоить разбушевавшегося «политрабочего», я показал ему свой «ТТ», рукояткой которого стучал по кабине и жестами объяснил, чего хочу. Машина остановилась, и выскочивший из кабины Мешков неистово завизжал: «Ты что! Я тебя застрелю!» «Ты что, дурак, нас сейчас всех застрелят немцы, видишь заходят по нашей машине — быстро в степь!» Мы отбежали метров пятьдесят от нашей машины и залегли в кювет. С нами ехали еще трое: два корреспондента и один пропагандист, из них два еврея. Бедные ребята побледнели, как мел. «Мессера», увлекшись погоней за проскочившей мимо нас четвертой машиной, которую вскоре и подожгли, не стали возвращаться, чтобы разделаться с нашей — возможно, боеприпасы были на исходе, а, возможно, им не улыбалось кружиться над кюветами, выкуривая оттуда залегших политрабочих, полетели искать цель посерьезнее — их хватало.
Так мы остались живы. С трудом отыскав в дальнем кювете забежавшего туда журналиста — еврея, который с перепугу впал в состояние шока и не отзывался на наши призывы, лежа в кювете, заросшем бурьяном, мы двинулись дальше, испытывая приятное чувство миновавшей нас верной гибели. Но приключения этого дня только начинались. Не успела наша полуторка намотать на колеса километра три дороги, как мы оказались в новой переделке. С левой стороны, проходящей по низине, на возвышенности вдруг принялись неторопливо выползать наши танки. Они стреляли болванками, которые с воем проносились над нами, а затем задом уползали назад в складки местности. Честно говоря, сначала я подумал, что это просто в неудачном месте отстреливают свои пушки танки, прошедшие ремонт на Сталинградском Тракторном заводе, огромные корпуса которого были в низине, неподалеку от наших стрелявших танков. Я даже выругал в душе танкистов, не нашедших более удобного места для отстрела орудий. Но, повернув голову направо от дороги, я обнаружил, что примерно в километре маневрируют в складках местности и ведут огонь по нашим танкам, другие, которые ничьими быть не могли, кроме как немецкими. Как они здесь оказались? Ведь согласно всем бывшим у меня сведениям, немцы еще километрах в шестидесяти от Сталинграда, в районе станции Гумрак.
Но стрелявшие немецкие танки были реальностью. Одна из воющих болванок, выпущенных из немецкого танкового орудия зацепила наш грузовик, смахнув задний борт, улетевший, неизвестно куда. Мы, прижавшиеся к кабине, уцелели чудом — нашу судьбу решили миллионные доли секунды, определявшие траекторию полета немецкой болванки. К счастью, наш шофер не стал останавливаться, и полуторка, дико завывая мотором, через пару минут проскочила район танкового боя, и снаряды не выли над нашей головой. Мне стало ясно, что в ближайшей сводке Совинформбюро уже пойдет речь не о боях на Сталинградском направлении, а в самом Сталинграде. Мы стали свидетелями знаменитого боя, когда рабочие тракторного завода сели за рычаги танков и остановили прорвавшуюся к городу немецкую танковую колонну.
Замелькали деревянные домишки окраинных кварталов города. Полуторка завиляла по извилистым городским улицам. Мы были в Сталинграде.
Страница восьмая
Над волжской твердыней
Прежде чем рассказать о своем участии в знаменитом Сталинградском сражении, хочу поговорить вот о чем: читателю может показаться странным, что боевые потери и неудачи, в частности, гибель Сюсюкало или ранение Грисенко я увязываю с их нежеланием лететь в бой. Может появиться мысль: а не сказывается ли здесь моя личная неприязнь? Должен сказать, что у человека, постоянно бывающего в бою, вырабатывается какое-то шестое чувство самосохранения, а мозг как будто сам подсказывает тебе правильные решения, конечно, на основании предыдущего опыта, данные которого заложены в таинственное ЭВМ, работающее в человеческой голове. Простой пример из летной практики: за твой самолет взялась зенитная батарея противника. В таких ситуациях немцы обычно действовали шаблонно, и при наличии опыта их план раскусить было несложно. Главное, увидеть первый залп немецкой зенитной батареи еще на земле. Яркую вспышку четырех снопов огня и место разрыва снарядов в воздухе важно не прозевать. По последнему обстоятельству легко определяется квалификация артиллеристов. После этого начинай про себя считать с учетом высоты полета и расстояние до батареи. Просчитаешь примерно до девяти — немецкие артиллеристы успевают перезарядить орудия и внести поправки в своих расчеты, и, одновременно с новой вспышкой орудий, бросай самолет влево или вправо. На месте, где ты только что был, уже кудрявятся разрывы зенитных снарядов. И начинается игра, правила которой нужно знать. Возможны и всякие хитрости, которые нужно предугадать. Следует попытаться поставить себя на место противника.
Сложнее бывает, когда на подлете, скажем, на штурмовку моста, за тебя берутся две или три батареи. Здесь уже только успевай рассчитывать маневр. Особенно опасна мелкокалиберная артиллерия, снаряды которой летят веерами, но и логику действий автоматического орудия тоже нужно уметь понять. В бою, как и в стаде антилоп, преследуемых тигром, под огонь сразу же попадает неопытный и неумелый. Сколько раз бывало, что немецкие зенитчики прекращали с тобой свою смертельную игру после трех — четырех залпов, как только понимали, что имеют дело со стреляным воробьем и дальнейшая стрельба станет просто переводом снарядов. То же самое и в воздушном бою: покрутишься с немцем в опасной карусели, и он сразу поймет, что наскочил на сильного противника, даст полный газ и уйдет искать чего полегче. Именно поэтому наши командиры, потерявшие летную практику и разучившиеся играть в воздухе в опасные игры, правила которых без конца менялись, становились такой легкой добычей врага. На войне стремительно менялась тактика, поступали новая техника и оружие — отставать от этого процесса, не бывая в бою, было смертельно опасно. Девяносто процентов потерь нашей авиации составляли самолеты, сбитые немцами неожиданно, с задней полусферы, снизу, воспользовавшись беспечностью летчика. Немцы не были такими уж большими любителями воздушных поединков, они, как волки, стремительно налетали, вырывая слабейшего и беспечного из воздушного строя, максимально используя превосходство своих самолетов в скорости и огне.
