Способы избавления от раненых были разнообразны. Одних банально расстреливали из пулеметов. Других загружали в теплушки, обливали бензином, поджигали и пускали под откос. Сотнями на баржах вывозили в море и там сжигали живьем.
Всего за двадцать два месяца оккупации в Севастополе было расстреляно, сожжено и утоплено в море более 27 тысяч человек, военных и гражданских. Примерно 42 тысячи местных жителей были вывезены на работы в Германию. В момент освобождения города в нем официально было зарегистрировано чуть более тысячи человек. Постепенно народ подтягивался, и, по чуть более поздним данным Наркомата внутренних дел, людей набралось около пятнадцати тысяч.
Из тысячи зданий госфонда сохранилось двенадцать, из пяти тысяч в частном секторе – триста. Ничего не поделаешь, война. Вот если бы не обороняли… Так теперь скажут многие.
* * *
Старший политрук Земскис вскоре перестал быть старшим политруком, поскольку институт комиссаров в Красной Армии оказался упразднен. Пройдя переаттестацию, он стал обыкновенным армейским капитаном. Дожил до конца войны, участвовал в восстановлении народного хозяйства, осваивал целину, сделался вторым секретарем райкома где-то в Северном Казахстане. В Севастополе и вообще в Крыму больше не появлялся, отдавая предпочтение курортам Абхазии. Скончался в семьдесят пятом году.
Спасаевский сгинул в тюрьме вскоре после пятьдесят третьего. Оська Мерман зато прожил долго. Оськин сын приобрел известность стойкой борьбой за право советских евреев выезжать на историческую родину – и в семьдесят шестом году благополучно перебрался в Сан-Франциско.
Майор Бергман был раненным захвачен в плен. В знак уважения к заслуженному и храброму арийскому офицеру ему предложили не только жизнь, но и службу в германских вооруженных силах. На своем родном немецком языке он послал доброхотов подальше, чем поставил тех в довольно глупое положение. Оставался единственный выход – расстрел.
Вардан Меликян умер от голода в партизанском отряде на Ай-Петринской яйле. Произошло это в марте сорок третьего. Тогда было много таких смертей – после падения Севастополя связь с Большой землей надолго была утрачена. Его выжившие товарищи после освобождения полуострова вновь сделались бойцами регулярной Красной Армии.
Один из них, Мухин, дважды раненный на фронте и сменивший не одно подразделение, дошел до Нижней Австрии. Имел медаль «За оборону Севастополя». Памятуя науку сергеевской роты, держался, покуда мог, – даже вступив в Румынию и Венгрию, когда подобные ему не очень уже и стеснялись. А вот добравшись до рейха, не выдержал. Был расстрелян в Хайлигенкройце по приговору военного трибунала весной 1945 года. То ли за мародерство, то ли за изнасилование. Не исключено – за то и другое разом. Знавшие его говорили, мужику не повезло – мог бы жить и жить, да надо было кого-то шлепнуть ради дисциплины, а он возьми и попадись под горячую руку вконец озверевшему коменданту.
Аверин войну окончил младшим лейтенантом. После университета стал писать для районной, а затем для областной газеты. Потом стал и просто писать, для души, сочинив три небольшие фронтовые повести. Уровня первопроходцев он, возможно, не достиг, но что-то свое сказал. Правда, сказал не о Севастополе. О Севастополе – не получалось. Он слишком многое знал, и хотелось писать о том, о чем писать категорически возбранялось.
Член Союза писателей Алексей Аверин умер осенью девяносто второго. Успев увидеть по телевизору взвившийся над Кремлем трехцветный русский флаг и вспомнив странные свои беседы с младшим лейтенантом Старовольским.
Почти невероятный факт – Алексей умудрился сохранить звездочку от лейтенантской пилотки и красноармейскую книжку Марины. Два года носил их с собой в партизанах, а в сорок четвертом послал с оказией домой, строго наказав своей матери – беречь. Она сберегла. Это всё, что осталось от младшего лейтенанта и от младшего сержанта медслужбы.
Как человеку именитому Алексею приходилось выступать перед детьми в лучших школах областного центра. И хотя его тошнило от названий, которые давали этим мероприятиям затурканные «русачки» и «исторички» (самым безобидным было «Никто не забыт и ничто не забыто»), он считал своим долгом приходить и общаться. Стараясь быть честным – но так, чтобы не подвести педколлектив.
Детям, слушавшим Аверина, и миллионам других детей внушали – герои бессмертны, потому что бессмертна память о подвиге. Некоторые мальчики, обладавшие здравыми представлениями об историческом процессе, догадывались, что так быть не может. Кто бы вспомнил теперь всех героев Отечественной войны с Наполеоном Бонапартом?
Но естественное забвение оказалось не единственной причиной невозможности бессмертия. Вот что написал один киевский семиклассник, правнук сестры Старовольского, в русскоязычном сочинении на тему «Война и национальное примирение в Украине»: «Мои родичи подчас российско-германской войны 1941-1945 годов служили в российском войске. Брат моей прабабы потерялся в Крыму. Но жаль, настоящих вояков в моей родине не было – никто из них не воевал за Украину. Я завидую моим ивано-франковским приятелям, чьи прадеды дрались за нашу вольность в шеренгах Украинской повстанческой армии».
А вы говорите – память.
* * *
Если абстрагироваться от сотен тысяч погибших, раненых и искалеченных на фронте, а также повешенных, расстрелянных, сожженных и удушенных газами, то наиболее пострадавшими от войны в Крыму, несомненно, окажутся крымские татары. Но говорить на эту тему нам сегодня не хочется. Потому что тогда придется или оправдывать массовый коллаборационизм, или обелять малосимпатичных лиц вроде Джугашвили и Берия, или пускаться в длинные и ненужные рассуждения о сложностях отечественной истории. Просто не будем забывать, что после нормализации внутренних отношений в СССР, пришедшейся на вторую половину пятидесятых годов, обвинение в сотрудничестве с оккупантами с крымских татар как народа было снято, а со временем, хотя и не скоро, они получили возможность вернуться на полуостров. О деталях и аспектах возвращения промолчим. Наша книга – роман, а не дискуссионная площадка.
Сеит Абибулаев в сорок четвертом году тоже стал жертвой огульного обвинения. Был выслан в Казахстан. Когда же всех сосланных так же огульно объявили жертвами режима, с удивлением осознал, что его с другими фронтовиками и партизанами второй раз подряд поставили на одну доску с предателями и коллаборационистами.
Вернувшись на родину, Сеит с тоской наблюдал, как кучка крикливых людей, дискредитируя соплеменников в глазах других крымчан, занимается захватом земель, вымогает льготы и активно сотрудничает с новыми киевскими властями – подобно тому как их деды сотрудничали с Великогерманским рейхом.
Сердце его остановилось 18 мая 2004 года. Старость. Что же еще?
* * *
А вот другим жителям полуострова спустя десять лет по освобождении судьба преподнесла сюрприз. В пятьдесят четвертом году Крымская область была неожиданно выведена из состава РСФСР и передана Украинской Советской Социалистической Республике. Реальным главой тогдашнего Советского Союза был Никита Хрущев, некогда – первый секретарь украинского ЦК и, соответственно, бывшее первое лицо УССР.
В ту пору мало кто придал эпохальному событию особое значение. Смена вывески не меняла содержания, а состоявшееся пару лет вскоре разоблачение преступлений Джугашвили и демонтаж террористического режима затмили буквально всё. Отдельные советские граждане, проживавшие в некогда польской Галиции, усматривали в загадочном деянии Хрущева очередные московские козни, имевшие целью сократить на территории УССР процент сознательного украинского населения. У нас на Юге оно даже если и украинское, то почему-то почти всегда несознательное.
Однако когда в девяносто первом дело дошло до распада государства и расчленения страны, те же самые советские граждане незамедлительно позабыли о давних своих ламентациях и вцепились в наш Крым смертельной манштейновской хваткой. Теперь севастопольцы арендуют у них свой город, и в севастопольских бухтах стоит не один, а два военных флота. Настоящий, как и прежде, называется Черноморским. Второй – Военно-морскими силами.
Так и живем.
P.S. Я завершил эту книгу четыре года назад. С тех пор изменилось многое.
Москва, 11.06.2014
Хотя Флавио Росси ознакомился лишь с прозаическим немецким переводом, автор находит возможным воспользоваться здесь оригинальным текстом, который Флавио как бы то ни было слышал (и даже мог бы при случае воспроизвести отдельные фрагменты).
