— Расстрелять, — приказал я удивительно спокойно, как будто речь шла о чем-то обычном и естественном.
Чертыханов толкнул Смышляева дулом автомата в плечо.
— Иди.
Смышляев небрежно сплюнул, пытаясь скрыть свой страх и выказать презрение к нам и к смерти.
— Все равно песенка ваша спета, — сказал он и, насвистывая, пошел впереди Чертыханова.
Прокофий завел Смышляева за угол здания. Прошло несколько секунд, показавшихся всем изнуряюще длинными. Глухо прозвучала в рассветном сыром сумраке короткая автоматная очередь.
Толпа ахнула и притихла.
Чертыханов возвращался тяжелым — как под грузом — шагом, хмурый и спокойно мудрый, привычным рывком плеча поправляя автомат; молча встал в строй.
Лейтенант Тропинин принес список: двадцать шесть человек, самовольно оставивших свои посты. Выкрикивая имена этих людей, Тропинин отводил их от толпы в сторону.
Затем он прочитал постановление Государственного комитета обороны. Когда дошел до пункта, где было сказано: «Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду Военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте…» — я едва заметно кивнул, и бойцы щелкнули затворами автоматов.
— Вы будете расстреляны, как прямые пособники врага… Армия истекает кровью, а вы думаете о своей шкуре, о наживе! Вам не будет пощады!..
Напряжение бойцов достигло предела. У Пети Куделина высохли губы, и он, облизывая их языком, все время сглатывал слюну. Браслетов отступил за мою спину, и я слышал, как он, сняв фуражку, вытер платком лоб.
Ирина Тайнинская, закрыв глаза, ткнулась виском в сырую стену из красного кирпича.
— Как попала сюда эта женщина? — спросил я, указав на Ирину.
Она не пошевелилась: должно быть, не слышала моего вопроса.
Лейтенант Тропинин выступил вперед.
— С мужем, товарищ капитан.
— Что за «подвиг» он совершил?
— Его, по-моему, захватили с чулками…
— С чем?
Лейтенант полистал толстую, бухгалтерского образца книгу.
— Участие в разграблении галантерейной палатки. У этого гражданина, фамилия его Сердобинский, обнаружили узел с дамскими чулками, — доложил Тропинин, захлопывая книгу.
Я с изумлением посмотрел на Сердобинского: зачем ему понадобилось столько чулок? В такой-то момент! Все это смахивало на нелепый анекдот…
Сердобинский упорно искал моего взгляда. Автоматы, направленные ему в лицо, лишили его дара речи.
— Принесите узел с чулками, — попросил я.
Один из бойцов притащил в охапке огромный белый сверток. Он бросил его на землю у моих ног; из свертка вывалились связки чулок. Я поднял растрепанную связку и подошел к Сердобинскому.
— Тебе нужны чулки? На, возьми. Бери, бери, не бойся…
Сердобинский обеими руками отталкивал от себя чулки. Не брал. Тогда Чертыханов, направив на него автомат, прикрикнул:
— Бери, коль приказывают!..
И Сердобинский стал хватать у меня из рук чулки и торопливо засовывать себе за пазуху, в карманы, не сознавая того, что делает. И говорил, говорил при этом, жалко, просительно улыбаясь.
Кто-то из бойцов, стоящих сзади меня, тихо засмеялся.
— А теперь выходи, — сказал я Сердобинскому.
Он замер, спиной прижавшись к стене.
— Нет, — проговорил он, ужасаясь. — Нет!.. Я не выйду. Не выйду!
— Выходи, — повторил я.
— Не выйду! Что ты хочешь со мной сделать? — Он схватился за локоть Ирины. — Скажи ему, чтобы он меня не трогал!..
— Вышвырните его, — приказал я бойцам.
— Ты мне мстишь! — выкрикнул Сердобинский истерично. — Простить не можешь Ирины!
Чертыханов с Мартыновым, подойдя, взяли его за плечи и вытащили из толпы, поставили на ноги.
— Иди, — сказал Чертыханов зло.
— Идти? Куда мне идти? — Сердобинский, недоуменно мигая, вертел головой, спрашивая то Чертыханова, то Мартынова: — Куда мне идти? Что вы хотите со мной сделать?..
— Туда иди. — Прокофий махнул рукой в сторону ворот. — Иди, говорят тебе. Пока жив! — И подтолкнул его прикладом автомата. — Пошел!..
Сердобинский, испуганно оборачиваясь, сделал сперва несколько неуверенных шагов, как бы крадучись, на полусогнутых ногах. Затем припустился к воротам. Из карманов его свисали и болтались длинные желтые ленты шелковых чулок.
Я обернулся к остальным.
— Вон отсюда! — крикнул я. — Чтоб духу вашего здесь не было. Вон!
И люди, будто листья, подхваченные ветром, вскочили и кинулись со двора.
Первым, запрокинув голову, выставив острый кадык на длинной верблюжьей шее, рысил кассир Кондратьев.
У железных решетчатых ворот остановились, молчаливо, с ожесточением отталкивая друг друга и пробиваясь на волю.
Чертыханов с осуждением покачал головой.
— До чего же неорганизованный народец, как овцы! — Подумав немного, добавил: — Впрочем, когда смерть подойдет вплотную и положит костлявую руку на плечо, тут не только побежишь — полетишь. Крыльев нет, а взлетишь, как по нотам. Товарищ капитан, разрешите навести порядок?..
Сержант Мартынов сердито спросил часовщика, который с тихой улыбкой наблюдал за давкой у ворот.
— А ты почему не бежишь? Ишь прогуливается, храбрец какой…
— Я не храбрец, — сказал человек в длинном пальто. — Не буду хвастаться. Я старик и потому кое-что вижу больше и глубже другого… Я понял, что этот молодой капитан — человек мужественный. А мужественный человек никогда не бывает жестоким. — И тихо поплелся к выходу.
Группа задержанных, в которой находился и главный инженер, тоже двинулась к воротам, но я их остановил.
— А вы будете переданы в распоряжение военного трибунала.
Подойдя к Ирине Тайнинской, я тихонько притронулся к ее плечу.
— Почему не уходишь? Чего ждешь?
Ирина посмотрела мне в глаза.
— Лучше бы ты меня пристрелил. — Она с усилием отделилась от стены и медленно пошла к воротам, туго прижимая к бокам локти. Чулок, лежавший на ее пути, она отшвырнула ногой.
Я стоял посреди двора и с грустью смотрел вслед Ирине. Мне казалось, что вместе с ней отодвигалась, уходила — все дальше и дальше — пылкая и влюбленная моя юность.
Майор Самарин разрешил мне отлучиться из батальона по срочному и неотложному делу, приказав к шестнадцати часам быть на месте. Чертыханов, отыскав автомобиль, доложил:
— В полной исправности и с шофером! Но только грузовик, товарищ капитан. Вам для какой надобности машина: перевезти что-нибудь или прокатиться желаете? Если прокатиться, то мы легковую живо спроворим.
— Ладно, поедем на грузовике.
Я сказал Браслетову и Тропинину:
— Вернусь к четырем часам. Действуйте в зависимости от обстановки.
Мы проехали по Пушкинскому бульвару, завернули на улицу Горького и остановились возле дома, где жила Нина. Я взбежал на третий этаж и позвонил в квартиру.
Нина ждала меня, одетая по-домашнему в ситцевый, яркой расцветки халат, перетянутый в талии узким поясом, свежая, еще немного сонная, как в ласковое утро мирного времени. В полутемной передней мы постояли немного, обнявшись, безмолвно, едва дыша. От запаха ее кожи и волос у меня опять сладко закружилась голова.
Она указала на столик у зеркала, где стояла фарфоровая собака с красным высунутым языком, — мой подарок Нине в день ее рождения.
— Ты не забыл этого пса? Как поставил его на это место, так и стоит вот уже два года… Есть хочешь? Я приготовила тебе завтрак, не думай, пожалуйста, что я незаботливая хозяйка…
Мы прошли в столовую, огромную и пустую. Стол, сверкавший свежей скатертью, был накрыт на двоих.
— Я сейчас сварю тебе кофе, — сказала Нина. — Посиди на диване или пройди к папе.
— Он разве дома? — спросил я.
— Нет, конечно. Улетел по делам на Урал.
— Ты его еще не видала?
— Нет. И едва ли скоро увижу… Что ты на меня все смотришь? Пожалуйста, не смотри так… Краснеть заставляешь… — Она и в самом деле внезапно и жарко заалела, от опущенных ресниц на лицо легли едва уловимые тени, а ладони невольно заслонили горло — знакомый жест, выражавший ее отчаянную застенчивость.
— Не надо кофе, Нина. Оденься поскорее, мы должны ехать.
— Куда, Дима?
— Потом узнаешь.
— Хорошо. Я сейчас. — Она ушла в спальню и через несколько минут явилась одетая, строгая и сдержанная. — Мы можем ехать.
Спустившись к машине, я велел Чертыханову сесть с шофером, а мы с Ниной влезли в кузов, встали, держась руками за крышу кабины. Нина не допытывалась, куда я ее везу, лишь внимательно поглядывала на меня.
— Наш сын должен носить мою фамилию, — сказал я.
Сощурившись от встречного ветра, Нина улыбнулась и чуть-чуть ближе пододвинулась ко мне.
