Опять приказ отступать! От гнева худое лицо капитана искривилось. "В чем дело?.. Что это за решение?"
Никулин пытался вникнуть в смысл приказа. Он с трудом заставил себя трезво оценить обстановку. Конечно, отступление продиктовано общими неудачами.
Никулин, сжав зубы, кружил по землянке, окутанной дымом коптилки. Он зажег ручной фонарик и нагнулся к карте. Положение действительно было тяжелое. Если срочно не принять меры, то утром враг сожмет батальон со всех сторон в крепкое, железное кольцо.
Капитан оторвался от карты, которая, словно зеркало, отражала замысел врага.
Через несколько минут были собраны командиры рот и взводов. Они заходили в землянку спокойно, не проявляя спешки, растерянности. Капитан тоже пытался взять себя в руки.
Стремясь не обнаружить волнения в голосе, Никулин разъяснил положение. На мгновение головы словно по команде опустились.
Один из лейтенантов глухо произнес:
— Возможно, уже сейчас мы в окружении. Немец наловчился в этом деле.
Никулин решительно шагнул к нему. Рядом с лейтенантом с широкой могучей грудью он выглядел подростком. Сжав кулаки до боли, Никулин строго, почти шепотом спросил:
— Что ты хочешь сказать? Чтоб мы сдались?
— Товарищ капитан, я… нисколько… Не говорил… — испуганно отшатнулся лейтенант. — При чем же тут — сдаваться?
— Таков был ваш голос… — Никулин пробежал глазами по лицам других командиров. Все стояли, обдумывая неожиданный, ошеломляющий приказ.
— Будем отступать. Запомните порядок отхода. Первыми двигаются…
Командиры стоя выслушали капитана.
Никулин вышел из землянки последним.
Небо снова затянуло тучами — густыми, сердитыми. Упали первые капли дождя. Через несколько минут дождь усилился.
"Не вовремя, — покачал головой Никулин. — Нужно же именно сейчас".
Показалась машина. У землянки она остановилась. Это подъехал генерал Соколов.
Никулин встал навытяжку, отдал честь. Генерал протянул руку.
— Я не понимаю… — волнуясь, начал Никулин. — Оборона станции была прочной…
Генерал молчал. Внутренне он переживал, может быть, больше других.
— Ничего не поделаешь, — стараясь говорить как можно бодрее, сказал генерал, — Временное явление.
Он закурил.
— Не забывайте нашей славной истории, — произнес генерал. — Это уже бывало.
Он сам понимал, опытный воин, что ссылка на историю — очень слабое утешение.
В нескольких шагах от генерала остановились бойцы — печальные, хмурые.
— Быстрей, быстрей, — обратился к ним генерал, — Нужно отходить.
У бойцов, казалось, руки не поднимались, чтобы собрать нехитрые солдатские пожитки.
Больше дел было у артиллеристов. Они быстро, сноровисто готовили к маршу пушки.
Дождь уже хлестал вовсю.
Машины едва тянули пушки. За ними не спеша тронулись обозы.
Когда батальон отошел от своих позиций, вражеская артиллерия внезапно открыла огонь. Снаряды рвались, преследуя отступающих бойцов.
Первый же снаряд достиг цели. Взлетело несколько телег и одна машина. Раненые, которые только что сквозь зубы ругались, были раскромсаны осколками.
После другого взрыва загорелись ящики с боеприпасами. Никулин первый бросился к опасному месту. Его примеру последовали еще несколько человек. Руками, шинелями, землей они начали сбивать желтые языки ненасытного пламени. Несчастье было предотвращено.
Никулин дул на обожженные руки, отдавая приказания.
Шли всю ночь, низко опустив голову, молча, торопливо. Бектемир, хотя и не различал лиц, чувствовал, что все хмуры, расстроенны.
Неожиданное отступление вносило в сердца людей чувство опасения, излишней осторожности, даже растерянности.
Бектемир по отрывочному, злому ворчанию некоторых бойцов догадывался, что кое-кто подозревает капитана. Никулина в предательстве. Он сам испугался этой мысли.
"Нет, глаза этого человека чисты. Глаз не дырка на овчине, — подумал Бектемир. — Все расскажет".
Невольно вспомнилось по этому поводу мнение отца.
Однажды в кишлаке появился какой-то незнакомый человек — уже в летах, с приятным лицом, мастер на все руки. Он шил сапоги, чинил замки, штукатурил… Односельчане начали его лелеять, как дорогого гостя. И только отец Бектемира Уринбай-ата сразу стал врагом этому незнакомцу.
— Плохой гость, сказал он своим землякам. — Он человекоубийца.
Все удивились этому, а Уринбай-ата пояснил:
— Весь грех в его глазах.
Действительно, не прошло и месяца, как предсказание Уринбая-ата подтвердилось.
Бектемир был уверен, что причина отступления одна — необходимость избежать окружения.
Тронув Дубова за руку, Бектемир спросил: к — Скажи, может фашист положить нас в мешок?
— Э, неужто не поймешь, Темирчик, — сердито ответил Дубов, — Если соседи твои никуда не годятся, то путь к тебе ворам открыт. Прямо средь белого денечка разграбят.
Что так смотришь? Немец хорошо знает тактику. Слева будет бить, справа будет бить, прыжком обойдет тебя, потом скажет: а ну иди по-хорошему ко мне, а не то буду сжимать петлю. Немцу большой бой не по душе. Его генералы только и ищут случая, чтоб закричать: "Рус, сдавайс!" Словом, если только избавимся от его клещей — большое счастье!
— Большое счастье! — с иронией повторил Бектемир. — Если мы оставляем землю, где каждый метр облит кровью, разве это большое счастье? Не вижу в этом ничего хорошего.
— Да, но отступать нужно уметь. Как говорят великие люди, это тоже искусство.
— Вот если бы я увидел, как гитлеровцы с искусством отступают, то умер бы без сожаления… — покачал головой Бектемир.
— Генералам нашим скажи, братец! — не выдержал Дубов. — Твои и мои руки коротки. Но со своим делом мы справимся.
Он зло сплюнул.
— Если мы будем действовать самостоятельно, можем взять за горло только один какой-нибудь взвод. Ну, а генерал? Он может спокойно проглотить армию.
Бектемир промолчал, а Дубов, уже успокоившись, продолжал:
— Раз человек он высокий — и аппетит у него должен быть большой. Но среди генералов, по-моему, есть и такие, которые могут ошибаться…
Бектемир представлял себе генералов как очень уважаемых, известных людей, которые знают всю премудрость войны. Мысли Дубова показались ему сложными, странными, своевольными.
Опустив голову, расстроенный, Бектемир продолжал молча идти.
На рассвете батальон остановился около небольшой речки. На привале пришло известие о том, что враг следует по пятам, не задерживаясь ни на минуту.
Никулин приказал открыть артиллерийский огонь.
— Это заставит немцев остановиться, — рассуждал капитан. — Неожиданный огонь внесет растерянность…
И снова в путь. Вскоре подошли к реке.
Бойцы медленно входили в прозрачную воду, которая, казалось, текла сквозь густой утренний туман. Погружаясь в воду, воины начали карабкаться на противоположный берег.
Но оттого, что берег был крутой, почти невозможно было вывезти обозы. Бойцы задыхались, подпирали повозки плечами, подталкивали колеса, помогали лошадям..
Телеги пришлось разгрузить и выносить все на себе!. Промокшие насквозь, дрожащие от холода, бойцы, не задерживаясь, пошли дальше.
Только некоторые, разувшись на обочине дороги, успели вытряхнуть воду из сапог. Настроение было вконец испорчено.
— Надо было нам остаться и драться до последней капли крови, — стучал зубами Аскар-Палван. — Эта переправа хуже всякой смерти.
— До смерти вроде есть еще время. Жив ты. Смотри, пока смотрится, — без оптимизма ответил Бектемир.
Вскоре батальон вошел в деревню. Бойцы не могли смотреть на женщин, стариков, детей, которые вышли им навстречу. Они не могли смотреть даже на маленькие, без стекол, пустые домики.
Куда бы спрятать свои глаза?
Женщина поставила ведро на землю и, покачав головой, закричала:
— Давайте винтовки нам, бабам!
Бектемир готов был залить свои уши свинцом, чтобы не слышать этих слов. Вот бы треснула земля и он провалился туда!
Слова, сказанные незнакомой женщиной, показались криком родной его матери. Улицы деревни будто обжигали пятки. Бойцы ускорили шаг. Но Бектемир стыдился и этого. Казалось, что люди говорили: "Эй, врага-то не видно, что вы так летите?"
Старик, крепко перепоясанный поверх белой истрепан — ной одежды, в лаптях, с пышной бородой, внимательно разглядывал проходящих бойцов. Голос его дрогнул:
— Сыночки, на кого вы нас оставляете?
Капитан Никулин отозвался громко, бодро:
— Отец, не печалься, хребет русского и гора не сможет сломить. Мы возвратимся.
Бектемир понимал переживания жителей.
Их глубокая любовь к Родине, безграничная ненависть к врагу были укором для отступающих. Но вместе с тем глаза жителей наполнились лаской.
