По возвращении в Ровно мы решили, не теряя времени, передать эти сведения в Москву. Валя зашифровала радиограмму, растянула антенну, отрегулировала передатчик и приготовилась начать передачу. Но в это время открылась дверь, и на пороге появился немецкий офицер, живший в соседнем доме. Узнав, что приехал Пауль Зиберт, он решил зайти и посидеть в его компании, тем более что интеллигентный обер-лейтенант всегда был щедрым на угощение.
Что делать? Сорвать передачу? Кузнецов не мог такого допустить.
Извинившись перед гостем, Николай Иванович зашел в комнату, где сидели мы с Валей, и тихо произнес:
— Замотайся платком и вместе с передатчиком лезь под одеяло. Сеанс не срывай. А я займусь этим офицером.
Мы с Шевчуком нащупали в карманах пистолеты — пусть только сунется сюда непрошеный гость.
Валя сделала так, как приказал Кузнецов: положила радиостанцию в постель рядом с ключом морзянки, наушники на голове замотала большим платком, легла и накрылась пушистым теплым одеялом. Она лежала, выстукивая ключом текст шифровки, и, словно действительно больная, тихонько стонала.
А в это время в соседней комнате Пауль Зиберт угощал гитлеровца. Когда тот дошел до такого состояния, что еле ворочал языком, гостеприимный хозяин даже разрешил своему гостю зайти посмотреть на «зейр шойн фрейлейн», которая заболела в дороге и теперь вынуждена лежать в постели, вместо того чтобы с ними пить коньяк и веселиться.
Валя так понравилась гитлеровцу, что Кузнецову пришлось силой выволакивать его из комнаты.
— Фрейлейн ист кранк, фрейлейн ист кранк, — бормотал немец.
Вести передачи из одного места было опасно. Через несколько дней в кварталах неподалеку от дома Приходько появился автопеленгатор. Передачи пришлось прекратить.
— Придется переехать в Здолбунов, — предложил Кузнецов.
Мы отправились на поиски подходящей квартиры, но, сколько ни искали, не могли найти. Поместить радиостанцию у Шмерег мы не могли — нельзя рисковать складом оружия. Да и вообще в Здолбунове, этом важном железнодорожном узле, служба пеленгации работала не хуже, чем в Ровно.
Пробовали на период сеансов выезжать в ближайшие леса, на окраину села Новомильского, но это было сопряжено с большими неудобствами и риском, забирало много времени.
— Радиосвязь — хорошее дело, но как ни жаль, а придется от нее отказаться, — решил Кузнецов. — Много лишних хлопот она нам причиняет. Пеленгаторы засуетились, как осы в гнезде. Собирайся, Валя, поедем в отряд.
— Николай Иванович, — на глазах девушки заблестели слезы, — за меня не беспокойтесь. Я ничего не боюсь. Вот увидите — все будет в порядке.
— Нет, казачка, мы не имеем права так рисковать. Ты будешь полезна в отряде, а мы поищем другие способы связи.
В тот же день мы проводили Валю с ее «приданым» в лес.
Коля Приходько выполнял роль связного между нашей разведывательной группой и партизанским «маяком». Почти ежедневно на велосипеде или пешком, а когда выпал снег — на санях пробирался он до Кудринских хуторов, за Тучином, передавал информацию, которую нам удавалось собрать в городе, и получал для нас пакеты от командования.
Он был сильный, напористый, смелый, эти черты воспитывались в нем с детских лет.
У путевого обходчика Тараса Приходько было много детей. Нищета, лишения, а иногда и голод надолго поселились в железнодорожной будочке, одиноко, сиротливо стоявшей невдалеке от Здолбунова. Ребенком Коля остался без матери.
Осенью тридцать девятого года, когда в Здолбунов пришла Красная Армия и над зданиями взвились алые флаги, Николай пошел работать на станцию. Он начал учиться в вечерней школе, вступил в комсомол и стал одним из активных его членов. Перед самой войной его назначили инструктором райкома ЛКСМУ.
И вдруг — война. Фашисты приближаются к Здолбунову, железнодорожные пути на станции забиты военными эшелонами, составами с грузом и эвакуированными. Николай понимает, что его место на станции: там труднее, там он может принести больше пользы. И девятнадцатилетний юноша возвращается на железную дорогу. Он не знает ни сна, ни отдыха и до последних минут не оставляет свое место в штабе по эвакуации. Буквально из-под носа оккупантов уезжает и сам на Восток.
В Пензе, куда были эвакуированы почти все работники Ковельской железной дороги, сошлись наши судьбы. Коля тогда работал в системе водоснабжения депо. Тут мы впервые встретились, и мне сразу же понравились его искренность и откровенность, его честность и непримиримость к любой фальши. Мы подружились. Вскоре наша компания ковельских железнодорожников выросла. Сюда прибыли Петя Голуб, Саша Яцюк, Александр Данилович Середенко. Всех нас объединила одна судьба. Все мы стали партизанами.
Помню: иду я однажды на работу и встречаю Колю.
— Привет, земляк! — говорю.
— Здоров!
— Куда собрался, не к невесте ли?
— Война, а у тебя в голове глупости, — ответил он. — Я вот посоветоваться с тобой хочу. Понимаешь, я иду в военкомат, несу заявление, чтобы взяли на фронт. Не к лицу нам, комсомольцам, отсиживаться в тылу и гайки с болтами подкручивать. Может, и ты со мной, а?
— Это ты правильно решил, Николай. Думаю, все наши ребята тебя поддержат. Но не знаю, выйдет ли что-нибудь из этого, ведь у нас, железнодорожников, и тут дел по горло.
— Не выйдет, говоришь? А я думаю, что выйдет! Будем писать до тех пор, пока выйдет. А не согласятся здесь, в Москву, в ЦК напишем, и обязательно выйдет!..
В тот же день Коля понес в военкомат целую пачку заявлений, в каждом из которых одна и та же просьба: отправить на фронт. Нужно было видеть, как он нервничал, когда нам отказали. Он не находил себе места, помрачнел и, обиженный, продолжал почти ежедневно обивать пороги военкомата и обкома комсомола. Зато как засияло его лицо, как заблестели глаза, когда наконец нам ответили согласием.
Настойчивость его не имела границ. Увлекшись какой-нибудь идеей, он мог забыть обо всем на свете и не успокаивался, пока не добивался своего. А если в конце концов оказывалось, что он был не прав и его желанию не судилось сбыться, болезненно воспринимал свою неудачу. Коле часто не хватало выдержки, он любил действовать сгоряча, и это обстоятельство не раз мешало ему.
Однажды в Москве, когда мы готовились к полету во вражеский тыл, произошло с Колей приключение, которое едва не закончилось для него трагически.
Часто для тренировок мы выезжали в подмосковные леса, где учились пользоваться картой, компасом, ходить по азимуту. Делали это старательно, умело — каждый хотел получить наивысшую оценку. Требовалось не только безукоризненно выполнить задание, но и, не вызывая подозрения, незамеченным, беспрепятственно возвратиться к месту сбора. Так вот, на одном из таких тренировочных занятий все ребята из нашей группы возвратились своевременно. Не было лишь Николая Приходько. Не пришел он ни через час, ни через два. Не дождавшись его, мы поехали в город.
Наступила ночь, а Николая все еще не было. Что могло с ним случиться? Где он? Конечно, в Москве он не пропадет, но ведь при нем нет никаких документов. Нужно его искать.
Мы принялись звонить по отделениям милиции, но напрасно: он как в воду канул.
Только под утро он наконец явился. Вид у него был измученный.
— Где ты был?
— Заблудился…
— Как это — заблудился?
— Да так: перепутал азимут, вот и блуждал до полночи, пока выбрался из лесу. Оставьте меня, я хочу спать…
Он плюхнулся в кровать и через несколько минут уже спал богатырским сном.
На следующий день Приходько несколько раз рассказывал, как заблудился, но мне все время казалось: он что-то утаивает, — очень хорошо знал я своего земляка.
Я не ошибся. Когда мы остались наедине и я начал настаивать, чтобы он сказал мне правду, Николай был вынужден сдаться:
— Понимаешь, неприятная история вышла. Только прошу: никому ни слова, а то засмеют ребята, да и от начальства влетит. Могут еще списать.
— Ладно, буду держать язык за зубами.
— Слушай же. Пошел я на задание. Подсчитал: по азимуту нужно пройти еще километров шесть. А времени — два часа. Спешить некуда. Вот и бреду себе спокойно. Пересекаю опушку леса. Передо мной железная дорога. Слышу, приближается поезд. Присел под деревом, просматриваю записную книжку. Вдруг за спиной кто-то как крикнет: «Ни с места! Руки вверх!» Оглянулся. Смотрю: стоит лесник с ружьем наперевес. Что делать? Кинуться на него, повалить и отобрать оружие? Сделать это не трудно. Но я подумал: «Черт с тобой, ты ведь при исполнении служебных обязанностей». Я ему говорю: «Опомнись, милый человек, тебе что, делать нечего?» А он и слушать не хочет. «Руки вверх, а то буду стрелять!» Ну и пришлось… — Коля замолчал, вздохнули, стыдливо посмотрев на меня, продолжал: — …Пришлось разведчику Приходько поднять вверх руки по команде плюгавого лесника. И не только поднять руки, но и следовать в его сопровождении к сторожке. Там было несколько человек егерей. Меня начали допрашивать. Что я должен был отвечать? Рассказать, кто я и откуда? Но ведь они убеждены, что я диверсант и подсчитывал вагоны воинского поезда.
