Вскоре прибыли два милиционера. Посадили меня на полуторку и повезли выяснять: что я за птица. Я прошу: везите в Москву, а они и слушать не хотят: «Не учи нас. Уж коль попался — знаем, куда везти».
По дороге, воспользовавшись неосторожностью конвоиров, на полном ходу выпрыгнул из кузова и махнул в лесную чащу. Даже стреляли вдогонку. Но лес был такой густой, что я без особого труда мог бежать не только от двух милиционеров, но и от роты преследователей. Через час я уже ехал на электричке, но не в Москву, а в противоположную сторону. Нелегко было добираться сюда: на каждом шагу проверяли документы. Всю ночь блуждал, обходя посты и заставы. И все-таки пробрался. Эта ночь была для меня самой лучшей тренировочной школой за все время. Только еще раз прошу тебя, Николай, не рассказывай об этом никому…
— Хорошо.
И если теперь, спустя много лет, я впервые рассказываю об этом случае, то лишь для того, чтобы читатель понял, какой неугомонный характер был у нашего Геркулеса, каким отчаянным он был…
Неудачи на Восточном фронте, особенно катастрофа на Волге, активизация партизан в полесских областях всполошили оккупантов. Через Ровно и Здолбунов начали двигаться крупные соединения фашистских войск. Каждый день мы получали все новые и новые важные сообщения, их немедленно нужно было передавать в отряд. Для нас всех, и для Коли особенно, этот период был чрезвычайно напряженным.
Двадцатого февраля Приходько повез на партизанский «маяк» очередное донесение.
— Будь осторожен, Коля, — предупредил его Кузнецов, вручая пакет. — Немцы устраивают засады и проверки. Лучше объезжай опасные места.
— Не волнуйтесь, Николай Иванович, — спокойно ответил Приходько, — я уже научился их обманывать. Они проверяли мои документы и говорили: «Гут, гут». Так что все будет в порядке.
Мы с Колей Струтинским проводили его за город.
— До свидания! — весело крикнул он и погнал лошадей.
Если бы мы знали, что видим его в последний раз, если бы нам было известно, какая опасность подстерегает его впереди! Мы смотрели вслед его богатырской фигуре и желали ему счастливого пути и быстрого возвращения.
А он не вернулся.
Прошел день. Потом второй… Где Коля? Что случилось с ним? В городе началась паника, на перекрестках дорог и улиц беспрерывно проверяют документы, то тут, то там устраивают облавы. Не связано ли все это с исчезновением Приходько?
— Страшно поверить, что Колю схватили, — сказал Шевчук, — но что то с ним случилось, иначе бы он вернулся или дал о себе знать.
— Тебе, Николай, — обратился ко мне Кузнецов, — надо немедленно послать кого-нибудь в Тучин, пусть узнают, нет ли там новостей.
— Я уже говорил об этом с Левицкой, — отвечаю ему. — Она сегодня же отправится туда.
— Я думаю, — вставил Струтинский, — не мешало бы еще послать Казимира Домбровского в Великий Житень. У него там родственники, и через них можно кое-что разузнать.
— Ладно! — согласился Кузнецов. — Не будем, ребята, терять время. Но прежде всего нужно оставить квартиру Ивана Тарасовича и предупредить его об опасности. Если схватили Колю, даже мертвым, его могут опознать и кинуться на поиски всех его родственников.
На второй лень дошла до нас страшная весть: на шоссе между Тучином и Великим Житием неизвестный партизан в неравном бою уничтожил много фашистов, а когда у него кончились патроны и гранаты, покончил с собой. Хотя нам и не назвали фамилии отважного патриота, сомнений не было: погиб наш друг, наш боевой товарищ Коля Приходько.
Коля, Коля! Наш веселый, жизнелюбивый Геркулес! Неужели это правда? Неужели мы никогда больше не увидимся с тобой, не услышим твоего громкого уверенного голоса? Неужели смерть оказалась сильнее тебя? Сегодня — ты, а завтра каждый из нас может столкнуться в смертельном поединке с врагом и так же, как ты, отдаст свою жизнь в неравной борьбе, но не станет на колени, не поднимет рук. Идет война. Священная война с коварным врагом. Он силен. Но мы сильнее его. Слышишь, Коля, сильнее! Ты погиб, но ты победил. Ты — с нами. Ты — со всем народом. А народ — бессмертен.
Вместе с известием о смерти Приходько мы получили приказ командования: всем разведчикам срочно возвратиться в отряд. Сделать это было нелегко. Гитлеровцы на всех дорогах расставили заслоны, и необходимо было переждать несколько дней, чтобы они немного успокоились. Но оставаться в Ровно было опасно, обстоятельства требовали оставить «столицу» оккупированной Украины, и мы решили перебазироваться в Здолбунов и уже оттуда с помощью местных подпольщиков добраться до отряда. Так мы и поступили, переехали к братьям Шмерегам. Наши надежды на помощь здолбуновских товарищей не оказались напрасными. Когда Николай Иванович высказал мысль, что неплохо было бы достать автомашину и на ней отправиться в отряд, Сергей Шмерега предложил:
— У нас в заготконторе есть такая машина. Газогенератор. Мешок дубовых чурок — и шпарит сто километров. Гитлеровцы потому ее и не взяли, что она работает на дровах.
— Это хорошо, — сказал Кузнецов. — А как быть с водителем?
Коля Струтинский не выдержал:
— А какой вам нужен шофер? Первого класса или автомеханик? У меня второй класс. Давайте какой угодно драндулет, и я поведу. Были бы только руль и колеса.
— Чудесно! — воскликнул Кузнецов. — Только как же это? Возьмем машину и уедем. А что скажут в заготконторе?
— На этой машине работает бывший военнопленный Леонтий Клименко. Мы его немного знаем. Он какой-то замкнутый, ни с кем не дружит, сторонится всех, но честный, хороший человек, и мы уже думали привлечь его к подпольной работе. Попробуем? — спросил Сергей.
— Если вы в нем уверены, пожалуйста, договаривайтесь, — согласился Николай Иванович.
На следующий день братья Шмереги сообщили, что Клименко без колебаний согласился ехать и машина будет ожидать нас в семь часов вечера в условленном месте.
Ровно в семь мы с Шевчуком были в одном из здолбуновских переулков. Мы увидели старенькую полуторку с газогенераторными баллонами по бокам, около которой возился худощавый, неприветливый с виду человек лет тридцати.
Подойдя к нему, я спросил:
— В каком направлении уходит ваш лимузин?
— В направлении Гощи, — ответил он, оглядев нас с Мишей с ног до головы. — А дальше видно будет… Садитесь, пожалуйста.
Мы забрались в кузов. Через две-три минуты подошел Коля Струтинский.
— Ну, можно ехать? — спросил наш новый знакомый, но тут же прикусил язык, увидев рядом немецкого офицера. Тот, ничего не говоря, открыл дверцу кабины и, удобно устроившись на сиденье, резко захлопнул ее.
Клименко растерянно посмотрел в нашу сторону.
— Все в порядке, — сказал Шевчук. — Поехали.
Видно, эти слова не очень успокоили шофера. Он с недоверием взглянул на нас, вздохнул и медленно полез в кабину.
Машина, оставляя за собой клубы дыма, тронулась в путь.
По дороге нас несколько раз останавливали немецкие патрули, но, заметив в кабине обер-лейтенанта, даже не осмеливались проверять документы. Мы уже надеялись без всяких препятствий добраться к месту назначения, как вдруг перед мостом через Горынь, возле села Бабино, патруль предложил нам сойти с машины и направиться к штабу гарнизона для проверки документов.
— А вы, господин обер-лейтенант, подождите, пожалуйста, в кабине, — обратился к Кузнецову старший патруль.
Но Кузнецов уже соскочил на землю.
— Разве вам недостаточно того, что я здесь? — недовольно воскликнул он.
— Извините, но мы это делаем ради вашей безопасности. Не забывайте: вокруг полно партизан, и кто знает, нет ли их среди ваших спутников. Вы рискуете, господин обер-лейтенант.
— Не ваше дело, кто со мной ездит! — перебил его Кузнецов. — Я был в Париже, в Варшаве, под Харьковом! Я дважды ранен, и мне нечего бояться. Это вы тут, в тылу, пугаетесь каждого воробья. Вас бы на фронт! А что касается этих людей, то я сам их проверял и в ваших услугах не нуждаюсь.
— Еще раз простите, господин обер-лейтенант, мы не хотели вас обидеть, и все это исключительно ради нашей общей безопасности. Но если вы настаиваете, то, пожалуйста, можете ехать.
Шлагбаум поднялся, и мы поехали дальше. Приблизительно через час машина остановилась. Мы рассчитались с водителем и направились к лесу. Клименко стоял и глядел нам вслед, все еще не понимая, с кем он имел дело.
Позже, когда я снова встретился с ним (а он к тому времени уже стал настоящим подпольщиком), он не выдержал и спросил:
— А немецкий офицер, который был тогда с вами, тоже партизан?
— Да это же не немец. Это наш разведчик, русский, — ответил за меня Сергей Шмерега.
— Какой русский? Он тогда на мосту так кричал по-немецки на патрулей, что я даже испугался. Не может быть…
— У нас все может быть, — ответил я. — Здесь нет ничего удивительного. На то мы и партизаны.
