Позже, когда я снова встретился с ним (а он к тому времени уже стал настоящим подпольщиком), он не выдержал и спросил:
— А немецкий офицер, который был тогда с вами, тоже партизан?
— Да это же не немец. Это наш разведчик, русский, — ответил за меня Сергей Шмерега.
— Какой русский? Он тогда на мосту так кричал по-немецки на патрулей, что я даже испугался. Не может быть…
— У нас все может быть, — ответил я. — Здесь нет ничего удивительного. На то мы и партизаны.
Клименко смутился:
— Вот тебе и на! А я еще деньги взял за то, что подвез партизан.
Он долго не мог простить себе этого и, когда во второй раз встретился с Кузнецовым, прежде всего извинился перед ним.
…В отряд мы прибыли на рассвете. В штабе уже знали обо всех подробностях гибели Коли Приходько.
Он приехал на партизанский «маяк» веселый, возбужденный, отдал ребятам наш пакет и, ничего не сказав, пошел отдыхать. Утром следующего дня ему вручили пакет от командования отряда. Перед тем как направиться в Ровно, он вытащил из саней два карабина и, отдавая их Борису Сухенко, сказал:
— На, передай в штаб. Я отобрал их у полицаев.
— У каких полицаев? И где они?
— Я их пустил под лед. Понимаешь, еду я из Великого Житня на Тучин, и вдруг встречаются мне два полицая. «Подвези нас в Козлин», — говорят. Сначала мне хотелось прошить их из автомата, но потом подумал: жаль патроны на этих гадов тратить. «Садитесь!» — отвечаю. Они устроились сзади и давай надо мной смеяться. Чего, мол, я, такой здоровый, не хочу ехать в Германию. Там, дескать, очень хорошо: и культуры можно набраться, и денег заработать. А, думаю, гады, вон вы куда гнете! Я им: «А почему вы сами туда не поехали?» А они мне: «Какое твое дело? Нам и тут хорошо. А вот тебе надо было бы поехать». Один из них говорит: «Мы приедем в Козлин и отправим тебя». Меня аж передернуло. Как раз в это время мы въехали на мост. Ну, думаю, увидим еще, кто кого, я вас отправлю не только в Германию, но и ко всем чертям. Остановил лошадей, выхватил автомат и как заору: «Прыгайте, гады, в воду! Они затряслись от страха и давай меня умолять: «Товарищ партизан, мы пошутили, не убивайте, мы не виноваты». Но я не сдавался. «Прыгайте, говорю, в воду, иначе убью». Они и прыгнули с моста в реку. А вода ледяная, лютая, только их гитлеровки и всплыли наверх. «Черт с вами», — думаю. И погнал лошадей. Ты, Борис, не рассказывай об этом командиру, иначе мне снова попадет.
— Хорошо, не скажу. Но ты будь осторожен. Советую возвращаться в город другим путем.
— Чего ради?
— Твоя выходка может насторожить оккупантов, и они подготовят тебе засаду.
— Вряд ли, — возразил Приходько.
— Не надо быть таким упрямым, Николай, ехать этой дорогой опасно.
— Ну хорошо, поеду другой.
Но он сделал все-таки по своему, поехал в город той же дорогой, которой за день перед этим пробирался на «маяк».
За Тучином его остановил патруль.
— Документы!
Николай подал свой аусвайс.
Один из полицаев начал шарить под сиденьем. Николай не выдержал, выхватил автомат и нажал на спусковой крючок. Автоматная очередь скосила их. Но не все они были убиты. Когда Николай погнал лошадей по дороге, оставшиеся в живых начали стрелять ему вслед. Фашистская пуля попала партизану в плечо, но Приходько продолжал гнать лошадей. Возможно, ему удалось бы скрыться, но навстречу шла машина с немецкими солдатами. Увидев ее, Николай свернул с дороги в поле. Машина остановилась, и немцы открыли стрельбу по нему из пулеметов. Лошади мчались как бешеные. Казалось, еще мгновение — и Приходько удастся оторваться от преследователей. Пуля свалила одну лошадь. Николай быстро выпряг ее и погнал сани вперед. Но не успел он проехать и двух десятков метров, как упала вторая лошадь. Приходько залег за ней и открыл огонь по гитлеровцам. Но к ним подоспело подкрепление: еще одна машина. Фашисты окружили Николая большим кольцом, которое начало быстро сужаться: они решили взять партизана живым. А он и не думал складывать оружие — косил из своего автомата фашистов. Кончились патроны, и он стал бросать гранаты. А потом достал пистолет. Когда гитлеровцы были уже совсем близко, Приходько, истекая кровью, сжег пакет, метнул в немцев последнюю гранату и выстрелил из нагана себе в лицо разрывной пулей, чтоб его не могли опознать.
Люди видели этот поединок, видели, как до последней капли крови дрался с врагами советский партизан.
И пошли по полесской земле о нем легенды. Что был он весь в броне, от которой отскакивали пули. Что, когда немцы кинулись на него, он поднялся во весь свой богатырский рост, хватал их словно щенков, поднимал вверх и изо всей силы бросал на землю. И — смеялся, так громко смеялся он, что далеко-далеко разносилось эхо от этого жизнеутверждающего, победного смеха.
А был он обычным парнем. Если бы не война, он, вероятно, стоял бы возле станка или сидел на студенческой скамье. А быть может, поехал бы в казахстанские степи прокладывать первую борозду веками нетронутой земли. Или вместе со своими ровесниками покорял бы он бурные реки, возводил города и корпуса заводов, штурмовал бы просторы Вселенной.
Он не успел еще узнать радостей первой любви. Но он любил. Любил свою Родину, свой Советский Союз, где и он, и его земляки будто бы заново родились. И ради своей Отчизны, во имя свободы и счастья народа отдал он жизнь.
Таким был он — Герой Советского Союза, комсомолец Николай Приходько. Таким он навеки останется в памяти людей.
Снег покрыл землю полуметровым слоем, занес дороги. Трещали тридцатиградусные морозы. И командование решило перебазировать отряд из леса в село. Жители Рудни-Бобровской с радостью встретили партизан, и мы разместились в теплых хатах.
Пронюхав, что партизаны зимуют в селах, гитлеровцы стали совершать на деревни воздушные налеты и бомбили даже те населенные пункты, в которых, кроме мирных жителей, никого не было.
— Придется возвращаться в лес, — сказал Медведеву комиссар отряда Стехов.
— И я об этом думаю, Сергей Трофимович, — ответил командир. — Направьте разведчиков для выбора места под лагерь, и завтра же оставим село.
Когда на следующий день нас выстроили для перехода в лес, крестьяне собрались на дороге и начали уговаривать командира, чтобы он изменил свое решение. Они говорили, что согласны держать нас у себя до прихода советских войск, плакали, умоляли не оставлять села. Одна женщина вышла на снег босиком, с ребенком на руках, и со слезами стала просить:
— Не покидайте нас, родимые. Мы такие беззащитные… Гоните скорее этих изуверов, бейте их, бейте!
«Чем они провинились, эти люди, почему судьба так зло глумится над ними? — думали мы. — Только недавно пришла к ним свобода — Советская Армия освободила их из-под ярма шляхты, и вот снова их хотят превратить в рабов». И каждый из нас молча давал себе клятву беспощадно сражаться с врагом, гнать его с родной земли, отплатить за слезы народа.
Отряд разместился в густом сосновом лесу в специальных чумах. Расчищали снег, оттаивали землю и наклонно вбивали в нее колья, а затем покрывали ветками, обкладывали снегом. В чумах мы разжигали костры (дым выходил через отверстия вверху), нам было тепло и даже уютно.
Обстановка была романтичной: непроходимый лес, сказочный чум, костер, дым от которого ест глаза, болотная вода из проруби, для которой ежедневно надо было долбить лед, умывание снегом, сон полуодетым… Эта романтика обходилась нам дорого. Люди переутомлялись, появились больные, необходимо было увеличить паек, сделать его более калорийным. Но легко сказать «увеличить», значительно тяжелее стало это сделать.
Продовольствия нам не хватало, и добывать его приходилось почти каждый день. Крестьяне охотно делились с нами своими запасами, но сколько у них было продуктов? Поэтому приходилось организовывать специальные операции по захвату продовольствия у врагов.
Согласно приказам оккупационных властей, крестьяне не имели права забивать выращенный скот, птицу и перерабатывать сельскохозяйственные продукты. Им запрещалось даже держать жернова, чтобы на них молоть зерно. Они все должны были сдавать гитлеровской армии.
За нарушение этих и других приказов была установлена смертная казнь. В бывших панских имениях, на базе которых при советской власти были созданы совхозы и колхозы, теперь поселились новые «правители» — помещики из числа недобитых гитлеровских вояк. Некоторым из высших гитлеровских офицеров, ставших инвалидами на Восточном фронте, фюрер в порядке поощрения «дарил» такие имения.
В селе Зурно, расположенном неподалеку от города Березно, находилось имение, в котором, по данным нашей разведки, сконцентрировалось большое количество скота, птицы, зерна и овощей, отобранных у населения для отправки на фронт.
