— Нет, не помню.
— Стукнул. Тогда я и внимания не обратил, а теперь отказали ноги. Никуда не гожусь, даже встать не могу.
— А я и не знал, — огорчился Онезорг. — Слушай, Вилли, а кто за тобой ухаживает?
— Хозяйка. Хорошая старуха.
— Ужасно, ужасно, — пробормотал гость. — Но может, еще пройдет?
— Может, пройдет, — не стал спорить хозяин. — Руди, у тебя нет чего-нибудь поесть? Хлеба?
— Ничего нету… Хочешь, я тебе денег дам?
— Деньги у меня у самого есть.
Когда за Онезоргом закрылась дверь, Вилли вздохнул и раскрыл лежавшую у него на коленях книгу — толстую, в кожаном переплете и с медными уголками. Полистав страницы, он начал читать вполголоса:
— Всему свое время и время всякой вещи под небом. Время разрушать и время строить. Время разбрасывать камни и время собирать камни. Время войне и время миру…
Возле лютеранской кирхи — бездействующей, потому что в нее угодила авиабомба, — функционировала маленькая толкучка. Спекулянты, в основном подростки, предлагали прохожим сигареты, кусочки сахара, чашечки эрзац-кофе. Сюда пришел и Рудольф Онезорг. Но его не интересовали ни торговцы, ни их соблазнительный товар. Ни на кого не глядя, он прошел в церковь.
К его неудовольствию там не было пусто: мальчишки-спекулянты устроили себе в кирхе что-то вроде штаб-квартиры. Расположившись кто на полу, кто на скамьях, малолетние деятели черного рынка делили выручку, готовили к продаже очередные партии товара, пищали, ссорились, ругались, не обращая никакого внимания па вошедшего. Они были похожи на осмелевших от голода крыс, которых не пугает даже появление человека.
Кто-то резал на кусочки толстый американский шоколад, кто-то проделывал ту же операцию с мылом, а двое, растянув на полу парашют, кроили из шелка носовые платки.
Заморыш лет восьми подошел к Онезоргу и предложил папиросу «Беломор» с привязанной к ней спичкой:
— Десять марок!
Но Онезорг отмахнулся. Он пришел сюда молиться. Чтобы не смотреть на торгующих в храме, он поднял глаза к потолку. Прямо над его головой зиял пролом, виднелось синее чистое небо. Ничто, даже церковная крыша, не мешало его общению с богом.
Глядя в синеву небес, Онезорг стоял и беззвучно шептал слова своей молитвы.
Еще издали Онезорг увидел двухэтажный особняк с красным флагом на крыше — советскую комендатуру. Увидел и невольно замедлил шаг.
К комендатуре подъезжали машины, входили и выходили люди. Онезорга обогнала маленькая яростная толпа: человек семь русских, худых и оборванных, вели, осыпая пинками и подзатыльниками, рослого немца в штатской одежде. Скорее всего, это были бывшие военнопленные, в чьи руки попал кто-то из их мучителей. Здоровенный немец шел быстро; заморенные конвоиры с трудом поспевали за ним, но все равно не отказывали себе в удовольствии подгонять его кулаками. Так они и проследовали в комендатуру.
Онезорг остановился в нерешительности. Он стоял долго. Часовой у входа даже посмотрел на него с подозрением. Собравшись с духом, Онезорг прошел мимо часового в открытую дверь.
— Я хочу говорить с советским комендантом, — сказал Онезорг дежурному офицеру с красной повязкой на рукаве. — Очень поспешное военное дело.
Дежурный оценивающе посмотрел на немца. Серьезное, даже торжественное лицо Онезорга вызывало доверие.
— Пойдемте, — сказал офицер.
Они прошли мимо русских и немцев, ожидающих приема, и дежурный офицер скрылся за дверью комендантского кабинета.
…Комендант, лысоватый коренастый подполковник, сидел за столом и слушал Онезорга. Немец говорил, то и дело спотыкаясь на сложностях чужого языка:
— Один год назад я… э-э… носил службу в шпециальной команде капитана Шнайдер… Через это в России могут гибнуть невиноватые люди… Очень много людей.
— Погодине, — нахмурился подполковник. — Так у нас дело не пойдет. Петр Степаныч, позови переводчика и Кирюшкина.
Дежурный офицер вышел, а комендант сказал:
— Вы сядьте, сядьте. А откуда вы русский язык знаете?
Онезорг, стоявший до этого навытяжку, сел.
— Мой отец и моя мать были прибалтийские немцы. Они приехали на Германию в… э-э… в тысяча девятьсот двадцать одном году.
В комнату вошел лейтенант-переводчик, а за ним очкастый сержант с блокнотом и остро отточенными карандашами.
— Рассказывайте по-немецки, — велел Онезоргу комендант. — Вам будет легче.
И Онезорг во второй раз начал свою историю, по уже по-немецки:
— Год назад я служил в особой саперной команде капитана Шнайдера. По пути отступления нашей армии мы минировали различные объекты, военные и гражданские…
Командующего дивизией, моложавого генерал-майора, комендант перехватил, когда тот уже собирался уезжать. Генерал сидел в камуфлированном «виллисе», а комендант стоял на мостовой и рассказывал:
— Они минировали заводы, вокзалы, театры… Даже больницы… И всюду оставляли мины замедленного действия…
— Погоди. Когда это было? — перебил генерал.
— В августе прошлого года.
— Так эти объекты давно взлетели на воздух.
— В том-то и дело, что нет, товарищ генерал. Если, конечно, верить немцу… Он говорит, там стоят взрывные устройства с замедлением на десять-двенадцать месяцев.
— Это что-то новое, — с сомнением сказал генерал.
Комендант энергично кивнул:
— Вот именно. Ихний командир по фамилии Шнайдер ставил устройства своей собственной конструкции. Этот Шнайдер закоренелый фашист, мерзавец высшей пробы. Расчет у него такой: кончится война, начнется мирная жизнь, люди вернутся на свои места — тогда и пойдет рвать. Он своим минерам так и говорил: «Чтобы вспомнили нас и больше никогда не забывали!».
Водитель и сидевший рядом с ним адъютант голов не поворачивали, но слушали разговор с напряженным вниманием.
— А этот твой немец? — спросил генерал. — Как он тебе показался?
— Затрудняюсь сказать, товарищ генерал… Вроде, не врет, но в душу ведь не залезешь.
— Поедем к тебе. Сам посмотрю па него, — решил генерал и повернулся к адъютанту: — Позвони Харитонову, что я задерживаюсь. Садись, подполковник.
Комендант сел рядом с генералом, и «виллис» тронулся. Сзади ехал пустой «БМВ» коменданта.
— Захватим по дороге дивинжа и кого-нибудь из особистов. — Генерал подпрыгнул вместе с «виллисом» на ухабе. — Комендант! Мостовые надо чинить. Твоя святая обязанность.
Теперь в кабинете коменданта собралось много народу. Рудольф Онезорг стоял посреди комнаты, и со всех сторон на него сыпались вопросы:
— А что привело вас к нам? — спрашивал седой замполит. — Вы немецкий коммунист?
— Я немецкий лейтенант. — Онезорг, естественно, робел от такого количества высших офицеров, но говорил отчетливо и твердо, переводчику легко было переводить за ним. — Ни в какой партии я не состоял.
— Но вы, по-видимому, сочувствуете новой демократической Германии? — продолжал допытываться замполит. Он был настроен к немцу доброжелательно.
— Не знаю… Мне неизвестно, какая она будет. А пока не увидишь своими глазами, как можно судить? Но конечно, я надеюсь на перемены к лучшему.
Этот ответ произвел неблагоприятное впечатление. Замполит нахмурился. «Дивинж», дивизионный инженер, поглядел на генерал-майора:
— Разрешите, товарищ генерал? — Он повернулся к немцу: — Сколько объектов заминировала ваша команда?
Не ожидая перевода, Онезорг ответил по-русски:
— Восемь… Большие фугасы.
— Какой характер взрывных устройств?
— Химические взрыватели, инерционные… — Это Онезорг говорил уже по-немецки. — Магнитные… Все мины ставились на неизвлекаемость. В двух случаях дублировались минами-сюрпризами, которые должны взорвать основной заряд. Взрывные устройства нестандартные, конструкции капитана Шнайдера.
Дивизионный инженер только головой покачал. Со своего места встал майор-особист:
— Разрешите, товарищ генерал? Этого капитана Шнайдера мы как раз разыскиваем. По другим делам. Им занимается старший лейтенант Кудин.
— Вызовите Кудина, — велел генерал и повернулся к Онезоргу: — Вы же прекрасно понимали, что от ваших мин погибнут ни в чем не повинные люди — женщины, дети, может быть… Как у вас рука поднялась?
Глядя в пол, Онезорг ответил:
— Я выполнял приказ. Если бы я отказался…
— Но ты ж мог саботировать! — раздраженно перебил генерал. — Разъединить какой-нибудь проводок. Хотя бы предупредить кого-то из местных. Ты ведь говоришь по-русски!
Онезорг поднял на него глаза:
— Мог… Наверно, мог… Но как бы вам объяснить? На войне человек не ведет себя по-человечески.
— Смотря какой человек, — буркнул комендант.
А Онезорг продолжал:
— Это было как психическая болезнь, как припадок буйства. А теперь я очнулся. Теперь мне стыдно и страшно.
