Изредка посматривая в сторону Долганова, рулевой Колтаков заметил, что к командиру возвращается ровное настроение. Он служил под командованием Николая Ильича уже на втором корабле и в долгих вахтах изучил все его привычки. Он знал, например, что во время опасности командир непременно набьет трубку, примнет сверху табак большим пальцем, но не закурит, а будет пожевывать мундштук в углу рта. Он знал, что трубка будет зажата в руке, когда командир станет отчитывать провинившегося, и что только в спокойном состоянии Долганов начнет пускать кольца дыма.
Течение отклоняло «Упорный» с курса, но Колтаков не давал кораблю катиться. Рулевой внимательно следил за показаниями компаса, с негромким щелчком переводил рукоятки штурвала, и корабль неизменно шел за головным миноносцем. Вахтенному офицеру ни разу не пришлось поправлять рулевого. Долганов оценил умение Колтакова.
— Сносит? — спросил он мягко.
Колтаков ответил и, понимая, что командир разрешает вступить в разговор, продолжал:
— Хорошо, если льдов до самого Архангельска нет, товарищ капитан третьего ранга: может быть, к рождению сына в самый раз попаду.
Николай Ильич знал семейные дела старшины рулевых, в прошлом году был на свадьбе Колтакова в Архангельске. Однако с ворчливым добродушием сказал:
— Я свою жену дольше не видал, Колтаков. На этот раз предпочитаю скорее возвратиться в базу. — И, поднеся спичку к трубке, затянулся. — Будете писать домой, передайте от меня привет своей Наташе.
Славно было на свадьбе старшины и его Наташи. Но Долганов вспоминал о своем участии в празднике и посмеиваясь и краснея. Сказался-таки длительный разрыв с жизнью рабочих людей. Явился к грузчикам, крановщикам, кладовщикам, собравшимся повеселиться у своей товарки, как нелепый свадебный генерал, важным и снисходительным начальником! При всех орденах. И даже доброго душевного тоста не сумел сказать! Какого-нибудь простого напоминания о делах и характере боевого товарища не догадался сделать… По проклятой привычке представительствовать произнес речь о значении доставки океанских грузов фронту и тылу, о том, что в этом важном деле моряки Северного флота и архангельский рабочий класс действуют вместе и утроят свои усилия. Деликатными людьми были милые гости Колтаковых. Они вежливо и внимательно слушали, даже поддакивали. Может быть, они находили, что так и должно быть — свадьба тоже вроде общественно-политического мероприятия. Но Долганов под конец своей речи сообразил, что смешно на свадьбе присутствовать в качестве скучного пропагандиста и говорить прописные истины. В замешательстве он вызвался танцевать русскую с Наташей, с разбитной ее матерью, с какими-то девушками, и тогда исчезла натянутость, и бригадиры, машинисты, крановщики потянулись к нему со стопками.
Наташа подошла, когда он уже взялся за фуражку, и свободно сказала:
— А вы еще оставайтесь! Верно, не легко одному-то!
Он вопросительно посмотрел в ее лицо, и она так же свободно пояснила:
— На корабле, особенно командиру, приходится себя в узде держать. А вы еще нелюдимый, я сразу заметила. Другие горе топят или по ветру пускают, а вы его в себе прячете.
С того вечера, проходя по причалу, Николай Ильич часто останавливался поговорить с Наташей. Он любовался ее энергичной, точной работой. Молодая женщина сидела на высоком стуле перед шумным моторчиком и с уверенностью рулевого плавно поднимала в огромных клещах многотонный груз. Крепкая черноглазая хохотушка, с большими рабочими руками и мужской развалистой походкой, Колтакова нисколько не походила на его жену, но он находил в ней что-то общее со своей Наташей. Может быть, сходство заключалось в свойственной обеим женщинам страсти к делу, может быть, в женской непосредственности.
— Хорошая ваша Наташа, Колтаков, — сказал Долганов, бездумно вглядываясь в драку быстрых чаек с глупышами из-за выброшенной с камбуза шелухи. — Она по-прежнему в порту?
— Нет, теперь на причале «Экономии» командует. И на вечерних курсах успевает заниматься, — не без гордости ответил рулевой.
Заметно похолодало, и Николай Ильич снова поднял капюшон. Наконец-то приблизились ко льдам. В нижних слоях облаков появился ледяной отблеск, а вода загустела. Пленка ледового сала сгладила зыбь.
— Шуга, товарищ капитан, — сказал Колтаков, оставляя в стороне острую торосистую глыбу.
Передний корабль уже входил в пепельную равнину льда, переходившую в желтоватое поле сплошной ледяной каши; еще дальше залегла серо-голубая граница блинчатого льда. Корабль скоро достиг этого рубежа, и рассеченный ледовый покров выглядел с мостика узором из заиндевевших опавших листьев.
— Нерпы, товарищ капитан третьего ранга. Ох, и сколько же их! — внезапно воскликнул Колтаков.
В пятидесяти метрах по носу — на льдине — лежала группа зверей. Они поднимали головы, рассматривали любопытствующими черными бусинками надвигающийся корабль и вдруг стремительно бросились в разводья. Все стадо скрылось под водой, но одно большое животное плыло навстречу льдине. Нерпа оперлась широкими ластами на закраину ледового плота, сильным рывком подняла туловище из воды и скользнула в убежище между двух торосов.
— Ох, просится под выстрел, — сказал, распахивая дверь рубки, старпом Бекренев.
— А зачем стрелять? — с усмешкой спросил Долганов, зная, что последует гастрономическая агитация. И действительно, Бекренев стал уверять, что печень нерпы «мировое блюдо», что в кают-компании обрадуются свежей закуске, так как консервы всем опостылели.
— Чудесно, — согласился Долганов. — Но сейчас некогда.
Он кивнул на концевой транспорт, из-за которого отставал миноносец. Вдали уже дымили линейные ледоколы, корабли охранения стопорили машины, остальные транспорты, перестроившись в кильватерную колонну, втягивались в канал.
— Вот подгоним этого соню и постреляем, — успокоил он старпома и приказал увеличить ход. Расталкивая слабый лед, миноносец обежал вокруг транспорта и проложил широкую дорогу чистой воды. Американец понял молчаливое приглашение, и за его кормой заметно увеличилась струя.
— Красноречивее всяких сигналов, — объявил штурман, когда Николай Ильич вновь перевел телеграф на «малый».
«Упорный» был теперь на траверзе другого миноносца своего дивизиона, и Николай Ильич, приветственно махнув товарищу рукой, разрешил охоту.
— Только, чур, Алексей Иванович, не стрелять по зверям в воде. Утопим зря и не вытащим!
— Конечно, конечно, — откликнулся помощник и торопливо выпустил несколько пуль.
Нерпы не переменили даже своих мест на льдине. Николай Ильич отобрал у Бекренева винтовку.
— Нехорошо перед народом срамиться, старпом, очень нехорошо.
Этого не следовало говорить. Алексей Иванович Бекренев не понимал шуток. А тут еще штурман, бравший пеленг, крикнул:
— Видно, цель великовата.
Бекренев нахохлился и стал похож на боевого петуха. Он покосился в сторону штурмана, строго взглянул на краснофлотцев и попытался принять вид безразличного наблюдателя.
Долганов несколько раз прицеливался и опускал винтовку. Хотелось убить большого тюленя, да так, чтобы без хлопот взять на борт, и вот он рассчитывал, выжидал.
У Бекренева не хватило терпения, он громко и независимо сказал:
— Нацеленная винтовка даже не пугает. Пожалуй, придется выстрелить, товарищ командир.
— Придется, — невозмутимо согласился Николай Ильич и спустил курок.
Тюлень вскинулся и ткнулся мордой в лед. Штурман зааплодировал и крикнул:
— Учитесь, Алексей Иванович!
— Здорово, здорово, — неохотно согласился Бекренев.
— Всегда следует в голову бить, — будто извиняясь за свой успех, объяснил Николай Ильич. — Вы попробуйте по такому рецепту, старпом.
Он отдал винтовку и пошел смотреть, как поднимут добычу.
Колтаков сменился с вахты и на правах старого зверобоя разделывал тюленя. Вокруг толпились незанятые краснофлотцы, и присяжный зубоскал, радист Головченко, предлагал:
— Первым делом — тюленьи гляделки товарищу Колтакову. Свои у него небось устали, трудно даже в кильватер держать.
— С чего бы это? — поощрил кто-то, поняв насмешку радиста.
— А собственные у него слезой изошли: в Архангельск не попадем!
Колтаков покосился на радиста и ловким ударом отделил горло нерпы.
— Можете получить, товарищ Головченко, для успеха в самодеятельности. Богатые голосовые связки — первый певец был на лежках Белого моря.
— Товарищ Головченко — тенор, ему не подойдет, — сказал кто-то под общий смех.
— А кому ласты?
— Боцману, чтобы ловчее тросы укладывать.
— Удобнее будет узлы вязать!
Уже каждому хотелось принять участие в состязании на меткое словцо. Особенно дружно навалились на молодожена, комендора Ковалева. Ковалев стеснялся, краснел до самых ушей, а Долганов, как давеча в беседе с Колтаковым, почувствовал себя связанным с комендором общим чувством. Он сказал:
