— Удобнее будет узлы вязать!
Уже каждому хотелось принять участие в состязании на меткое словцо. Особенно дружно навалились на молодожена, комендора Ковалева. Ковалев стеснялся, краснел до самых ушей, а Долганов, как давеча в беседе с Колтаковым, почувствовал себя связанным с комендором общим чувством. Он сказал:
— Все от зависти, Ковалев, уверяю вас, от зависти. Они после похода будут на корабле, а вас отпущу на три дня в Мурманск. Знают и завидуют.
Николай Ильич медленно пошел по кораблю, заглянул в энергопост, в первую машину, на камбуз. Радуясь порядку, гордясь почти щегольской опрятностью, он вернулся на мостик в хорошем настроении и даже признаки ухудшения погоды встретил с одобрением:
— Положено по сезону, Кулешов. Чего жалуетесь?
— А я не жалуюсь, — сказал штурман.
Когда корабли расстались с транспортами и полным ходом пошли в обратный путь, Николай Ильич прилег в салоне на узкий диванчик. В комбинезоне и унтах было неудобно, но усталость после бессонной ночи взяла свое, и он задремал. Вырываясь из забытья, отличал противолодочные зигзаги от смены румба на генеральном курсе, но лишь усилившаяся качка избавила его от сонного оцепенения. Тело то делалось тяжелым и вжималось в кожу дивана, то становилось необычайно легким, словно пустым, и готово было взлететь. Портьера на переборке с дребезжанием ходила на кольцах. Вдруг жесткая волна ударила под самый киль корабля. «Упорный» вздыбился и стремительно полетел вниз. Николай Ильич встал, нахлобучил шапку и вышел.
«Самолюбив, — с одобрением подумал он о Бекреневе. — Не захотел вызвать».
Шквальный ветер давил на двери, и Долганов должен был приложить усилие, чтобы выйти на полубак. Волна накрыла палубу до первого орудия, взметнулась и отхлынула, оставив белую пену. Командир задержался на трапе, бросив быстрый взгляд на шлюпки и аварийный лес. Несмотря на килевую качку, ни один предмет не елозил. На верхней палубе Долганов услышал голос Бекренева в репродукторе трансляции. Помощник дважды повторил:
— По шкафуту ходить осторожно, держаться за леер!
Усиленный микрофоном, тенорок старпома перекрыл свист ветра, гул волн и шум машин. Николай Ильич одобрил Бекренева кивком головы и стал искать за холмами воды корабли отряда. «Умный» на траверзе слева и «Уверенный» на траверзе справа держались дистанции, назначенной походным ордером. По тому, как зарылись они в высокие гребни, Николай Ильич определил силу волнения в семь баллов. «За Святым Носом, должно быть, больше», — решил он. Но там изменится курс и станет легче.
Из штурманской рубки Долганов перекинулся словом с Бекреневым, сказал, что скоро сменит его, и придирчиво просмотрел расчеты штурмана. На течении и противном ветре корабль значительно терял в ходе, но все же штурман преувеличил потерю скорости.
— Выйдите-ка и определитесь по Святому Носу, Кулешов.
— Так ведь он будет виден через полчаса, не раньше.
— А вы сходите на мостик.
Конечно, командир не ошибся, и сконфуженный штурман стал поправлять на карте место корабля.
— На шесть миль меня обокрали — и как раз, когда я хочу скорее в базу. Меня ведь жена ждет, Кулешов, — пожурил Николай Ильич штурмана.
Кулешов был грамотный штурман. Он попытался оправдаться, жалуясь на снежные заряды, но его объяснениям помешал шифровальщик. Долганов угрюмо прочитал радиограмму, угрюмо передал ее штурману.
— Хорошо, что лишнего не прошли. Скажете, Кулешов, когда ложиться на курс к Иоканьке. Я — наверх.
Только на миг его охватила обида, что Наташа теперь уже наверняка не застанет его, а он не сделал даже нужных распоряжений. Личные тревоги отодвигала в какой-то дальний угол сознания мысль, что новый курс после заправки топливом поведет к бою, может быть, к тому самому, которого он ждет уже третий год.
Пока Сенцов провожал на окраину поселка свою спутницу из Москвы, короткий мартовский день окончился. Рассеянный палевый свет бродившего над горизонтом солнца вновь сменила полярная темень. Правда, короткое время между облаками еще играли сполохи. Зеленые, оранжевые и красные — багрового оттенка — лучи, то дрожащими прямыми столбами, то щупальцами диковинных прожекторов, в причудливых переливах красок метались под низким сводом неба, но и их вынудило отступить плотное скопление снеговых туч.
С пригорка, вровень с крышами больших новых домов, Сенцов еще успел полюбоваться короной сияния. Осветив вершину скалистого округлого массива на западе, она отражалась в стылой воде бухты бронзовыми витками, гранатовыми и рубиновыми россыпями. Здесь-то его и приветил первый порыв шквального ветра. Он чуть не сбил созерцателя с ног, и почти мгновенно затем все закрыла угольно-черная тьма. Со следующим порывом ветра густо повалил снег и атаковал стремительными сухими крупинками. Они царапали намерзшие щеки, набивались под веки, облепляли ресницы, лезли в уши и рот, леденили незащищенную голову. Приходилось жалеть, что щегольская легкая шинель и фуражка не упрятаны в шкаф, не сменены капковым бушлатом и ушанкой. Однако Сенцов не стал сворачивать к своей квартире и продолжил прогулку. Ну и пусть надолго снежный заряд, пусть растут сугробы на улицах, пусть ветер с всем наметает завалы поперек дорог, крутыми горками запирает тропки! Не в первый раз устраивает ему Север такую встречу.
Сенцовым владело задорное чувство, когда он решил, несмотря на учащавшиеся заряды пурги, продолжать прогулку. Он по памяти определил место поворота на нижнюю дорогу и не ошибся. Но следующий порыв ветра сбил его с пути, и лишь теплое дыхание невидимого корабля помогло сообразить, как найти ступени, ведущие к первому пирсу. Он упорно кружил, нащупывая спуск в уже наметенных холмиках снега.
Удивительное поведение для всех, кто знал рассудительного и как будто лишенного склонности к неожиданным поступкам капитан-лейтенанта! Да, пожалуй, и сам Сенцов не мог бы за семь лет своей службы в северной базе вспомнить, чтобы у него были такие желания. Случалось, конечно, в такую непогоду оставлять корабль или домашнее тепло для дела, не терпящего отлагательства. Но уж никак не для романтического и совершенно бесцельного путешествия, когда все живое в базе упряталось от укусов ледяного ветра.
И как искренне этот скромнейший из командиров штаба стал бы отпираться, если бы кто-то взялся объяснить ему, что он попросту выбит из привычной колеи размеренной жизни встречей с Натальей Александровной. Ведь Сенцов даже и не думал о ней, пробираясь сейчас к кораблям. Только радовался за друга и однокашника, Колю Долганова, которого ждет теперь после трудной разлуки жена. Конечно, милая, чрезвычайно милая женщина, и Сенцов радовался, что в продолжение двух суток оказывал ей маленькие услуги в вагоне, без проволочек переправил по заливу и доставил домой.
Сгибаясь, уклоняясь от ударов ветра, Сенцов добрался к стенке пирса, ткнулся в швартов, закрепленный на чугунной тумбе пала. Синий свет у сходен, круто уходивших вниз (было время малой воды), выделял из тьмы верхнюю надстройку, парившую трубу и высокую палубу бака с зачехленными орудиями.
«Эх, хорошо у них, — позавидовал Сенцов, прислушиваясь к могучему, но уютному гулу воздуха в турбовентиляторах, — а мне всю ночь сидеть в скале, в сырости». Вытащив руку из кармана, он поднес светящиеся часы к глазам. До вступления на дежурство по оперативному отделу оставалось не меньше часа; вполне достаточно, чтобы пройти на пирс подводных лодок.
Две сотни шагов — и опять синий свет с эсминца. Дальше короткий и широкий тральщик, от которого, несмотря на годы его новой военной биографии, отдавало острым запахом рыбы. И вот, наконец, припавшие к воде, едва заметные со стенки подводные лодки. В расплывчатых пятнах света их рубки и вправду походили, как уверяла Клавдия Петрушенко, бывшая оперная певица, на стоячие воротники боярских опашней, а узкие, веретенообразные корпуса теперь надо было угадывать. Потопав заледенелыми ногами возле часового в огромном тулупе, Сенцов одолел путь и к последнему причалу с разной вспомогательной посудиной. Тут в проблесках белой пены, бурно стремившейся с моря, все скрипело, ходило, с рокотом взлетало вверх и со всхлипыванием падало. Это было обычно в Главной базе при господствующих ветрах. Сенцов заспешил в обратный путь.
Ветер полоскал полы шинели, вздувая их парусом. Трудно было держаться на ногах. Пришлось стягивать полы руками, пригибать голову. Внезапно стало еще темнее, снег повалил мягкими крупными хлопьями. Только по влажной полосе берега, которую море открыло при отливе, Сенцов угадал, куда сворачивать. Он подвигался медленно, но широким и твердым шагом, очень довольный прогулкой, и, наконец, достиг входа, обозначенного сбитым из досок тамбуром.
