Солдаты привычно и быстро объяснили все это, подкрепляя свои слова жестами, так что Ёсимуре не пришлось мучиться с переводом. Когда они ушли, пленные растерянно переглянулись — им приказано мыться прямо под открытым небом. Они медлили, не решаясь раздеваться у всех на виду, но главное — им не хотелось расставаться со своей формой. Какой бы грязной и ветхой ни была их одежда, менять ее на форму противника не было никакого желания. Тех двоих в соседней палатке, наверно, вот так же заставили переодеться.
Один из охранников, заметив, что они продолжают сидеть на раскладушках, громко крикнул: «Хэй!» — и жестом поторопил их.
— Давай ты первым! — предложил Тадзаки, и Ёсимура нехотя стал снимать одежду. Кожа у него была синевато-бледная, как у тяжело больного; казалось, ткни пальцем — и Ёсимура упадет.
Ёсимура решил, что, раз уж подвернулся случай, нужно как следует помыться с мылом, о котором они давно забыли. «Неизвестно, что еще ждет нас впереди, — подумал он, — так лучше уж быть чистым». Медленно, по-стариковски, он тер лицо, голову и все тело. В общем-то, он был не очень грязен, так как даже в джунглях часто мылся в ручье, хотя и без мыла.
Сполоснувшись, Ёсимура намотал вокруг бедер фундоси [7]. Оно было очень грязное, но не мог же он устроить здесь стирку! Пришлось смириться. Однако охранник громко окликнул его и жестом приказал снять фундоси.
— Что делать? Он и фундоси велит скинуть. — Ёсимура повернул мучительно исказившееся лицо к Такано и Тадзаки. Но те молчали. Тогда Ёсимура снял с себя фундоси и натянул австралийские солдатские трусы. Он выбрал самые маленькие, но и они оказались ему длинны, и он решительно подвернул их на поясе.
Затем он натянул носки цвета травы и надел ботинки. Ботинки были ему впору, но казались неудобными, так как были на шнурках, к которым Ёсимура не привык.
Наконец Ёсимура опустился на раскладушку. Ощущение напряжения, которое он испытывал до сих пор, спало — тело вдруг отяжелело, и он лег, ожидая, пока Такано и Тадзаки не вымоются и не переоденутся.
Парусиновая раскладушка мягко просела под его тяжестью; казалось, он опускается в пропасть. Он чувствовал необходимость как-то сосредоточиться, обдумать будущее, но мысли были бессвязными, хотя он чувствовал какую-то легкость. События дня проплывали одно за другим и как бы наслаивались одно на другое.
Переменив одежду, Такано и Тадзаки совершенно преобразились. Австралийская форма забавно топорщилась на них, но они мрачно, без улыбки оглядели друг друга. Одежда была не новой, но чистой, выстиранной и опрятной. Однако для чего их переодели? Выдать пленным свою военную форму, не допросив, — в японской армии такое было бы совершенно немыслимо.
Снова пришли двое солдат. На этот раз они принесли канистру с бензином. Войдя за ограждение, они сразу же заметили, что Такано надел свои ботинки, и приказали сменить их. Затем они взяли ботинки Такано, подхватили одежду, сложенную у палатки, и понесли ее за ограду. Они несли ее не в руках, а на конце палки. По дороге чье-то фундоси упало и длинной лентой растянулось по земле. Солдат поддел его палкой.
Они не могли смотреть на манипуляции солдата без чувства унижения и какой-то безотчетной враждебности.
А солдаты облили одежду бензином, чиркнули спичкой и подожгли ее. Трое пленных хмуро следили за тем, как огонь пожирает их вещи. От костра шел тошнотворный запах. Острое чувство жалости к себе, печаль и вместе с тем ощущение освобождения охватили Ёсимуру. Он словно избавился от какой-то тяжести.
Тряпье, как видно, горело плохо. Солдаты усердно ворошили груду одежды палками и подливали бензин, и все это они делали с видом деловитым и бесстрастным. «Значит, им часто приходится выполнять такие поручения, — подумал Ёсимура. — Тогда где же все те пленные, чью одежду они сжигали? Может быть, их отправили в Австралию, как писали в листовках?»
— Господин фельдфебель! — обратился Ёсимура к Такано, когда костер догорел. — Раз они выдали нам эту форму, наверно, ничего плохого не сделают? Как вы думаете?
— Почему? — спросил Тадзаки.
— А зачем менять одежду пленным, если их собираются пытать или убивать.
— Гм… — задумался Тадзаки. — Может, ты и прав.
Такано молчал. С самого утра, с тех пор как их схватили, он не проронил ни слова и почти не реагировал на то, что происходило вокруг. Такано был не из тех, кто теряется в новой обстановке, напротив, в любых условиях он сохранял твердость и решительность — за это качество его уважали и низшие чины и офицеры. Однако теперь он как-то сник.
— Значит, что же, увезут куда-нибудь и заставят работать? — продолжал Тадзаки.
— Наверно, так и будет. Недаром же они пишут об этом в листовках, — сказал Ёсимура.
— Стало быть, в Австралию увезут?
— Ну да. Отправят в Австралию, и будем там вкалывать на фермах.
— И как ты на это смотришь?
— А что я могу сделать? Теперь уж ничего не изменишь.
Приближался полдень. На кухне началась суета. Видно было, как за проволочной сетчатой дверью струится пар, слышались голоса и звяканье посуды. В воздухе стоял запах вареных овощей.
К кухне со всех сторон шли солдаты, они несли алюминиевые судки, похожие на коробки для завтрака — «бэнто-бако». Позвякивая судками, солдаты выстроились в очередь вокруг кухни. Получив обед, они уходили в столовую.
* * *
— А нам-то дадут пожрать? — спросил Тадзаки, с любопытством наблюдавший эту картину.
— Может быть, и дадут, — ответил Ёсимура.
— Наверно, когда эти кончат есть.
— Угу. Впрочем, если и дадут, то остатки, конечно.
— А черт с ними! Лишь бы досыта! Я вот сегодня утром за цикадами ходил — ни одной не поймал.
— А вдруг их еда нам не годится. Вдруг нас понос прохватит?
— Кажется, картошкой пахнет? — Тадзаки повел носом.
— И молоком, — сказал Ёсимура.
В это время один из охранников окликнул пленных в соседней палатке. Качаясь от слабости, двое японцев поплелись к выходу. Их палатка была ближе к воротам, чем та, в которой находились Ёсимура, Такано и Тадзаки. Они шли медленно, еле волоча дрожащие ноги в огромных ботинках. Редкие, как младенческий пух, тусклые волосы свидетельствовали о тяжелой дистрофии.
Охранник открыл ворота раньше, чем они добрались до них. Другой охранник принес с кухни судки и вручил пленным.
— Ага! Жратву дают! — радостно воскликнул Тадзаки. И пока они молча смотрели, как их соседи получают еду, появились двое солдат, которые занимались их одеждой, с такими же судками в руках.
Они молча вошли за ограждение, держа в одной руке похожие на «бэнто-бако» судки, а в другой — эмалированные кружки. Поставили судки на полотняные раскладушки, торжественно произнесли: «Намба ван» — и кивком велели есть.
В одном судке было картофельное пюре с морковью и зеленым горошком. Сверху лежало три толстых ломтя ветчины. В другом судке два консервированных персика в молоке, и с краю — большой, но тонкий ломоть хлеба. В эмалированных кружках — кофе с молоком. И это порция на одного человека. Солдаты отправились за второй порцией.
Когда был доставлен обед для всех троих, Ёсимура решил поддразнить Тадзаки.
— А не отравлено ли все это? — спросил он.
— Черт с ним! — отозвался Тадзаки и с жадностью набросился на еду.
— Ешьте, господин фельдфебель, — сказал Ёсимура, взяв хлеб.
Такано, словно очнувшись, некоторое время непонимающе смотрел на обоих, затем взял вилку.
Они съели все мгновенно — за две-три минуты. Первым расправился с обедом Тадзаки.
— Как будто вовсе и не ел, — сказал он, поглаживая живот. — Куда все подевалось — непонятно.
— У них главная еда — хлеб, а нам хлеба совсем мало дали. Словно на закуску, — заметил Ёсимура.
— Да ведь класть некуда. На краешек судка положили. Будут они с нами церемониться — мы же пленные.
— Да, потому, наверно. А им, таким здоровенным, этой порции маловато, пожалуй.
— Мне и три обеда не хватило бы!
— А персики какие вкусные! — облизнулся Ёсимура.
— По вкусу пришлись? И что это у них вся еда какая-то сладкая, как для младенцев!
После того как обед закончился, солдаты принялись мыть посуду. Рядом с будкой охранника, возле кухни, стояло три бака. В один из них выбрасывали остатки нищи, в другой, видимо наполненный горячей водой, опускали судки и с лязгом полоскали их там.
Большинство солдат выбросили картофельное пюре, некоторые вместе с пюре выкинули даже ветчину.
— Какая жалость! Лучше бы нам отдали, — вздохнул Тадзаки, глотая слюнки.
— Да они, видно, порции по три съели, вот и осталось.
— Это уж точно! — подхватил Тадзаки. — И хлеба, наверно, кусков по десять сжирают.
Вымыв посуду, солдаты расходились по своим палаткам, помахивая судками. Некоторые подходили к проволочной сетке взглянуть на новое пополнение.
