надо, работать. Я тут не выкладываюсь.
— Как же так? — попробовал уговорить его Перфилов. — Ты нам нужен.
— Там нужней, Саша, — сказал комиссар, надевая вещмешок. — Сейчас нужней там.
В этот шестой день обороны еще одно несчастье свалилось на Перфилова…
С базы пришло сообщение: щуцкоровцы связываются с фашистами, вышедшими на побережье. Помешать им во что бы то ни стало! И вот на коммуникацию вышли два «морских охотника» под командой Воробьева и Козлова. Белокурый красавец Козлов последние дни нервничал, но Перфилов, занятый по горло делами, не придал этому значения.
В одиннадцать ночи Козлов донес: «Видим два силуэта кораблей противника и шесть катеров». Перфилов приказал: «Ведите наблюдение. Ждите подмогу». Но вскоре Воробьев сообщил, что остался один. Командир звена Козлов поставил дымовую завесу и ушел на базу.
Он явился к вечеру, весь перепачканный мазутом. Говорил путано: мотор отказал, пробило маслопровод. И еще что-то…
Командир отряда молчал, уткнувшись в карту, словно не слышал. «Мотор, масло…» И он, Козлов, наверное, сам возился с мотором, этакий старатель. А теперь вот вернулся демонстративно перепачканный. И еще Перфилов думал, что моторы действительно барахлят, а запчастей нет. Но с войной не шутят. Свастика, точно спрут, сжимает горло земли. И против нее может быть только сила, и только огонь… В каждой руке, в каждом сердце…
Перфилов смотрел на карту, принимал и отдавал приказы, кричал в трубку, а Козлов все стоял — час, другой, третий.
Он стоял и слышал каждое прочитываемое вслух донесение Воробьева:
«…Даю ракету. Ответа нет. Открыли огонь…
…Корабли свернули с курса: малость пугнул их. Не разобрались, сколько нас здесь.
…Следую за противником. Шлите подмогу!»
Уже на рассвете, под гул прибоя, Перфилов прочел последнее донесение:
«…Обнаружил катера противника. Иду в бой. За Родину…» Перфилов поднял голову. Лейтенант стоял, сжав зубы. По черному лицу его катились слезы.
Перфилов, сломленный бессонницей, качнулся в кресле, сказал хрипло:
— Можете искупить вину… Завтра пойдете конвоировать транспорт.
— Спасибо…
— Разговоры отставить!.. Говорить будем, когда вернетесь.
Он не вернулся.
Ах, не так это просто — разобраться в человеке. За своих детей он спокоен, вырастил их скромными, работящими. Кто знает себе цену, тот и в бою не продешевит. А ведь есть и другие, вроде тех, кто по вечерам околачиваются в подъездах. С виду орлы, острословы, а каковы окажутся на поверку?
— …Саша, ты еще не завтракал.
В дверях стоит жена. Не оборачиваясь, он представляет ее доброе в морщинках лицо, сумку в разбухшей от тяжести руке.
— Потом…
— Саша, — сказала жена. Теперь он обернулся и увидел ее опущенные ресницы. Она всегда была с ним немного робкой, словно они не прожили вместе четверть века. — Послушай меня.
— Да…
— Пройдет твой грипп, и ты сходишь в министерство. Попросишь, чтоб тебе дали, как это… ну, какие-нибудь лекции. Правда… — торопливо добавила она. — Это очень нужно. И тебе, и всем… Я ведь знаю.
Он усмехнулся, покачал головой, и жена слегка покраснела, как всегда, когда ей казалось, что она говорит не то, что нужно. Но сейчас она была уверена в обратном: он просто не может дома, один…
— Ну хочешь, пойдем в министерство вместе. У нас ведь там друзья.
Получилось и вовсе глупо.
Он услышал, как скрипнула дверь. Жена ушла.
А телефон молчал. «И слава богу», — в сердцах подумал Александр Николаевич, но с каждой минутой все отчужденнее глядел на него, сам еще не понимая, чем взволнован. Видно, тем далеким, что всплыло в душе. Он должен помнить об этом. Все должны помнить!
Да, он многое пережил…
До последнего дня, когда стало известно, что Таллин окружен, все оставались на местах. Эвакуироваться считалось позором. А потом сразу десятки тысяч людей пришли в порт и стали грузиться на военные транспорты. В тыл вела одна дорога — морем, усыпанная минами, кишевшая вражескими судами и подлодками.
Командир отряда Перфилов с флагмана отдавал распоряжения. И караван продвигался к Ленинграду.
Уже потом, неделю спустя, в Кроншлоте они с новым комиссаром стали считать потери.
Осталось немного. А их уже ждал боевой приказ — высадить десант в Новом Петергофе.
Стоял студеный октябрь. Свинцовые волны Балтики бились в каменный пирс. Катера на швартовых скакали, словно взмыленные кони. Ветер рвал на Перфилове шинелишку, но он не чувствовал холода, слушал рапорт Червонного.
Живой, невредимый, с поседевшими за эти дни висками, Червонный отправлялся в самое пекло. Он верил, что все обойдется, неунывающий хохол. Не обошлось. Просто у него не было выбора: смерть или победа. Он первым прорвался к берегам Петергофа, не дрогнув под кинжальным огнем. Моряки пошли в атаку. И прорвались вглубь.
Он вернулся с рассветом к берегу — узнать о судьбе десантников. Прямым попаданием снаряда снесло рубку. Сверху из-за низких туч вынырнул «мессершмитт».
…Катер дрался до последнего. Волны Балтики сомкнулись над ним.
В эти морозные дни Перфилов словно утратил ощущение голода, холода. Волоча раненую ногу, обходил причалы.
Предстояло укрепить район, выловить мины.
«Работать надо, работать», — прав был комиссар Земляков. Работа спасала, не думалось, что впереди. Просто люди выкладывались до отказа, выполняли долг. А где-то рядом стоял Ленинград — голодный, заиндевелый, борющийся. Был день, когда, казалось, все уже потеряно, не выдержит город, не выдержат отрезанные немцами гарнизоны на островах Эзель и Даго.
И вдруг, не прошло и недели, Балтику пронизала весть:
— Немцы биты под Тихвином. Генерал Мерецков наступает!
Солнечным снежным утром Перфилов стоял перед новым пополнением. Курносые мальчишеские лица, чубчики из-под бескозырок. Медленно падал снег. В зимней шуршащей тишине отчетливо звучал глуховатый голос Перфилова.
Он говорил о традициях экипажей «морских охотников». О мужестве. О своих друзьях, что выиграли войну, но не увидят победы.
Вспоминая снежное утро в грохочущих отзвуках наступления, он подумал, что те, погибшие, и те, кто пришел им на смену, были не намного старше школьников которые ждут его сегодня. Наверное, ждут.
А телефон молчал. И в груди адмирала шевельнулась горечь. Когда раздался звонок, он поспешней обычного схватил трубку — даже под лопаткой кольнуло.
Звонила подруга жены, просила передать, что взяла билеты в театр.
— Да, — сказал адмирал, — я передам.
И сразу же, все так же торопливо, набрал номер. Диск срывался. Короткие дальние гудки. И снова набор, И снова.
— Алло! Я слушаю, — донесся наконец едва различимый голос. — Кто? Комсорг… Виктор…
Фамилии Перфилов не разобрал. Он назвал себя и, волнуясь, чуть ли не покрикивая, потребовал объяснить, в чем дело, почему до сих пор нет звонка. Может быть, встречу отложили? Народ разбежался? Тогда надо было бы сообщить!
— Да нет, что вы.
Какое-то мгновение два голоса
