В портняжной мастерской он тем же способом затверживал французские глаголы. По вечерам, когда он уставал от занятий языком, вор обучал его искусству делать отмычки из проволоки и объяснял, как утихомирить сторожевого пса. Он рассказывал также о сроках созревания всех полевых плодов и о том, как незаметно забраться в копну сена, чтобы хорошенько выспаться. Растратчику удалось протащить в тюрьму несколько номеров журнала «Элегантный мир». У них только и было чтива что Библия да этот журнал. Из него они и черпали подробные сведения об этикете дипломатических приемов, узнали, в каких случаях вдевать в петлицу фрака красную или белую гвоздику. В одном вопросе вор ни за что не давал себя переубедить: он решительно утверждал, что к фраку полагается только черная бабочка, и ссылался на пример множества кельнеров, которых видел в различных кафе и ресторанах.
Когда наутро пятого дня их выводили на прогулку, служитель внезапно так сильно толкнул Керна, что тот ударился о стенку.
– Будь повнимательнее, осел! – заорал тюремщик.
Керн притворился, будто не может удержаться на ногах. Он хотел упасть и, как бы невзначай, ударить служителя по голени. Это могло сойти безнаказанно. Но он не успел выполнить свое намерение – служитель дернул его за рукав и быстро шепнул:
– Через час попросись в уборную. Скажешь, мол, живот свело… Вперед! – крикнул он затем. – Ждать тебя, что ли, будем?
Во время прогулки Керн прикидывал, не хочет ли служитель подложить ему свинью. Оба терпеть не могли друг друга. Потом, придя в портновскую, он почти беззвучным шепотом обсудил этот вопрос с вором, крупным специалистом по тюремным делам.
– Попроситься в уборную можно всегда, – заявил вор. – Это твое человеческое право. Уж тут он к тебе никак придраться не сможет. Одни выходят чаще, другие реже, – все дело в природе. Ну а там уж держи ухо востро.
– Хорошо. Посмотрим, чего ему надо. Во всяком случае – хоть какое-то развлечение.
Керн сделал вид, будто мается животом, и служитель вывел его. Он привел его к уборной и оглянулся.
– Сигарету хочешь? – спросил он.
Арестантам запрещалось курить. Керн рассмеялся:
– Так вот оно что! Нет, дорогой, на этом меня не поймаешь!
– Да заткнись ты! Думаешь, копаю под тебя? Штайнера знаешь?
Керн изумленно уставился на него.
– Нет, не знаю, – сказал он через секунду, заподозрив подвох против Штайнера.
– Так, значит, не знаешь Штайнера?
– Не знаю.
– Ладно, тогда слушай. Штайнер велел передать тебе, что Рут в безопасности. Можешь не беспокоиться за нее. Когда выйдешь на волю, попроси, чтобы тебя выслали в Чехословакию, и сразу же вернись обратно. Теперь ты знаешь его?
Вдруг Керн почувствовал озноб.
– Дать сигарету? – спросил служитель.
Керн кивнул. Тот достал пачку «Мемфис» и картонку со спичками.
– На, возьми! От Штайнера. Но если попадешься, помни – я тебе ничего не давал. А сейчас войди в уборную и покури. Дым выпускай в окошко. Я посторожу.
Керн достал сигарету, разломил ее надвое и закурил половинку. Он курил медленно, глубоко затягиваясь. Рут в безопасности. Штайнер следит за ним. Он смотрел на грязную стену с похабными рисунками, и ему казалось, что эта тюремная уборная – самое прекрасное место на свете.
– Почему же ты мне не сказал, что знаешь Штайнера? – спросил служитель, когда он вышел.
– Возьми сигарету, – сказал Керн.
Служитель отрицательно покачал головой:
– Об этом и речи быть не может!
– А ты-то откуда его знаешь? – спросил Керн.
– Однажды он вызволил меня из беды. Из большой беды. А теперь пошли!
Они вернулись в мастерскую. Профессор и вор посмотрели на Керна. Он кивнул и сел на свое место.
– В порядке? – беззвучно спросил профессор.
Керн снова кивнул.
– Тогда продолжаем, – прошептал профессор в свою рыжую бороду. – Aller[32]. Неправильный глагол. «Je vais, tu vas, il…»[33]
– Нет, – возразил Керн. – Возьмем сегодня другой глагол. Как по-французски «любить»?
– Любить? «Aimer». Но это правильный глагол.
– Вот именно поэтому, – сказал Керн.
* * *
Профессора выпустили через месяц. Вора – через полтора. Растратчика – через несколько дней после вора. В последние дни растратчик пытался склонить Керна к гомосексуализму, но Керн был достаточно сильным, чтобы не подпускать его к себе. Однажды он нокаутировал его коротким прямым хуком – уроки бокса не пропали даром. После этого растратчик унялся.
Несколько суток Керн провел в одиночестве. Потом в камеру привели двух новых заключенных. Он сразу понял, что это эмигранты. Старший молчал. Младшему было лет тридцать. На обоих были поношенные, но тщательно вычищенные и отутюженные костюмы. Едва войдя в камеру, старший лег на койку.
– Откуда вы? – спросил Керн младшего.
– Из Италии.
– Как там?
– Раньше было хорошо. Я прожил там целых два года. Теперь все кончилось. Везде строжайший контроль.
– Два года! – сказал Керн. – Это что-нибудь да значит!
– Да, а тут меня схватили на восьмой день. Неужели со всеми так?
– За последние полгода здесь стало намного хуже.
Новичок подпер голову руками.
– Везде стало хуже. И то ли еще будет?.. А как в Чехословакии?
– И там скверно. Слишком много народу понаехало. Вы были в Швейцарии?
– Швейцария слишком мала. Только приедешь, и уже ты у всех на виду. – Мужчина неподвижно смотрел перед собой. – И почему я не подался во Францию?
– Вы говорите по-французски?
– Конечно, говорю. – Он провел рукой по волосам.
– Хотите, поговорим немного по-французски? – предложил Керн. – Я только-только немного научился этому языку и не хочу ничего забыть.
Мужчина удивленно взглянул на него.
– Разговаривать по-французски? – Он сухо рассмеялся. – Нет, этого, извините, не могу! Тебя бросили в тюрьму, а ты веди светские беседы на французском языке! Абсурд какой-то! У вас какие-то странные идеи!
– Вовсе нет. Просто я поневоле веду довольно странный образ жизни.
Керн подождал еще немного, надеясь, что тот уступит. Потом забрался на койку и принялся повторять неправильные глаголы. Наконец он уснул.
* * *
Он проснулся оттого, что кто-то тряс его. То был мужчина, не желавший говорить с ним по-французски.
– Помогите! – прохрипел он. – Скорее! Он повесился!
Заспанный Керн привстал на постели. В бледно-сером свете раннего утра в проеме окна висела темная фигура с опущенной головой. Он вскочил с койки.
– Нож! Быстро!
– Нет у меня ножа. А у вас?
– Проклятие, тоже нет! Отняли! Я приподниму его, а вы выньте голову из петли!
Керн встал на койку и попытался приподнять тело. Оно было тяжелым, как мир. Куда тяжелее, чем выглядело. Одежда самоубийцы тоже была холодна и мертва, как и он сам. Керн напряг все силы и приподнял висевшего.
– Скорее! – сказал он, задыхаясь. – Расслабьте ремень. Долго мне его не продержать…
– Сейчас…
Другой забрался на койку и начал возиться с ремнем.
Вдруг он опустил руки и пошатнулся. Его стошнило.
– Вот свинство! – крикнул Керн. – Неужели это все, что вы можете? Снимите с шеи ремень! Живо!
– Я не могу смотреть… Глаза! Язык!..
– Тогда держите его вы! Я сам сниму ремень!
Он передал другому грузное тело и выпрямился. Зрелище было и вправду страшное. Отекшее бледное лицо, выпученные, словно лопнувшие глаза, толстый черный язык. Керн попытался просунуть пальцы под тонкий ремень, глубоко врезавшийся во вздувшуюся шею.
– Выше! – скомандовал он. – Поднимите его выше!
В ответ послышался какой-то гортанный звук – того снова вырвало, и он отпустил тело. От рывка у самоубийцы еще больше выкатились язык и глаза; казалось, покойник издевается над беспомощностью живых.
– Проклятие! – Керн мучительно думал, как бы привести в чувство своего горе-помощника. Вдруг, словно вспышка молнии, в памяти возникла сцена, разыгравшаяся между студентом-блондином и тюремным служителем.
– Если ты, жалкая тварь, сейчас же не возьмешься за дело, – заорал он, – я тебе все кишки выдавлю! Живо, сволочь трусливая!
Одновременно он ударил его ногой и почувствовал, что попал куда надо. Он снова ударил его изо всех сил.
– Череп расшибу! – рявкнул он. – Поднимай сейчас же!
Мужчина молча приподнял повесившегося.
– Выше! – орал Керн. – Выше, мразь вонючая!
Тот поднял самоубийцу еще чуть повыше. Керну удалось распустить петлю и снять ее с головы несчастного.
– Вот, а теперь опустить.
Они уложили обмякшее тело на койку. Керн расстегнул жилет и брюки.
– Позовите охрану! – сказал он. – А я займусь искусственным дыханием!
Он опустился на колени позади черноволосой с проседью головы и, взяв холодные, мертвые кисти в свои теплые, полные жизни руки, начал работать. Грудная клетка самоубийцы опускалась и поднималась. Слышалось хрипение и бульканье. Время от времени Керн останавливался и прислушивался. Дыхание не появлялось. Мужчина, не пожелавший говорить по-французски, отворил фортку в двери и закричал:
