Как на грех, смершевцы тоже удрали из Ахтарей на хутор Бородиновку, спасаясь от немецких бомб, но продолжали «бдить», и Иван сразу бросился им в глаза. Я обнаружил Ивана во дворе хаты, где разместились борцы со шпионами, сидящего в курятнике под охраной часового, вооруженного винтовкой с примкнутым штыком, которую он держал прижатой к груди. Сразу было видно, что фронта парень не нюхал. Обнаружив Ивана, которого содержали, как римляне гладиатора, я позвал его: «Что ты здесь делаешь, брат?» «Арестовали, бляди» — сообщил он. Иван очень независимый и любящий свободу человек, я, думаю, вызывал подозрение у чекистов уже одним своим видом. А плюс ко всему, у него на руках оказалась лишь от руки нацарапанная врачом медсанбата справка, о том, что рядовой такой-то отпущен домой для излечения и отдыха, без всяких печатей. На фронте это считали нормальным, ведь у Ивана в наличии была другая справка: огромная едва затянувшаяся рана на левой ноге, из которой даже выглядывал кусок кости, еще не обросший мясом. Казалось бы, какие еще нужны справки? Но целую ораву ловцов за шпионами — личного состава хватило бы не на одну армию, околачивающуюся в тылу, интересовали как раз не раны фронтовиков, а справки с печатями. Как на грех, довольно приличный штат СМЕРШа, удравший из Ахтарей в Бородиновку: несколько офицеров и солдат с автомобилем, возглавлял весьма противного характера капитан — кавказец. То ли армянин, то ли грузин, плюс ко всему, я не имел козырной карты — заявился к нему без погон, которые на фронте еще не выдали, там мало кто обращал внимания на такие вещи, а шпалы с петлиц, как отмененные, тоже пришлось снять. И вышло, что лишь мое командировочное удостоверение с двумя печатями свидетельствовало, что я и есть майор Панов, а особист козырял новыми погонами. У военных, как в картах, король бьет даму. Томящийся от безделья капитан даже ко мне пытался прицепиться, не зная недавнего приказа о двух печатях, вместо одной, чтобы обнаружить приблудных командированных, разжившихся самодельными документами. Его успокоил лишь мой рассказ о наших вчерашних полетах над Ахтарями.
Этот дуролом еще и устроил нам с Иваном очную ставку. Сколько не уговаривал его подойти к вопросу по-человечески, сколько ни объяснял, что на фронте на многие вещи смотрят совсем иначе, чем в тылу и обходятся без лишних формальностей, он уперся, как кавказский ишак, таращил на меня черные глаза, топорщил усы, и что-то гневно лопотал, брызжа слюной. И зачем только наши цари присоединили к России Кавказ? В конце концов, поверив моим уверениям, что мы уже не дадим немцам бомбить Ахтари, капитан погрузил на полуторку какие-то ящики, всю свою бригаду, Ивана, меня и Надежду с Володей, и мы покатили. Договорились, что Иван утром явится в здание СМЕРШа в Ахтарях, а на ночь его отпускают под мою ответственность.
И вот, в последний раз в жизни я сидел в родном доме, беседуя с Иваном, моим старшим братом и другом, с которым мы с детства вместе бились за жизнь всей нашей семьи, оставшейся без отца, а, как известно, ничто так не сближает людей, как перенесенные невзгоды. Надежда зажарила нам яичницу с салом из десяти яиц, горела керосиновая лампа, и Иван тихонько рассказывал мне о всех тех тяжелейших фронтовых мытарствах, которые ему пришлось пережить.
Человек сильного, решительного характера, Иван с самого начала до конца защищал Севастополь и после гибели всех офицеров возглавил минометную роту. Когда Манштейн все-таки проломил оборону севастопольцев, и стало ясно, что на подводных лодках будут спасены лишь единицы, штабисты, особисты, да командование, Иван вместе со своими товарищами попал в плен. Как обычно, на растерзание оставляли фронтовиков с передовой, серую рабочую скотину. Колонну наших пленных гнали через поля крестов над погибшими немцами и румынами. Иван не без удовлетворения посматривал в ту сторону, будучи уверенным, что и его миномет, без устали паливший почти восемь месяцев, внес свою лепту. По его словам, мелькнула мысль, что где-то здесь немцы их и расстреляют, чтобы не занимать дополнительными могилами новое место. Иван думал об этом почти равнодушно, настолько тяжелой усталостью налились его тело и душа. На передовой он находился почти без смены. Несколько раз их пытались подменить мобилизованными здесь же неподалеку крымскими татарами, но они всякий раз переходили к немцам, сдавая им линию окопов. Такие вот ангелочки, ныне реабилитированный народ. Это без описания их зверств по отношению к партизанам, цыганам, евреям и прочим.
Однако Ивана не расстреляли, видимо их конвоировала не фронтовая часть, обычно полная яростного озверения. Погрузив в вагоны, их повезли в сторону Ростова. На станицу Батайск налетели наши бомбардировщики, и один из них, ночник, попал прямо в вагон с боеприпасами из немецкого эшелона, стоявшего на путях. Среди адского грохота рвущихся боеприпасов Иван сумел бежать. Он добрался до Ахтарей, и почти неузнаваемо изменившийся, долго не брившийся и по стариковски сгорбившийся, пристроился в колхозную бригаду, работавшую километрах в четырех от Ахтарей, под руководством нашего родственника — Константина Ставруна. Так Иван пересидел до освобождения Ахтарей, после чего его мобилизовали и отправили на Малую Землю, где ему, уже рядовому пехотинцу, конечно, не пришлось подобно главному комиссару малоземельцев Лене Брежневу, отсиживаться в землянке, дергая за сиськи корову, которую солдаты приспособили для подземного житья-бытья. Иван сам ужасался, сколько немцев они положили там. Потом Иван оказался в таманских плавнях, где наши и вражеские позиции разделял канал всего метров в пятнадцать шириной с земляными насыпями по берегам, устроенными для подачи в плавни пресной воды из реки Кубань. После войны очередному дураку-преобразователю природы захотелось перекрыть этот канал и другие естественные доступы пресной воды в приазовские плавни — показалось красивым, если по полноводной Кубани будут плавать пароходы. Плавни осолонели, рыба погибла. Пришлось снова строить канал.
А тогда, в 1943, на одном его берегу лежала наша замученная пехота, а на другом немцы, пополненные кубанскими казаками, перешедшими на их сторону — братоубийственный конфликт, начало жертв которого положили иногородние, порубленные казаками в 1918 году, на их похоронах я присутствовал еще пацаном, продолжался, совершая круги и приобретая все новые качества. Ужасная гражданская рознь, подобно какой-то чуме, продолжала опустошать Россию. Казаки, лежавшие в окопах по ту сторону канала, часто кричали нашим своими звонкими и сильными кубанскими голосами: «Эй, сталинские холуи! Переходимте к нам — здесь есть что выпить и закусить!» Голодный Иван, уже не первые сутки лежавший в грязи и очень обозлившийся от доли справедливости, имевшейся в критике земляков, связал несколько гранат и, будучи сильным и длинноруким, ловко перебросил их через канал. Судя по крикам и стонам — бросок был удачным. Но в ответ сразу полетел целый град гранат-лимонок. Один из этих рубчатых эллипсовидных шаров упал на ложе винтовки, которой Иван прикрывал ногу, лежа на боку. Граната немного покрутилась на полированном дереве и, необыкновенно счастливо, для Ивана, взорвалась. Ивану вырвало лишь огромный кусок мяса из голени, обнажив кость. Иван сильно заматерился, и попытался отползти в тыл. Ему взялся помогать солдат, выполнявший обязанности санитара. Однако, не успел он обмотать бинтом раненую голень Ивана, как рядом разорвалась другая граната, осколок которой попал точно в глаз санитару, убив его наповал. Кое-как, с грехом пополам, прижимая к кости оторванные от нее осколками обрывки собственного тела, Иван перевязал ногу, и уполз по траншеям подальше от передовой.
В медсанбате, переполненном изуродованными людьми, обалдевший от всего этого врач, уверенный, что все равно им всем крышка, нацарапал Ивану справку на листе школьной тетрадки, с которой тот и добрался, когда немножко отлежался, в Ахтари. Тут его и сцапал проклятый особист.
Потрясенный всем пережитым, видя сколько наших людей уже погибло, Иван сомневался в возможности нашей победы — все думал, что Гитлер обдурит Сталина. Так и вышло — через сорок лет. Я уверял его, что победа будет за нами — ведь гоним же уже немцев более шестисот километров, от Сталинграда до самого Азовского моря. В разгар нашей беседы явился хороший знакомый всей нашей семьи Федор Кошевой, экспедитор рыбного завода. Федя сообщил, что хотя холодильники разбомбили, но осталась бочка паюсной икры — осетровой и севрюжьей. Если я хочу, то могу по дешевке, двадцать рублей за килограмм, купить, сколько потребуется. Я полез в карман и обнаружил в нем сто рублей. Их хватило на четыре с лишним килограмма великолепной черной икры, которую мне завернули в пергамент.
С этой икрой подмышкой я, вместе с Иваном, и явился наутро в расположение смершевцев. У меня созрел следующий план: вручить проклятому кавказцу икру и договориться с ним, что я забираю Ивана воевать в свой экипаж — как раз тогда пошел такой почин и нашим догматикам, пришлось таки признать полезность родственных связей. Родственники вместе воевали лучше, чем случайно собравшиеся люди, хотя это и противоречило теории человека-винтика, человека-кирпичика. Зная нравы кавказцев, я решил вручить капитану пергаментный сверток с икрой, при помощи которого надеялся заполучить Ивана, который мог бы, в качестве механика самолета, уцелеть до конца войны в нашем полку. Но проклятый шпионолов залупился не на шутку. Он заявил, что икры у него хватает, а Иван должен был быть отправлен на пересыльный пункт, откуда его определят в часть. Видимо, этой скучающей банде нужны были показатели деятельности, и раненый солдат, отправленный раньше срока во фронтовую мясорубку, мог стать плюсом в их работе. Сколько я ни нажимал на кавказца, он уперся как ишак. А возле ахтарского вокзала уже приземлился тот самый «ПО-2», который меня привозил. Иван провожал меня до самого самолета. Еще перед самой посадкой в кабину я постоял, взвешивая ситуацию: а не забрать ли мне Ивана с собой в порядке самодеятельности, но уж очень противным на вид был смершевец, да и у нас в полку особистом работала очередная выдающаяся сволочь, алкоголик, целыми днями слоняющийся в поисках дармовой выпивки, так и сдохнувший от стакана этилового спирта, старший лейтенант Лобошук. Начни они направлять на меня донесения с двух сторон, это могло бы плохо закончиться. А смершевец-кавказец записал все мои координаты.
