Но были и нечаянные радости. Например в полк заявился Григорий Иванович Тавадзе, сбитый немцами и попавший к ним в плен. Мы его уже и не чаяли увидеть. Оказалось, что после пленения, в одной из тюрем города Сталино его, вместе с пятью другими нашими пленными летчиками, усиленно обрабатывали предатели. Ребятам предлагали воевать на стороне немцев — летать на их самолетах. У немцев явно ощущалась во всем нехватка. Тавадзе выбрал правильную тактику: врубил дурачка. Он постоянно жаловался, что не понимает многого из того, что ему говорят. Действительно, Тавадзе неважно разговаривал по-русски, но понимал все прекрасно. Тем временем наши войска принялись штурмовать Сталино. В возникшей суматохе немецкая охрана на мгновение ослабила бдительность, спряталась в бомбоубежище при появлении наших пикирующих бомбардировщиков. Летчики выбежали из амбара, в котором их содержали, и стали думать, что делать дальше. К счастью, они не поддались первому порыву, а поступили разумно, спрятавшись в мусоре под тем самым амбаром, где их содержали. Немцы искали их по всей округе, а они лежали, притаившись буквально у них под ногами. Вскоре немцы рванули наутек, а на улицах появились наши танки.
Но в наших частях существовал совершенно идиотский порядок — умереть за Родину могли лишь «чистые». А Тавадзе побывал в плену, и его отправили на проверку в тыл. Там долго мурыжили, а потом приняли решение, глупее которого трудно придумать: Тавадзе прислали к нам в полк, но запретили ему летать. Бедный грузин слонялся по полку без дела, имея тысячу возможностей угнать любой самолет к немцам, если бы пожелал. Но его вроде бы и не обвиняли, и не доверяли до конца, перестраховывались. Немцы поступали гораздо разумнее, предлагая нашим летчикам, попавшим в плен, воевать на западном фронте против «Летающих крепостей»: они совали в огонь кого попало, а наши тыловые холуи привередничали. После войны Гриша Тавадзе работал в гражданской авиации, в аэропорту Кутаиси, и к счастью, не дожил до времени, когда грузин стал снова стрелять в грузина. К тому времени относится довольно забавный эпизод, произошедший в отношениях между ведущим Анатолием Константиновым, «Сокол-1», и его ведомым Уразалиевым — позывные «Сокол-2». Во время воздушного боя мы прекрасно слышали на командном пункте разговор летчиков. Константинов все пытался добиться от Уразалиева, постоянно утверждавшего: «Я здесь», где именно он находится. Наконец, хитрый татарин признался: «Я здесь, под брюхом вашего самолета, спрятался, мал мала испугался». На командном пункте, да и в воздухе, все долго смеялись.
Дело было в середине сентября, именно эскадрилья Константинова, вылетевшая для прикрытия наших войск, наступавших западнее Сталино, сцепилась с двенадцатью самолетами «МЕ-109-Ф». До появления наших немцы резвились, расстреливая пулеметно-пушечным огнем нашу конницу, которую встретили на марше. Константинов успел разделить свою эскадрилью на ударную и сковывающую группы и бросил ее в воздушный бой. Вскоре два «Мессершмитта» уже дымили: один был на счету самого Константинова, а другой — младшего лейтенанта Гриши Котляра. Именно в этом бою Уразалиев прятался под своего ведущего. После посадки мы не стали упрекать его или поносить. Почти всем был знаком страх молодого летчика, попавшего в серьезную переделку. Мы просто объяснили Уразалиеву, что как раз внизу больше всего шансов быть сбитым. До самого конца войны он отлично воевал и, лично сбив четыре «Мессера», не раз бывал награжден. Очень важно не затюкать человека, а, простив ему страх и растерянность, дать проявить лучшие качества. Конечно, здесь нужна мера. Ведь может попасться и потребитель, который поймет доброе отношение, как слабость. Сразу после войны Уразалиев уволился из армии, многие из фронтовиков делали так, думая, что на гражданке, куда они вернутся победителями, их ожидает торжественная встреча. Но их ожидали скудные пайки, тяжкий труд и мизерные зарплаты. В конце своей жизни больной Уразалиев, у которого умерла жена, а вторая с трудом кормила его самого с двумя детьми от первого брака, остался почти без средств к существованию.
Мы, ветераны полка, пытались ходатайствовать по поводу пенсии для Уразалиева перед его бывшим ведущим, а тогда генерал-полковником авиации, командующим Бакинским Военным округом ПВО Анатолием Константиновым. Наш бывший комдив Гейба написал Константинову письмо. Не знаю, чем там у них закончилось, но вскоре Уразалиев умер в нищете. А ведь еще при его жизни вышло постановление о материальном содержании фронтовиков, независимо от армейской выслуги лет. До этого получалось, что любой тыловик, отсидевший на табуретке задницей положенный срок, получал пенсию, а изувеченный офицер-фронтовик, независимо от его заслуг, но не имеющий срока выслуги, загибался в нищете. Типичная ситуация для наших порядков, установленных дураками для безгласой скотины. Толстожопые военкоматовские чиновники, совсем разжиревшие от взяток, приносимых заботливыми родителями призывников, конечно же, тоже не удосужились пригласить летчика-фронтовика и сообщить, что ему положено. Думаю, мог бы ему еще раньше помочь и его ушедший в руководящие дали ведущий, с которым у них так по разному сложились судьбы. Но не помог, наверное, не по злобе, а просто у нас так принято — всякий спасается в одиночку. А ведь на фронте не раз спасали жизнь друг другу.
После тяжелых боев в Донбассе наши войска быстро пошли вперед, и наш полк оказался на полевом аэродроме возле села Чаривное, действительно очаровательного, небольшого села, утопающего в цветении вишневых садов. В жизни не видел больше вишен, однако, наша жизнь в этом прекрасном селе не заладилась. За несколько дней до этого здесь остановились наши конники из Десятого Кубанского кавалерийского корпуса, упрятавшие лошадей в вишневых садах. Но немцы раскусили эту маскировку и авиация нанесла сильнейший штурмовой и бомбовой удар. В вишневых садах осталось разлагаться несколько сот лошадиных трупов. Невыносимое зловонье распространялось по округе. Ни о какой еде речи идти не могло, летчики худели на глазах. Солдаты из нашего батальона аэродромного обслуживания отволокли убитых животных при помощи тракторов и машин в овраг, в паре километров от аэродрома, но это помогло мало. Останки бедных животных при транспортировке разваливались на части. Вонь стала еще более невыносимой. Мы вынуждены были перелететь на новый аэродром возле села Николаевка.
А фронт катился к юго-западу. Наше командование, как обычно, желая выжать все из наступательного порыва наших войск, видимо, решило ворваться в Крым. Потому в конце сентября мы оказались на аэродроме возле небольшого городка Верхний Токмак, откуда сделали три боевых вылета в район Мелитополя, где мы скоро и оказались — на аэродроме села Юрьевка недалеко от линии фронта, проходящей по реке Молочная. Мы опять стояли перед высоким противоположным берегом реки, который противник неплохо укрепил. Конечно, это был не Миус-фронт, но даже возвышение на десять-двадцать метров обрывистого берега позволяло противнику идеально простреливать наши позиции, и сулило нашим войскам при штурме многочисленные жертвы. Крым всегда был трудным орешком для любой армии, даже подступиться к нему не просто. Именно их, этих мест, татары долгими столетиями опустошали Украину и Россию. Именно здесь от зноя и жажды не раз несла колоссальные потери русская армия. Именно здесь, согласно преданию, погубил свою огромную армию, одетую в медные латы, персидский царь Дарий, которого заманили вглубь засушливых степей хитроумные скифы.
Мы отдыхали и пытались привести себя в порядок. Было от чего устать — от Миуса мы прошли почти полтысячи километров, завоевав за это время господство в воздухе над освобожденным Донбассом. Наша воздушная армия провела около трехсот больших воздушных боев, почти все с выигрышем, и сбила до трехсот немецких самолетов. Впрочем, учет сбитой немецкой техники — дело затруднительное. В степях, неподалеку от родины знаменитого анархиста Махно — возле Гуляй-Поля, мы не раз встречали обломки немецких самолетов, бомбардировщиков и истребителей, видимо не дотянувших до своего аэродрома после встреч с нами. Впрочем, и наш полк потерял во время боев над Донбассом шесть самолетов. Погибло несколько прекрасных молодых летчиков. Особенно, чисто по-человечески, мне было жаль высокого молодого пилота со щеточкой усов под носом, которого в полку звали Мартин Иден — из-за сходства с министром иностранных дел Великобритании, не раз прилетавшим в Москву на переговоры. «Мартин Иден» был веселый парень и хороший пилот. Он прекрасно играл на пианино и в Ейске, раздобыв инструмент, устроил концерт в местном клубе, виртуозно управляясь с клавишами. Возле клуба собралась толпа людей, соскучившихся по веселым мелодиям. Этого парня сбила на Миус-фронте зенитка противника. Он сел в расположение немцев. После продвижения наших войск мы нашли самолет, а судьба пилота так и осталась неизвестной.
