— Да, женщины по праву заслуживают того, чтобы им поставили памятник! Памятник за то, что они всегда находятся рядом с нами, мужчинами, поддерживают нас и помогают нам буквально во всем, даже в вопросе подъема боевой готовности части или армии в целом. И я уверен, что придет время, когда такой монумент в их честь будет сооружен.
— Знаешь, Берт, чего я тебе желаю сейчас? — спросила Ильзе. — Чтобы ты женился на такой особе, которая постоянно будет устраивать тебе скандалы.
Харкус засмеялся и, подняв бокал с вином, сказал:
— На такой особе я никогда не женюсь.
«Когда он смеется, он очень похож на большого ребенка, а смеется он так редко», — подумала Ильзе, увидев его улыбку.
Они выпили, а спустя четверть часа Берт Харкус попрощался со своими друзьями, которые проводили его до калитки.
Ночь была светлой. Ветер свистел в кронах деревьев. В доме Кристы еще горел свет, окна были раскрыты настежь. В какое-то мгновение Берт увидел фигурку девушки, а затем свет погас.
Когда Курт с женой вернулись в дом, Ильзе спросила мужа:
— Что это с вами сегодня с обоими?
— Ничего, Ильзе, абсолютно ничего.
Оба стали выносить посуду в кухню.
— Не пытайся отрицать: я же по вашим глазам поняла, что между вами что-то произошло.
— А, брось!
— Когда Берта еще не было здесь, ты о нем больше говорил, чем сейчас.
— Да? И чего ты только не придумаешь! — Курт попытался засмеяться.
— Не пытайся отрицать, — еще раз сказала Ильзе, но больше не настаивала, так как знала: муж сам ей все расскажет, если не сегодня, то на следующий день или чуть позже. — Только не оставляй его одного, — попросила она Курта.
Часа в четыре ночи зазвонил телефон. Вебер вскочил с постели и, сняв трубку, сказал:
— Вебер слушает.
— Говорит семьсот девятый. Тревога, товарищ подполковник.
Вебер бросил трубку на рычаг. По улице бегали посыльные и будили офицеров, у которых не было телефона.
— Черт бы их всех побрал! — ругался себе под нос Вебер. — Это не иначе как новая выходка Берта.
Ильзе, ничего не говоря, побежала на кухню. Она хорошо знала, что необходимо мужу по тревоге. Пока Курт одевался, жена приготовила ему кофе и бутерброды.
— Творит, что ему в голову взбредет! — ворчал Курт, натягивая в коридоре сапоги. — Это что-то новое: заместитель командира по политчасти ничего не знает о тревоге заранее! Да и вообще ничего не знает. Скоро меня совсем ни о чем спрашивать не будут! Вот это и есть то самое, что произошло между нами.
Пока Курт надевал плащ, Ильзе положила ему бутерброды в чемоданчик.
— Глупая идея! — продолжал громыхать Курт. — Тревога ему понадобилась!
— Ругайся, но не так много и громко, — одернула его Ильзе, укладывая в чемоданчик и термос с горячим кофе. — Тревога есть тревога! Ты уж и забыл небось, когда она у вас была в штабе последний раз?
Курт не стал возражать жене, взял у нее из рук чемоданчик, крепко прижал Ильзе к себе и, поцеловав, сказал:
— Все будет хорошо, дорогая.
— Возвращайся побыстрее! — Она проводила его до двери.
КУРТ ВЕБЕРКурт родился в 1924 году. Он был третьим ребенком в многодетной семье сельскохозяйственного рабочего. В пятилетнем возрасте он уже помогал матери в поле. Полевые работы мальчик любил больше, чем учебу в школе, хотя учился он хорошо. Священник, заметив старания мальчика, устроил его в церковный хор.
В 1932 году в селе неожиданно появился инспектор в форме СА. Старший сын инспектора собрал молодежь и объявил о создании юношеской организации, примыкающей к гитлерюгенду.
Курт стал свидетелем борьбы, развернувшейся между священником Мантеем и инспектором Боденом, за молодежь. Однако что мог священник противопоставить инспекторским лошадям и мелкокалиберным винтовкам, боевой музыке и маршировкам? Тихий голос святого отца и звуки церковных мелодий были заглушены грохотом барабанов и топотом сапог. Молодежь не пошла за священником.
Во время одной из своих проповедей священник проклял черных дьяволов, совращающих молодежь. Об этом донесли, и спустя два дня эсэсовцы куда-то увели священника, но теперь все жители села хорошо знали, кого священник назвал черными дьяволами.
С того дня организация гитлерюгенд господствовала в селе. Юноши играли в войну, устраивали громкие дерзкие сборища. Курт тоже играл в войну и посещал эти сборища. Вскоре он завел собаку, потом кошку, затем увлекся собиранием почтовых марок. Однако вскоре забросил и это увлечение, собрал в селе все книги, составил картотеку. Короче говоря, брался за самые различные занятия, но ни одно из них до конца не доводил. Никто им не занимался, никто им не руководил. Отцу было некогда — он день-деньской пас овец. Старших братьев забрали в солдаты, а матери было не до него.
Курт устроился на лесопилку, потом выучился на экипажного мастера. Вместе с ним работали два поляка. Оба были прилежны, держались степенно и тихо, никого не задирали и, можно сказать, ни на кого не обращали внимания.
Как-то к ним подошел инспектор Боден и начал издеваться над поляками. Он плюнул на одного поляка: тот возмущенно вскочил на ноги, а Боден ударил его по шее плеткой. На шее у поляка остался багровый рубец.
Вечером Курт рассказал эту историю своему отцу, который, выпив вина, с угрюмым видом сидел в углу на диване.
— Почему Боден так поступил? — спросил сын.
— Потому что он свинья.
— Но ведь он работает в СА, и к тому же он член партии.
— Все они там свиньи.
— А почему ты мне раньше об этом не говорил?
— Священник один раз сказал и… И ты, сынок, смотри держи язык за зубами! А то всем нам каюк!
И Курт держал язык за зубами, держал до первой артподготовки наступающих советских войск, которую ему пришлось пережить в подвале, где он, свернувшись в комочек от страха, то и дело кричал: «Перестаньте! Перестаньте! Я не имею к этому никакого отношения! Никакого! Перестаньте!»
Спустя несколько дней в лагере для пленных он пришел в себя и стал постепенно понимать, что жил неправильно. Он поклялся самому себе никогда больше не брать в руки оружия.
В лагере он впервые услышал о том, что создан Национальный комитет «Свободная Германия», узнал о послевоенной перестройке Германии. Кто-то призвал пленных вступать в Национальный комитет. После митинга трое членов НКСГ ходили по баракам, беседовали с пленными. Курт спросил, что будет с ним после окончания войны, когда их отпустят домой. От них же Курт узнал, что сделали гитлеровцы с теми немцами, кто не хотел и не мог держать язык за зубами.
Через несколько дней после митинга он стал членом НКСГ, а позже поступил в антифашистскую школу в СССР и окончил ее. В начале 1947 года Курт вернулся домой. Отец и мать были живы, а два старших брата погибли на фронте. В помещичьем замке жили переселенцы. Курт начал работать снова на лесопилке, потом его избрали в правление общины. Все, чему научился сам, он теперь отдавал людям, главным образом молодежи. Учил их думать самостоятельно и своими руками строить новую жизнь.
В июле того же года вернулся в село Боден, просидев два года в лагере у американцев.
Бургомистр направил бывшего инспектора работать на лесопилку, и Курт, в то время уже главный на лесопилке, поставил его на подноску бревен. В первый же день после обеда Курт подошел к Бодену и плюнул ему под ноги.
— Стой! — крикнул вдруг седовласый старик, который в свое время видел, как Боден плюнул на поляка (старик до сих пор работал на лесопилке). Он выключил пилу и строго сказал, обращаясь к Курту:
— Немедленно вытри плевок!
— Это еще почему? — удивился Курт.
— Потому что ты не нацист!
— А ты забыл, как он издевался над рабочими и бил их плеткой?
— Но ведь ты же не нацист! — стоял на своем старик.
Курт растер плевок.
Через два месяца Курт вступил в СЕПГ.
В 1949 году, вскоре после уборки урожая, Курта вызвали к бургомистру: в кабинете сидел незнакомый мужчина. Левый рукав незнакомца был пуст. Незнакомец оказался членом краевого комитета СЕПГ.
— Видишь ли, — издалека начал разговор бургомистр, — мы перестраиваем нашу жизнь, ведь так?
— Да, конечно.
— Для этого нам необходим порядок, так?
— Разумеется.
— И этот порядок мы должны навести сами.
— Должны.
— Для этого нам нужна своя милиция и своя армия. Не так ли?
Курт молчал.
Бургомистр взглянул на инструктора СЕПГ, а затем повернулся снова к Курту и сказал:
— Из нашего коллектива мы рекомендовали тебя.
— В народную полицию?
— Да.
Курт помолчал, а затем покачал головой:
— Только не меня.
— Почему же? — удивился бургомистр.
— С меня хватит.
— Чего хватит?
— Войны.
