— Да нет, ищет, чем поживиться около нас, — не согласился молодой солдат Сережа Трофимов.
Он только полгода служил в экипаже. А все остальные должны были увольняться в запас. Степанов не первый день знал этих ребят. Перед Афганистаном прыгали вместе на учениях. Несколько суток провел он тогда в роте. То время вспоминалось как что-то далекое, потустороннее. Стояли в обороне на краю белорусского села, и мальчишки тащили десантникам различное угощение. А старушки, с удивлением покачивая головами, показывали на небо и спрашивали: «Неужели не страшно прыгать с такой высоты?» Как давно все это было…
В экипаже по стечению обстоятельств служили два почти однофамильца — Трофимов и Трофимович. Даже имена были одинаковы — и тот Сергей, и этот. Разница лишь в двух буквах «ич» да в сроке службы.
— Сережа, ты самый молодой здесь, — обратился Алексей к Трофимову, — не страшно идти на перевал?
— Есть немножко, товарищ старший лейтенант. Да куда ж денешься… Как все… Ребята воюют, а я что, хуже?
— Вы не думайте, — подал голос стоявший рядом Трофимович, — мой тезка надежный хлопец. Месяц назад слетела гусеница в ущелье. Отовсюду стреляют, да еще остановились в глубоком ручье — вода по пояс. Выскакивает, и вперед… Я за ним… Вода, как лед. Ничего, натянули гусеницу. Потом едем, машину на камнях бросает из стороны в сторону… Я и кричу командиру: «Витя, чего нас так мотает?» «А это твой друг за рычагами трясется от холода», — смеется Мелъниченко.
— Привык я к ребятам… — вздохнул механик. — Жаль, что все уходят на «дембель»…
— Ничего, Серега, — ободрил товарища рядовой Нижегородский, — дадут новых, будешь учить молодежь, рассказывать, как ходили в рейды… Ветераном станешь.
— Сказал тоже… Мне больше года гонять свою «десятку» по каменоломням…
— Это наш бортовой номер, — пояснил командир.
— Да знаю я, — ответил Степанов. — Запомнил номер вашей машины. Еще в прошлом году, когда Неман форсировали. Это вы тогда чуть не утонули?
— «Чуть» не считается. Герметизацию нарушили. Но у нас механик-водило был что надо. Газанул, сразу на берег выскочили. Только сапоги замочили. Уволился перед самым Афганом. Вот Сергей вместо него…
— А какие были ученья!.. — мечтательно произнес Трофимович. — Август, тепло… Неман, сосны… А люди в Белоруссии!..
— Не надрывай душу, Серега, — прервал наводчика старший сержант Зуев. — У нас в Могилеве тоже весна… Только не такая. К первому мая распустятся листочки…
Зуев был из группы Москвина. Его, сапера, прикомандировали к экипажу Мельниченко.
— Валентин, не переживай, — тронул за плечо Зуева командир БМД. — Поедем через пару недель. Комбат обещал первыми отпустить. Братан твой, наверное, уже все приготовил в Кабуле? И на тебя, и на себя…
— Вряд ли. Ему не до этого… Но «дембельские» комплекты раздобыли…
Два брата-близнеца, оба старшие сержанты, служили в одном батальоне. Всегда и всюду вместе. Только вот в этот рейд Виктору, младшему (родился на несколько мишут позже), пойти не довелось — Москвин командировал в Кабул. Ничего, скоро близнецы улетят в Союз. Ввалятся в дом… Возмужавшие, загоревшие, обветренные… Принесут с собой запахи той далекой страны, известий из которой с нетерпением ждут сейчас и отец, и мать, и все родные…
— Ладно, ребята, завтра рано вставать. Давайте… — попрощался Степанов. — Удачи вам…
— И вам тоже, — отозвался Мельниченко и тут же, обращаясь к подчиненным:
— Спать, мужики, пора уже… Серый, у тебя с машиной все в порядке?
— Скажешь тоже, командир…
10.
Oн шел по большому саду. Отцветали яблони. Белые лепестки, словно снежинки, устилали вскопанную под деревьями землю. Степанов задыхался от быстрой ходьбы. Вот-вот должна была появиться она. И Алексей торопился. Между деревьями замелькал атласный голубой халат с большущими алыми маками. «Наконец-то! — забилось сердце. — Ее халат, ее походка… А где же Маша?»
Алексей вдруг изумленно замер. Он увидел на руках у жены двух грудных детей, завернутых в яркие цветные покрывала. «Откуда? — подумал. — Машке уже полтора года… А где же она сама?»
«Лина, — хотел спросить, — чьи это дети? И где наша Маша?» Но не мог произнести ни одного слова. Лишь что-то клокотало в горле.
«Алеша, у нас родился сын, — сказала, остановившись в нескольких шагах, Линa. — Вот посмотри, какой он красивый. Ну возьми ЖЕ его на руки…»
«Но у нас была Маша, — наконец обрел голос Алексей. — Где она?»
«Маша? Да вот жe, вот… Ты что, не узнал?» — и жена протянула второй сверток.
«Но она уже начинала ходить…»
«Ты все перепутал, Алеша, вот возьми и ее. Мне тяжело держать»…
Алексей потянулся, чтобы принять детей, как вдруг вверху оглушительно ударил раскат грома. Налетел ветер, закружилась белая лепестковая карусель. С ужасом увидел, что сверток с сыном у жены вырвало из рук и он покатился по траве…
«Лина, держи его! — закричал Алексей. — Сына, сына держи!..»
Но голос потонул в новом раскате грома. Сверху ударило гулкой длинной очередью. «Да это жe не гром, а крупнокалиберный пулемет», — подумал с недоумением и сжался от боли: начавшийся дождь кипятком обжег спину и плечи…
11.
Степанов проснулся. Стреляли в самом деле. Где-то за кишлаком плеснулся взрыв, а рядом, с крыши штаба афганского батальона, бил длинными очередями ДШК.
— Саня, бой начался? — схватился с носилок Алексей и чуть не вскрикнул — болели обожженные солнцем спина и плечи.
— Спи, Леша, спи. Это афганцы воюют. Они могут и по собаке из всех стволов… Раз не поднимают, значит ничего серьезного, — откликнулся из темноты Лозинский.
Стрельба продолжалась еще несколько минут. Затем все стихло. И Степанов опять уснул. Но перед этим успел подумать: «Афганский комбат… Знал задачу только он один. Мог проговориться кому-то из офицеров. Да что значит — «проговориться»? Два взвода идут с нами в рейд… Офицеры довели задачу солдатам… Один быстренько сбегал в горы, сообщил душманам. Те спустились, напали на кишлак… Два ночи по Москве…»
Батальон подняли на рассвете. Завтракали на ходу. Хотелось пить, подташнивало. Но «водовозка» уже стояла в колонне. А из арыка не напьешься…
Горели обожженные плечи. Нельзя было надеть бронежилет. Его Степанов взял под мышку: потом накинет. Толку от него — лишний вес. Авианаводчику в прошлом рейде бронежилет не только не помог, но и вообще стоил жизни. Пуля пробила стальную пластину и грудь навылет. Отразилась от задней стенки и прошла через сердце. А так, без бронежилета, наверное, жил бы…
«Куда еще пристроить этот чугунок?» — думал удрученно, держа в руке за ремешок каску. Раньше у десантников их не было. А теперь в рейды выдавали.
Солдаты суетились у боевых машин. Подошли два колесных «бэтээра», густо облепленные сидящими на броне афганцами. Стали в конце колонны. Лица у солдат были смуглые и хмурые. Одеты все небрежно. Серое грубошерстное обмундирование, такие же кепи с козырьком. Как-то на выезде из аэродрома Степанов увидел в Кабуле картину: сидят афганские солдаты в своей мышиной форме и у всех на головах фашистские каски. «Вот так новость? — изумился. — Даже это у них есть. И в самом деле — с миру по нитке…» До боли в пальцах сжал цевье автомата, и долго смотрел назад, прислушиваясь, как в душе понемногу угасало злое желание полоснуть длинной очередью: слишком откровенным было сходство…
Этот эпизод вспомнился совершенно случайно. Даже помимо воли. Думал совершенно о другом. О том, что до него здесь никому нет дела. Все действуют по штатному расписанию. У каждого своя задача, свое место. А Степанов, штабной офицер, не предусмотрен ни в каком экипаже, ни в какой машине. Только будет мешать людям…
— Саша, — окликнул Алексей Лозинского, — ты-то хоть найдешь мне место? По старой дружбе…
— Сейчас, Леша… Подожди, сначала надо всех рассадить. Курсовой пулемет по правому борту, может, освобожу. Там сядешь, — торопливо ответил ротный. — Матвеев, тащи сюда «вэвэ»…
— Алексей! — услышал сзади Степанов голос старшего лейтенанта Митрофанова. — У меня место в экипаже найдется…
— Точно?! А то уже с ног сбился…
— Как-нибудь потеснимся… — Митрофанов высунулся по пояс из люка:
— Какой черт несет тебя на перевал? Зачем сам на рожон лезешь? Ладно, мы должны идти…
— Володя, ты что же думаешь, если служу в штабе, то должен прятаться за спины других? Да как я в глаза вам смотреть буду?..
— Брось эти высокие материи. Схлопочешь шальную пулю… Было бы за что. Без тебя обойдемся. Садись в мою машину, она пойдет в бронегруппе по дну ущелья. Дам радиостанцию. Настроишься на нашу волну, по переговорам поймешь всю динамику боя… А самому на перевал лезть нечего…
Степанов задумался. Все пойдут в горы, а он останется в машине, спрячется за ее броней. Кого-то, возможно, ранят или даже убьют, а старший лейтенант, офицер, который может командовать взводом, ротой, а потребуй того обстановка, и батальоном, отсидится… Что о нем подумают люди? А сам? Сможет ли открыто и прямо посмотреть в глаза Ивановскому, Туманову, Москвину? Тому же переводчику? И, наконец, Лозинскому, Митрофанову, солдатам их экипажей? Сашка, тот даже носилки уступил. Как будто обязан был это сделать. А теперь Алексей, сам напросившийся в рейд, должен спрятаться за спины других? Нет, ни за что. Это он сказал и Митрофанову.
