в случае чего, не дай бог… Они себя в небе покажут. А как же иначе? — Он даже остановился на мгновение, лицо посуровело. — Как же иначе. Если не мы, тогда кто же?
В полутемном коридоре мерцали сваленные в кучу господские кресла, коробки от патронов. Винтом поднималась лестница с остатками ковра на железных ступенях. Взойдя на второй этаж, Елкин толкнул наудачу дверь. И тотчас ее захлопнул. Лишь успел заметить в зеркале округлые плечи, прижатую к груди юбку.
— Спятил? — звонко донеслось изнутри. — Не видишь, что ли?
— Стены ж не стеклянные, — сказал Елкин. — Где тут офицеры живут? Я новенький.
— В конце направо. Другой раз стучите!
— Спасибо, надеюсь, не придется.
За крайней дверью слышался нестройный шум, стук посуды, кто-то выводил фальшиво и хмельно:
Ма-атор уж пламенем пыла-гает,
Кабину лижут языки…
«Стучать, — подумал он, — бесполезно».
Вошел.
За столом сидели двое в офицерской форме. Цыганистого вида крепыш в шапке смоляных кудрей оборвал песню на высокой ноте, уставясь на Елкина блестящими, как черешня, глазами.
— Ба! Нашего полку прибыло! Еще один ветеран мамкиной дивизии.
Сидевший рядом белесый, в очках близоруко и мягко улыбнулся, доставая спрятанную бутылку.
— Присаживайтесь, — сказал он, — вот наша обитель. Раньше тут, верно, слуги жили, а господа внизу: великолепный зал для роты автоматчиков. Видал?
Елкин кивнул:
— Мельком…
Мансарда была тесной, жаркой, потолок ее подпирала печь наподобие усеченной пирамиды. За пологом в смежной боковушке виднелись нары с ворсистыми одеялами.
— Глотни, пожалуйста. Для сугреву, как говорят у нас на Енисее. Фронтовые, у старшины остались.
В придвинутой кружке заколыхалась голубая жидкость. Спирт. С дороги в самый раз. Многочасовая тряска от Каунаса по заснеженным польским проселкам давала себя знать. Холод уходил, оставляя во всем теле ощущение зябкой дрожи.
— Не желаем? — ревниво сказал цыганистый. — Ай здоровье бережем?
— Брось, Ветров, — поморщился тот, что в очках. — Может быть, без привычки и противно. Мне, кстати, тоже.
Но Ветров будто и не расслышал.
— Ну-ка, ну-ка…
Глаза-черешни глядели в упор, подзадоривающе усмехался дерзкий рот, битком набитый зубами неестественно ослепительной, уничтожающей белизны. Елкин, взявшийся было за кружку, отставил ее. И тут же хватил залпом. Задохнувшись, подумал с опозданием: «Дурак, не надо было».
Сбоку мягко блеснули очки. Протянулась рука, по-детски нежная, в голубых прожилках.
— Главное упустили, будем знакомы: Валерий, Громов.
— Семен. — Елкин впервые в жизни назвал себя полным именем.
— Сеня, значит.
Ладонь Валерия оказалась неожиданно твердой, шершавой. Елкин, пожалуй, излишне торопливо, с чувством стиснул ее.
Ветров не представился, коротко хохотнул:
— Споем, Валерик… «Матор уж пламенем пыла-ит…»
Валерий подхватил. Песня потекла и озорно, и жалостно. Сенька тоже было включился, но Ветров жестом, не глядя, остановил его: не мешай, дескать!
…С каждой минутой он становился все более невыносим, этот белозубый, норовистый Ветров, которого присутствие Семена почему-то раздражало: заговорил о предстоящих боях, тактике автоматчиков в логове врага, обращался к одному Валерию, подчеркнуто не замечая Елкина. Сенька молчал, угрюмо накаляясь. Попытки Валерия втянуть его в разговор были безуспешны.
— Нам по восемнадцать, — гремел Ветров, выпячивая грудь, в перекрестье ремней похожую на панцирь. — Но мы с тобой покажем себя, Валерик, хоть мы и Ваньки-взводные.
— Все покажут, — урезонивал тот, косясь на Елкина. — Вот Сене и восемнадцати не дашь. Или я ошибаюсь?
— Мы им покажем Сибирь с Волгой! Сибирь твоя началась с Ермака… Мы тоже кое-что повидали! «…Судьбы я вы-изов принима-аю…»
Елкин сжал зубы. Молчал. В памяти пронеслись голодные зимы в Козловском детдоме, куда его пацаном вывезли из Киева, ускоренные курсы, марши по сто километров с полной выкладкой, в твердой, как фанера, соленой рубашке. Пусть на вид он хрупок, но если дело дойдет до драки — кулаки у него крепкие. А может, пока не поздно, лечь спать, не связываться…
— Долго нам тут торчать на формировке? — буйствовал Ветров. — Скоро войне конец, сядем в поезд — здравствуй, мама, встречай с победой!
На лестнице зацокали каблучки, и в комнату, запыхавшись, вбежала девушка. Маленькая, плотная, в гимнастерке с двумя лычками. Та самая…
— Лидок, привет. Присаживайся…
— Белье вам принесла, — кивнула она Елкину и хотела пройти в спаленку, но Ветров ловко перехватил девчонку за талию, приподнял, она забарахталась в цепких руках.
— Пусти, слышь, тебе говорят. Ой! Да ты что! — запричитала она, смеясь и барабаня по спине офицера.
Казалось, это длится вечность. У Елкина пересохло в горле. Он рванул Ветрова за локоть. Лида, встрепанная, красная, кинулась к выходу.
— Дурень! Бессовестный! Погон сорвал…
— Ладно, ладно, — скривился Ветров, — штабник твой пришьет. Женатики, они опытные.
Забегавшие глаза его остановились на Елкине, рот угрожающе вспух.
«Вот сейчас, — подумал Елкин, холодея спиной, — вот сейчас».
— Ну-ка, сядь, — сказал Валерий и обхватил Ветрова сзади. — Это знаешь, как называется?.. Кому говорят! Поссориться хочешь? Я не шучу!
И что-то было в этом спокойном голосе, построжавшем тонком лице такое, что Ветров вдруг рассмеялся, неловко, сиповато. Елкин поднялся, вышел в коридор.
…Сперва он увидел себя в золоченом трюмо, тонкого мальчишку в форме, с патлатой головой, потом — ее, Лиду.
— А, это вы? Я думала, дневальный за аптечкой…
Она не казалась огорченной. Набросив шинель внакидку, сидела на ковровой тахте, пришивая к гимнастерке погон. В кругу от настольной лампы поблескивала отвисшая челка. Он все-таки сказал сочувственно:
— Не стоит расстраиваться.
— Что?
— Он же не в себе, Ветров этот.
— При чем тут Ветров… — Она подняла глаза, серые с зеленцой и неожиданно большие, как под увеличительным стеклом. Мелькнуло что-то похожее на любопытство.
— А что «при чем» — погон? Это конечно — драма.
Лида нахмурилась.
Простенькая, заветренные щеки в царапинах, вздернутый нос оттягивал верхнюю губу, отчего лицо ее становилось диковатым. Она вдруг показалась смешной в роскошной обстановке комнаты, пахнувшей застоялыми духами и еще чем-то давним, жилым. Смешной и немножко жалкой.
— Ну, что уставился? — Лида покраснела. Будто прочла его мысли. — Садись. Можешь. Если спешить некуда.
Он присел рядышком. Тахта мягко спружинила. Лида взглянула искоса.
— Ну, чего он там болтал?
— Кто?.. Да насчет штабного женатика какого-то. Я ведь сразу ушел.
— А, — отмахнулась, — пускай. Мне-то что…
Он смутился, не зная, что говорить дальше. Достал сигарету. Лида тоже взяла, но закашлялась и бросила. Потом сказала рассеянно, думая о своем:
— Ну и что, если женатик? Чихала я! А если… Ну вот скажи мне, посоветуй… — Она запнулась, взглянула на него, точно оценивая,
