О Рите он и вовсе не думал. Он думал о письме Генеральному, на которое до сих пор не было ответа. Виктор Михайлович старался представить себе Вадима Сергеевича в рабочем кабинете. Вот ему подали письмо, отправленное заказной авиапочтой, вот он неторопливо вскрывает конверт в цветной рамке, вот прочитал начало и усмехнулся… Летчик просто-таки видел, как медленно приподнялись седоватые брови Вадима Сергеевича, когда он добрался до главного…
— Я замерзла, — сказала Рита и жалобно поглядела на летчика.
— Извини, пожалуйста, задумался. В ресторан хочешь? Она ничего не ответила, но сразу же поднялась со скамейки и поправила юбку.
В ресторане было тепло, накурено и довольно душно. Почти все столики оказались занятыми. Летчик остановился около буфетной стойки и с минуту разглядывал зал. Мимо пробегал официант, молоденький мальчишка с наглыми черными усиками.
— Эй, усы, — рявкнул совсем не своим, а каким-то противным, начальственным голосом летчик. И официант будто к полу приклеился. Повернувшись на каблуках, старательно улыбаясь, официант тут же засеменил к Хабарову. — Слушаюсь!
— Метрдотеля, живо!
— Сию минуту, — поклонился официант и тут же исчез.
Откуда-то из-за портьеры выплыл дородный накрахмаленный немолодой мужчина. Оценивающе взглянул на Хабарова и едва заметно склонил седеющую голову:
— Чем могу служить?
Летчик протянул ему руку. И Рита сразу поняла: рука протянута вовсе не для пожатия.
— Дама, — сказал Виктор Михайлович своим нормальным человеческим голосом, — замерзла. Мы хотим согреться и поужинать. Пожалуйста, организуйте отдельный столик около окна и накормите по своему усмотрению.
Метрдотель понимающе, с достоинством покивал крупной серебристой головой, рассеченной идеально ровным пробором. Он успел сказать официанту: «Столик» и деловито осведомился:
— Осетринка, ростбиф устроят? Горячее тоже прикажете? Пить будете коньячок, вино?
— Осетринка — это хорошо, коньячок — обязательно. Остальное на ваше усмотрение, — сказал летчик и, протягивая метрдотелю тридцать рублей, добавил: — А это, будьте любезны, передайте музыкантам, пусть пока отдохнут.
— Слушаюсь, — еще раз кивнул метрдотель и медленно поплыл к оркестру.
Рита подумала: «Сколько ж он ему первый раз дал?»
Оркестр умолк. И сразу в зал донесся громоподобный рев двигателей. Очередной рейсовый корабль пошел на взлет…
За ужином Виктор Михайлович оживился. Рассказывал Рите какую-то забавную чепуху, немного подтрунивал над девушкой, с лица его исчезло задумчивое напряжение.
Допили бутылку коньяка, Хабаров большую, Рита меньшую долю. Виктор Михайлович спросил:
— Ну, как, Рита, согрелась?
— Жарко! Скажите… — Но она не успела задать вопрос. К столику подошел высоченный, громоздкий человек в кожаной куртке и, прищурив глаз, будто целясь, спросил низким густым голосом:
— Если не ошибаюсь, Виктор Михайлович?
— Хобот!
Рита фыркнула. Грубое, будто наспех вытесанное топором лицо человека было оснащено длиннейшим носом, и маленькие добрые глазки тоже были удивительно похожи на слоновьи…
— Для чего же так беспощадно? При даме… Летчик вскочил со стула, обнял громадину мужчину. Потом коротко представил его Рите:
— Мой друг, «покоритель» Арктики и Антарктиды — Сергей Канаки.
— Рита, — сказала девушка и почему-то спросила: — Простите, пожалуйста, вы грек?
— Грек? Да, из греков, а что?
Рита смутилась, но мужчины, кажется, уже начисто забыли о ее присутствии.
— Я слышал, — сказал Хобот, обращаясь исключительно к Виктору Михайловичу, — что ты основательно поссорился с Генеральным?
— Брехня. Я не ссорился. Просто отказался объезжать новую лошадь…
— Ту, на которой накрылся Углов?
— Ту самую. Ты знаешь, для дела можно иногда совершать и несерьезные поступки, для рекламы — пардон, это не моя специальность.
Появился метрдотель.
— С пополнением! — Наклонив голову и обращаясь к Хабарову, спросил: — Чего прикажете?
— Прежде всего еще бутылку коньяку.
— Ему, — сказал Канаки. — А мне хорошо бы холодного нарзану…
Метрдотель изобразил нечто среднее между изумлением и глубоким сочувствием.
— Не удивляйтесь, — сказал Хобот, — он отдыхает, а я работаю. Метрдотель исчез.
— А пока суд да дело, ты ушел в дипломатический отпуск? — спросил Канаки.
— Почему в дипломатический? Просто в очередной. Все равно дублер в стапеле, летать пока не на чем, и потом… потом, если Севе не сделает, что нужно, я и на дублере не полечу…
— Севе упрямый, найдет другого Углова.
— Не будет он искать. Ручаюсь.
Не обращаясь ни к кому, Рита вдруг спросила:
— Значит, Углов умер? Это тот Углов, тот самый? Хабаров будто впервые увидел девушку, поглядел на нее пристальным, тяжелым взглядом и ответил:
— Тот самый, Рита, убился… — И, словно желая перевести стрелку на другой путь, спросил у Хобота: — А тебя чего сюда занесло?
— Облетываем новые приборы. Маршрут практически значения не имеет, так отчего же нам было не завернуть к морю. Купаться-то всем охота.
— По трассе облетываете?
— Нет, над морем. Нужны малые высоты и абсолютно ровная поверхность…
— Ясно, — сказал летчик. — Посадочные РВ? Чьи?
— Сам не знаю чьи.
Рита налила коньяк в большой винный фужер и тихонько выпила. Этого никто не заметил.
Мужчины разговаривали. Они были в другом мире, в других заботах…
Медленно покачиваясь, плыл ресторанный зал-аквариум перед глазами Риты. То укрупнялось, то почти исчезало загорелое, коричнево-красное лицо Хабарова; кивал, словно собираясь кого-то клюнуть, длинный нос Канаки. До девушки долетали отдельные слова чужого разговора, но смысл слов не улавливался.
Летчик сказал: относительная высота. Чудно! Почему — относительная? Относительно чего?
Канаки сказал: «Доплер — это голова!» Какой Доплер? Никакого Доплера тут не было…
Заиграла музыка. Очень грустная, с перезвоном колокольчиков. Рите захотелось плакать. Но она не заплакала, а тихо сказала:
— Я хочу домой.
Когда исчез Канаки, Рита не заметила. Когда Хабаров рассчитался с метрдотелем, она тоже не заметила. Как они вышли на улицу, Рита не запомнила.
Потом было шоссе. Прохладное, черное. В бархатно-густом небе бесшумно кружились малюсенькие огоньки. Голубоватые крошечные огоньки мерцали и долго-долго кружились перед глазами.
— Светлячки? — спросила Рита. — Куда они летят?
— Спать, — сказал Хабаров и усмехнулся.
Утром Виктор Михайлович услыхал стук в номер и сразу же поднялся. Накинув купальный халат на плечи, он приоткрыл дверь. Коридорная, пожилая толстая тетя, подала телеграмму.
— Ох и любят же вас, — сказала женщина. — Это ж надо такие телеграммы слать! — и подала пухлую тетрадочку, склеенную из телеграфных бланков.
ПРИСТУПИЛИ ДОВОДКЕ СИСТЕМЫ УПРАВЛЕНИЯ ТЧК БЛАГОДАРЮ ПРИСЛАННУЮ СХЕМУ ДУБЛИРОВАНИЯ ТЧК РЕШЕНИЕ НЕОЖИДАННОЕ ЗПТ ТАЛАНТЛИВОЕ ЗПТ ДОСТОЙНО АВТОРА ТЧК ПОЛУЧИЛИ НАШЕ РАСПОРЯЖЕНИЕ БОЛЬШУЮ ЛОШАДЬ ПРОВЕДЕНИЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ ИСПЫТАНИЙ НАТУРНЫХ УСЛОВИЯХ ТЧК ЛОШАДЬ ЛЛ ПОСТАВЛЕНА ОБОРУДОВАНИЕ ЗПТ КРАЙНЕ ЖЕЛАТЕЛЬНО ВАШЕ ЛИЧНОЕ ПРИСУТСТВИЕ…
Хабаров усмехнулся, пробегая телеграфные строчки. Подумал: «Пока все идет что-то уж слишком гладко. Даже не похоже на Генерального. Ага, вот оно! Вот!»
…ОТНОСИТЕЛЬНО АСНЕРА ПРОШУ НАВЕКИ И ПРИСНО НЕ СОВАТЬ НОС ЧУЖИЕ ДЕЛА ТЧК Я УЖЕ ДВАДЦАТЬ СЕМЬ ЛЕТ СИРОТА ПРИВЫК ОБХОДИТЬСЯ СВОИМИ СИЛАМИ ТЧК ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ ПРИЕМЛЕМЫЙ СРОК ВЫЛЕТА ЗПТ ЕСЛИ ТРУДНО БИЛЕТАМИ ПРИШЛЮ САМОЛЕТ…
Бесконечно разные голоса неба постоянно звучат над землей. Утренний, едва проснувшийся ветерок баюкает сам себя, шелестит листьями, морщит озерную гладь, пробегает легким ознобом по спине хлебного поля. Ветер посильней, набрав скорость, превращает телеграфные провода в струны гигантской арфы, заставляет гудеть, стонать, плакать невиданный инструмент, вселяя в людей тревогу и беспокойство. Сильный ветер бьет волной в каменные берега, надрывается в такелаже судов, гнет деревья, рождая и стон, и скрип, и тяжкие вздохи могучих вершин. Симфонию урагана не передать словами — это варварская, отчаянная музыка гибели, не укладывающаяся ни в какие каноны…
Слушай голоса неба, слушай прежде, чем оторвешься от земли. В полете ни мелодично-ласковых, ни предупреждающе тревожных, ни откровенно грозных голосов неба не будет. Громом двигателей ты подавишь все звуки неба, даже стон, рев и безумство урагана.
Слушай голоса неба и привыкай узнавать в них добрый привет антициклона, приближение наступающей грозы, откровенную ненависть свирепствующего шторма.
