Командование решило под покровом ночи в разные участки парка забросить разведчиков. Нельзя же оставаться в неведении.
Все, конечно, понимали, что противник предельно насторожен. Лишь чудом можно проскочить беспрестанно освещаемую береговую полосу. Но иного выхода не оставалось, хотя людей не хватало, приходилось рисковать ими, посылать почти на верную смерть.
У нас в Кроншлоте подготовили две группы разведчиков. Командирами назначили политработников: начальника кроншлотского клуба Василя Грищенко и недавно прибывшего политрука Воронина, служившего в Ораниенбауме.
Младший политрук Грищенко рыжеват. Его лицо и шею густо покрывают веснушки. На островке он руководит самодеятельностью, добывает новые кинокартины, книги и привозит в клуб артистов. В Кроншлоте к нему прилипло не очень лестное прозвище — начальник канители. Но он не обижается на шутников и отвечает:
— Без моей канители вы тут от скуки тиной бы заросли.
Грищенко часто возил молодых краснофлотцев на экскурсии в Петергоф. Он хорошо знает, где расположены дворцы, куда ведут аллеи и дорожки в Верхнем саду и Нижнем парке. Поэтому его и назначили руководить группой разведчиков.
Младший политрук отобрал в свою группу четырех моряков, которых знал по Кроншлоту, а Воронину достались пехотинцы.
Каждый отряд получил по два катера: один бронированный, с пушкой и пулеметами, другой невооруженный, с малой осадкой. Командирам катеров приказали высадить разведчиков бесшумно, а если они будут обнаружены, то не оставлять в воде, а подобрать и доставить в Кроншлот.
Разведчики разместились на малых катерах и в двадцать три часа двинулись в путь по темному заливу. Бронекатера, как охранники, пошли рядом.
Мы ждали их всю ночь. Под утро вернулась только первая группа. Ее постигла неудача.
Я отыскал трех разведчиков на камбузе. Переодетые в сухое, они прямо из бачка деревянными ложками хлебали горячие щи.
— Никак не согреться, — сказал Грищенко. — И проголодались сильно.
От него я узнал, что катера сумели подобраться в темноте к отмелям. Разведчики не прыгали в воду, а сползали.
— Когда я соскочил, в воде захватило дух, такой она была холодной, слова вымолвить не мог, — вспоминал Грищенко. — Чтобы не упасть, шли прощупывая дно. Холода уже не чувствовалось. Даже жарко стало. Ветер, тьма. В одной руке у меня ракетница, в другой — пистолет. Осталось каких-нибудь метров семьдесят до берега. Вдруг ракета из кустов вылетела. Помигала и погасла. Сразу же еще три зажглось. Мы присели. Из воды только головы торчали. Но нас приметили. Застучали пулеметы. Стреляли трассирующими пулями. Прямо снопы огня обрушились. Вижу — плохо наше дело, скрытой высадки не получилось. Двигаться вперед бессмысленно. Убьют или в плен захватят. «Назад!» — кричу ребятам и начинаю отступать. Звягинцев возьми и во весь рост поднимись. Пуля сразу бок прошила. Мы его схватили и потянули на глубину. Там наш катер качается. Не успел отойти, пробоины получил. Мотор заглох, и моторист ранен. На счастье, бронекатер вблизи оказался. Он подобрал нас и вытащил подбитый катер из-под обстрела. В пути еще одного ранило. Трех человек зря покалечили и ничего не узнали.
О второй группе не было слышно до полудня. Только после обеда стало известно, что в кронштадтский госпиталь доставлен раненый Воронин.
Вместе с работником штаба я отправился в госпиталь. Главврач не хотел нас пропускать.
— Говорить не может, — уверял он нас. — Челюстное ранение.
— Но писать-то он может. Очень важно немедленно получить сведения.
Мы объяснили, кто такой Воронин и что он делал ночью. Главврач в конце концов пропустил обоих, взяв слово, что мы долго не будем утомлять больного.
Голова и лицо Воронина были забинтованы. По лихорадочному блеску глаз чувствовалось, что у него высокая температура.
Мы интересовались: слышит ли он нас?
Воронин сомкнул веки.
— Сумеете отвечать на вопросы письменно?
Раненый кивнул головой.
Вместе мы приподняли его и посадили так, чтобы удобно было писать. Я отдал свой блокнот и вложил в руку карандаш.
— Напишите, как высадились?
Тяжело дыша и морщась, Воронин принялся писать. Почерк у него был неразборчивый, но мы тут же расшифровывали написанное.
«Нас обнаружили после высадки минут через десять. Осветили и открыли пулеметный огонь. Двух ранили. Я хотел их вернуть на катер, но деревянный и бронированный уже отошли в глубь залива».
— Катерники что — струсили?
«Не знаю. Но вблизи их не оказалось, — продолжал писать Воронин. Ракетой я не мог их вызвать, так как при высадке обронил ракетницу».
— Как действовали потом?
«Я послал одного из уцелевших бойцов связаться с десантниками. Он не дошел до берега. Был сбит в воду. Я хотел помочь ему, но самого ранило. Пуля попала в рот и выбила зубы. Больше отдавать команды я не мог. Все бойцы оказались ранеными. Взявшись за руки, мы отошли в темноту и по горло в воде стали продвигаться вдоль берега в сторону Старого Петергофа».
— Что вам удалось увидеть?
«Ничего, — писал Воронин. — Никто с берега нам не просигналил. А катера ходили далеко. До каменных ряжей мы добирались три часа. Бойцы дальше идти не могли. Я повытаскивал их из воды и уложил на камни. А сам, велев им ждать, ушел за помощью. По воде я добрался до передового окопа Ораниенбаумского «пятачка». Там наши моряки оказали мне помощь и на катере отправили в Кронштадт».
— Что сталось с вашими товарищами?
«За ними ушли бойцы береговой обороны. Нашли их или нет, я не знаю, так как отбыл в госпиталь».
Работник штаба велел Воронину расписаться на каждой страничке и спрятал мой блокнот в свою сумку.
Ночью, кроме кроншлотских разведчиков, еще высаживалось несколько групп из Кронштадта и Ленинграда. И всех их постигла неудача. Противник, боясь нападения, чуть ли не через каждые пятьдесят метров выставил в секретах пулеметчиков и ракетчиков с автоматами. Гитлеровцы были бдительны, не смыкали глаз всю ночь.
Надо было придумать что-то необычное, чего противник не мог предвидеть. Поступило несколько предложений, но лишь одно попытались осуществить. Позже, призвав на помощь воображение, я написал об этой операции рассказ.
В строевой и хозяйственной команде островка политруком был старый ленинградец Николай Бочкарев. Работал он с рассвета дотемна, а когда в бухточке скапливалось много катеров, то и ночью поднимал людей на аврал и сам становился в баталерке к весам.
Спал политрук меньше других, но всегда имел бодрый и даже какой-то лучезарный вид. Этому, конечно, немало способствовали утренние купания. В любую погоду Бочкарев в одних трусах, накинув на плечи только полотенце и шинель, спускался по каменистому откосу к морю, оставляя одежду на валуне, и не спеша входил в воду, окунался и плыл. Ни ветер, ни град, ни стужа не могли остановить его. Поплавав в ледяной воде, он на берегу спокойно растирал полотенцем тело до красноты, на несколько минут забегал в свою каюту в домике у поста наблюдения и выходил завтракать в хорошо отутюженных брюках, опрятном кителе и ботинках, надраенных до зеркального блеска.
Его купания не нравились строевику Грушкову. Однажды в кают-компании он при всех сказал политруку:
— Баловством занимаетесь во время войны. А вдруг простудитесь или ревматизм, что тогда? — Подумают — нарочно плавал. За это и в трибунал угодить можно. Так что советую прекратить плаванье и не соблазнять других.
— Вы что — всерьез? — спросил удивленный Бочкарев. — Плаванье на флоте не запрещено.
И политрук продолжал купаться по утрам.
Когда понадобились разведчики, Грушков вспомнил о нем и как бы невзначай спросил у начальника штаба:
— А почему бы вам не послать в Петергоф Бочкарева? Довольно ему холодной водой баловаться, пусть на деле покажет свою закалку.
— Верно, — обрадовался начштаба. — Вплавь можно незаметно проникнуть. Спасибо, что подсказали. Пришлите мне Бочкарева.
Политрука разыскали в кубрике. Он проводил беседу. Пришлось прервать занятие и пойти к начальству. В штабе Бочкареву объяснили, какие трудности надо преодолеть, и предложили до наступления темноты продумать план ночной разведки.
Вернувшись в свою тесную комнату, политрук расстегнул воротник кителя и, потирая ладонью лысину, принялся вслух рассуждать:
— Что я им придумаю? Ишь хитрецы: «Надеемся на смышленость питерца». А вы знаете, что питерец никогда подобными делами не занимался? Слесарил себе в механосборочном, заседал в партийном бюро да баловался зимним купанием в клубной секции «моржей».
Бочкарева не пугал риск предстоящей разведки. Но хотелось задание не провалить и оставить хоть какой-нибудь шанс на спасение.
