Колыбельная Аушвица. Мы перестаем существовать, когда не остается никого, кто нас любит - Марио Эскобар

– Иоганн Ханштайн? – спросил сержант.

– Да, герр полицай, – дрожащим голосом ответил мой муж.

– По приказу рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера все синти и рома Рейха должны быть интернированы в специальные лагеря, – отбарабанил сержант.

Наверняка он повторял эту фразу десятки раз за последние дни.

– Но… – начал было мой муж.

Ему так и не удалось больше ничего сказать, потому что полицейские окружили его и скрутили руки.

Я обратилась к сержанту:

– Прошу вас, не надо. Вы напугаете детей.

Несколько секунд в его взгляде читалось смущение. В конце концов с ним разговаривала немка, такая же, как его сестра или кузина, а вовсе не опасная преступница.

– Пожалуйста, позвольте моему мужу самому собраться. Я отведу детей в другую комнату, – мягко попросила я, пытаясь разрядить обстановку.

Сержант махнул своим людям, чтобы они отошли от Иоганна. Но тут же выпалил:

– Дети тоже пойдут с нами.

Эти слова ножом вспороли мне внутренности. Я едва не упала от охватившей меня тошноты и потрясла головой, не веря своим ушам. Куда они хотят забрать мою семью?

– Дети тоже цыгане. Приказ распространяется и на них. Не беспокойтесь, лично вы можете остаться.

– Но их мать немка, – постаралась возразить я.

– Это не имеет значения. Кстати, одного ребенка тут нет. Согласно моим сведениям, здесь должны находиться пять детей и один отец.

Тон сержанта не допускал возражений. Да я и не могла ничего ответить. Меня парализовал страх. Я пыталась сглотнуть слезы. Дети не сводили с меня глаз.

– Сейчас я их соберу. Мы все пойдем с вами. Младшенькая еще в постели.

Я удивилась, услышав свой голос. Казалось, что эти слова произносит какая-то другая женщина.

– Вы не идете, фрау Ханнеманн. Только те, в ком течет цыганская кровь, – сухо сказал сержант.

– Господин полицейский, я пойду вместе со своей семьей. Пожалуйста, позвольте мне собрать наши вещи и одеть мою младшую дочь.

Полицейский нахмурился, но взмахом руки приказал нам всем выйти из комнаты. В спальне я, взобравшись на стул, достала с платяного шкафа два больших фибровых чемодана и принялась складывать в них одежду. Дети молча стояли рядом. Они не плакали, хотя на их лицах явно читалась тревога.

– Куда мы едем, мама? – спросил Блаз.

– Нас отвезут в место вроде летнего лагеря. – ответила я, выдавливая из себя улыбку.

– Мы едем в лагерь? – спросил Отис, со смесью недоумения и восхищения в голосе.

– Да, милый. Мы проведем там некоторое время. Помнишь, я рассказывала, что несколько лет назад туда отвезли твоих кузенов. Может, мы даже увидимся с ними, – изо всех сил я старалась сохранять бодрый тон.

Близнецы заметно оживились, словно мои слова заставили их забыть обо всем, что они только что видели.

– Можно мы возьмем с собой мяч? А еще коньки и другие игрушки? – спросил Эрнест, всегда готовый организовать какую-нибудь игру.

– Мы возьмем только самое необходимое. Я уверена, что там, куда мы едем, есть много всего для детей.

Мне самой отчаянно хотелось верить в это, хотя я и знала о том, что евреев и других «врагов» Рейха интернируют в концентрационные лагеря. С другой стороны, мы же не представляли для нацистов никакой угрозы. Наверняка нас решили просто подержать в каком-нибудь импровизированном лагере до конца войны.

Проснувшаяся Адалия испугалась, увидев беспорядок на кровати. Я взяла ее на руки.

– Все хорошо, дорогая. Мы отправляемся в путешествие, – сказала я, крепко прижимая ее к груди.

Тут у меня в горле снова встал комок, и меня захлестнуло беспокойство. Я подумала, что надо бы позвонить родителям, чтобы они хотя бы знали, что нас увозят, но сомневалась, что полицейские позволят сделать звонок. Одев Адалию и собрав чемоданы, я прошла на кухню. Там я взяла несколько консервных банок, немного оставшегося сухого молока, немного хлеба, мясные обрезки и пачку печенья. Я понятия не имела, сколько времени займет наша поездка, и хотела как следует подготовиться.

Вернувшись в гостиную, я увидела, что муж все еще в пижаме. Я сняла с вешалки его лучший костюм, галстук, шляпу и пальто. Пока он переодевался под пристальным взглядом полицейских, я в спальне сменила форму медсестры на костюм и блузку. Когда я вернулась в гостиную, Иоганн уже надевал шляпу. Полицейские повернулись ко мне.

– Вам не обязательно идти с нами, фрау Ханнеманн, – настойчиво повторил сержант.

Глядя ему прямо в глаза, я спросила:

– Вы и вправду считаете, что какая-то мать оставит своих детей в такой ситуации?

– Я много чего повидал в последние несколько лет. Рассказать, так вы не поверите, – ответил он. – Ну хорошо. Можете доехать с нами до станции. Мы должны посадить их на поезд до десяти часов.

Родных моего мужа депортировали куда-то на север, но я почему-то решила, что нас повезут в цыганский лагерь, созданный недалеко от Берлина.

Через гостиную мы прошли к входной двери. Первым шел муж с чемоданами, за ним двое полицейских. Затем следовали два моих старших сына и я. Близнецы вцепились в мое пальто, Адалия сидела на руках. На площадке я обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на наш дом. Подумать только, чуть больше часа назад я проснулась в полной уверенности, что нас ждет обычный день. Блаз немного нервничал из-за контрольной перед каникулами; Отис жаловался на сильную боль в ушах – верный признак того, что он вот-вот заболеет; близнецы были совершенно здоровы, но все равно ворчали, что им приходится так рано вставать в школу; Адалия, этот маленький ангелочек, всегда вела себя хорошо и изо всех сил старалась не отставать от своих братьев и сестер в их играх. Никаких предзнаменований того, что вся эта нормальная жизнь скоро развеется как дым на ветру.

На лестнице царил полумрак, и только через дверь внизу пробивался отблеск утреннего солнца. На мгновение я ощутила резкую боль от того, что прощаюсь со своим домом. Но нет, это неправда; мой дом – это мои пять детей и Иоганн. Я заперла дверь квартиры и стала спускаться, напевая под нос мелодию колыбельной, которую всегда меня просили спеть дети, когда были чем-то расстроены или плохо засыпали. Не высказанные вслух слова заполнили пустоту лестничного пролета и успокоили детские сердца перед нашим походом в неизвестность.