Григорий Мещеряков - Отыщите меня

— Вова Иванов!.. Вова Иванов!.. Вова Иванов!

Никто, конечно, не откликался, потому что за входной дверью коридоры, которые могли быть также заперты. Однажды все же откликнулся чей-то детский голос:

— Тебе что?

— Вова Иванов с тобой в одной группе?

— Да…

— Позови его.

— Нельзя.

— Почему? Где он? Позови!

— Вова Иванов наказан, его перевели на второй этаж…

Туда совсем не попасть, вход туда отдельный. Найти бы топор, разрубить бы все двери на мелкие щепки, чтоб некуда и не на что было замки врезать и вешать. Может, отмычки у Чибиса попросить? Или самому сделать, — да старик Демка запропастился где-то, наверное, опять деньгу подшибает, кому-нибудь в квартире газ проводит, а то спичками на базаре торгует. Сегодня Фаткула опять лишили ужина. Карлуша человек злопамятный, от своего не отступится, и сейчас там, в столовой, какой-то «шакал» вылизывает из миски законную кашу Фаткула.

После ужина отрядная воспитательница отыскала Фаткула в пионерской. Сказала, что его ждет Варвара Корниловна…

Кабинет детдомовского завуча преогромный, похожий на дворцовый зал. Миниатюрные скульптурные бюсты застыли на длинных подставках, вокруг расставлены глубокие мягкие кожаные кресла и два дивана. Столы плотно обтянуты зеленым сукном, хоть катай на них бильярдные шары. Вдоль стенок вытянулись застекленные шкафы с книгами, журналами и ребячьими поделками. Во весь пол разлегся цветастый ковер. Прямо над письменным столом угловатыми толстыми сучками торчат уродливые оленьи рога, а на столе лежит широкая из красного дерева метровая линейка. Здесь так высоко потолкам и просторно стенам, что, попадая сюда, вроде бы даже меньше ростом становишься. Варвара Корниловна потушила папиросу, встала, подошла к краю стола. Взяла линейку и заворковала своим охрипшим голосом. Подозвала к себе.

Нет, просить прощения даже пыткой не заставит!

Полусумрачно горит дежурный свет, укрываясь в складках темных портьер. В длинном коридоре ни души, не видно ночных нянь на лестничных площадках и в узких проходах. Фаткул вытер слезы со щек ладошкой. Не хотелось плакать, но они сами собой катились, и остановить их было невозможно. Очень жгло плечи, живот, руки, спину. Все тело горело, словно только что выкарабкался из огня. Гибкая линейка в руках Карлуши всюду поспевала, но без единого удара по лицу или голове. Мстительная Карлуша била плашмя и звонко, стараясь попасть побольнее.

В ушах стоит ее хриплый полушепот:

— Теперь ты осознал, хулиган, свой проступок?

Сказать «да» — значит соврать, и тогда спасешься от боли.

— Теперь ты понял, дармоед, свою провинность?

Сказать «нет» — значит сказать в глаза правду, и тогда будет еще больнее…

— Здесь я тебе и мать и судья, жаловаться тебе некому! — рычала она.

Врет бессовестно. Да ни за что на свете не бывать Карлуше матерью. Жизнь правильно ее наказала, прожила до старости одна, такой до гроба и останется. Если бы разыскать Октябрину и все без утайки ей рассказать, то она в обиду не даст. Октябрина тоже пожилая, но справедливая. До директорства работала пионервожатой. Она ходит вся подтянутая, с короткой стрижкой, как у первых комсомолок. По праздникам Октябрина со всеми вместе веселилась и даже в горн трубила, ловко на барабане марш отстукивала. Моложе всех душой, но почему-то чаще других болеет, а вот Карлушу никакая холера не берет. Октябрина по делам детдома все куда-то ездит и что-нибудь достает. Не очень-то просто ее застать, потому-то всем в детдоме и заправляет Карлуша.

Конечно же, Октябрина должна помнить Фаткула. Месяца полтора назад в оттепель средние отряды ездили вместе с ней за металлоломом по старой узкоколейной ветке. Собирали его у заброшенных нефтевышек и вдоль железной дороги. Поехали с утра, сидели на открытой платформе, впереди тарахтела и стучала закопченная дрезина. Все дружно пели пионерские песни, запевала громче всех Октябрина.

Фаткул лишь шевелил губами, слов ни одной песни до конца не знал. Металл грузили на платформу, прихватывали все, что под руки попадется, мальчишки старались притащить потяжелее.

— Фаткул, бери полегче, надорвешься! — кричала Октябрина.

Память у нее отменная, только один раз разговаривала с ним, когда в детдом принимала и документы читала, а не забыла с тех пор. Назад дрезина с металлом бежала не так резво, тяжело тащила нагруженную платформу, словно слабосильная лошадка большой воз. Возвращались усталые, пели вяло, дружно никак не получалось. Когда подъезжали к Богуруслану, Октябрина громко сказала притихшим ребятам:

— Молодцы, на полную артиллерийскую батарею металла собрали!

Какая она есть, батарея, Фаткулу неизвестно, но Октябрине виднее.

Вечером на линейке зачитали благодарность и всем выдали по дополнительной пайке хлебушка.

Когда в детдоме проводили газ, Октябрина следила за прокладкой труб. Торфу на столько корпусов не напасешься, не просто обогреть такую ораву в каждом помещении. К весне торф кончался, дороги становились непроезжими. Пацаны из старших групп копали для газовых труб глубокие ямы. Фаткул помогал старику Демке загибать трубы, потом соединять и крепить муфты да манжеты болтами, гайками и шайбами. Несколько раз с Демкой ездили в кузницу. Там мастерили с кузнецом горелки. На наковальне расплющивали добела раскаленные трубы диаметром пять и десять сантиметров. Фаткул держал длинными щипцами короткую пустотелую железку, а Демка с кузнецом стучали молотками, и за двадцать минут готова горелка с узкой щелью. Остудят и принимаются делать насадку. Сначала приспособили горелки на кухне к котлам, потом в прачечной и, наконец, установили в дверцах ко всем печам в корпусах. Заусеницы убирал и делал зачистку Фаткул, орудуя рашпилем да плоским наждачным кругом.

— Мастеровой ты парень, мастеровой, — похвалил тогда Демка. С тех пор и брал Фаткула в свою, как он говорил, «строительно-ремонтную бригаду». Платил коробком спичек, изредка добрым словом.

У Фаткула душа радовалась смотреть на свою работу. Поставил горелку, укрепил винт, повернул рукоятку, поднес спичку, и пламя зашипело желто-синей щеточкой. Греть будет что надо, целый век, пока металл не сгорит или печка не развалится. Провели они с Демкой газ и во флигелек, что стоял поодаль от корпусов, ближе к каменному забору. В одной половине жила Октябрина с дочерью, в другой Варвара Корниловна. Все знали, что завуч весь свой век прожила одна. Ни мужа, ни семьи у нее не было, никто ей никогда писем не писал, и в гости к ней тоже никто не приходил.

— Куркулиха она, потому и одинока, — говорил Фаткулу старик Демка. — А злая оттого, что и хочется ей, и колется, и мамка не велит.

— Какая у нее мамка, она сама старая…

— Это по твоим недоразвитым понятиям старая, а по моим — еще в соку, ей всего-ничего, за сорок годков. — Демка хитро засмеялся. — Я как-то к ней однажды вечерком подкатился, так ведь испугалась, отшила. Я, говорит, Демкин, всю себя детскому дому отдала. Дескать, вы для нее родная семья. Плюнул я на это дело, нынче сотни баб без мужиков страдают, молоденькие сами липнут, а они куда буде слаще ее, хотя и ее я хотел попробовать, да вот не вышло, а мне и горя мало…

Демка всегда говорил про женщин и про какие-то свои глупости, слушать его было порой неловко. А разоткровенничается про свои похождения, так возносится петухом, прикидывается помоложе…

Завуч сама подошла к ним после пробы второй горелки в прачечной.

— Демкин, — сказала она сухо, не просила, а приказала, — ты на той неделе поставь-ка нам за день с Октябриной Осиповной газ. Горелки позаботьтесь сделать поаккуратней.

Постарались, в каждой кухонке поставили по две, как игрушечки, горелки. Одну вывели в дверцу голландки, другую под таганок на плите. Демка, видать, получил от нее свою милостыньку, красненький или зелененький «хрустик».

— Слышь, татарин, — смеялся подвыпивший Демка, — Варвара-то Корнилавна по макушку довольнехонька. Зажжет горелку и не гасит. Сидит рядом и дымит, как паровоз, весь вечер курит и от горелки прикуривает. У нее эта горелка ровно живая кошка в доме, из воздуха появляется и мурлычет усатым огоньком… Как войдет в дом, так эту самую свою кошку чирк и оживит. Все, глядишь, не одна по избенке слоняется, а вроде бы в компании с живым огоньком и папироской…

Карлуша вела с куревом в детдоме беспощадную борьбу, может, потому тайно курила только у себя в квартире. Об этом ходили только одни слухи, но никто из ребят не видел своими глазами.

Октябрина не курила, но самодельным горелкам тоже нарадоваться не могла. Примус и керосинку тут же запрятала на полати. По случаю этому позвала Фаткула с Демкой, сварила картошки с мясом, дала чесноку и хорошо накормила работников. Напоила густым сладким чаем, больше Демке ничего не отломилось. Дочери Октябрины дома не было. Она училась в медучилище, мало кто на территории детдома ее встречал. Говорили, что она допоздна пропадает то на занятиях, то в госпиталях на дежурстве у раненых. После окончания учебы она собиралась на фронт.