— Очень хорошо. Спасибо, сестра, — согласился Рашид.
Девушка торопливо, не оглядываясь, пошла по узкой тропинке и вскоре скрылась за деревьями.
Рашид смотрел ей вслед и мысленно продолжал беседу с веселой, смелой девушкой. Потом, вздохнув, он тоже поднялся и направился к группе солдат.
Среди только что прибывших раненых он увидел знакомого бойца. Голова его была перевязана Широким бинтом, бескровное лицо белело, как буз, глаза горели, славно в сильном жару. Рашид, ускорив шаг, подошел, поздоровался, расспросил его о здоровье, о земляках:
— Кого ты видел за это время?
— Уринбаев Бектемир вчера вместе с нами участвовал в бою, — тяжело выдохнул раненый. — Потом потерял его из виду. Не знаю, что с ним. Сильный бой вели. Много людей погибло в роте.
Боец смолк. Вероятно, не хотелось ему вспоминать страшные картины. Он медленно закрыл и снова открыл глаза.
"А если погиб… — подумал Рашид. — Бектемир!.. Бектемир, неужели ты погиб?.."
От этой мысли он побледнел, вздрогнул.
Простившись с земляком, Рашид молча пошел к палатке. Но дойти он не успел.
Раздался гул самолетов.
— Воздух!
Эта команда заставила людей броситься в укрытия, в густой лес. Даже тяжелораненые, которые, казалось, не в силах были поднять головы, тоже спешили спрятаться.
Самолеты приближались с каждой секундой.
Враг бросил несколько бомб и "прочесал" лес градом пуль.
Одна медсестра была ранена. Ее положили на носилки и понесли в землянку. Понадеявшийся на авось и оставшийся за рулем шофер не шевелился.
Рашид видел несколько часов назад, как этот шофер ходил вокруг машины, чинил что-то, грубовато, но так, чтобы не обидеть медсестер, шутил с ними. Сейчас он был мертв.
А в общем потери после этого налета были незначительными.
В лесу стало так тесно, что Рашид долгое время ничего не мог различить, слышал только взволнованный шум и крики людей.
Словно слепой, он наталкивался то на деревья, то на головы пофыркивавших лошадей. Невесть где, должно быть на узких дорогах, как попавшие в засаду хищники, рычали машины. Водители без злобы ругались. Боец вскоре понял причину этой кутерьмы: спешное отступление.
По отрывочным словам сестер, работавших без устали, он почувствовал, что враг близок и грозит окружением.
Под миноментным огнем противника санбат покидал лес. Рашиду удалось, опустившись на колени, забиться в угол машины, с плотно разместились раненые.
Там и тут слышались крики:
— Помогите!..
— Поднимите меня!..
— Сестричка!..
Раненые от боли стонали, ругались, выкрикивали бессвязные слова.
— Спокойней, товарищи, — раздавались голоса медсестер. — Спокойней.
Разноцветная россыпь ракет, пролетев над лесом, исчезла, не достигнув земли.
Утром санбат остановился на какой-то станции. Здания с выбитыми окнами в предрассветном тумане зияли пустыми глазницами. Перрон вокзала был завален грудами кирпича и земли, обгоревшими досками.
Воспользовавшись короткой остановкой, Рашид выпрыгнул из машины. Ноги свело, и он еле двигался. Боец одной рукой тщательно потер колени, икры. Пальцы были в темных пятнах крови.
По-прежнему раздавались крики о помощи.
Врачи, медсестры с пожелтевшими от усталости лицами пытались помочь обессилевшим людям.
— Сейчас, сейчас. Все будет в порядке.
— Поднимите голову. Выше. Сейчас забинтую.
На станции Рашид увидел много женщин, детей, стариков. Они стояли, согнувшись под грузом узелков, мешков и чемоданов. Глаза людей были устремлены на убегавшие вдаль рельсы.
Раненые с удивительной быстротой размещались в санитарных вагонах.
Рашид, очутившись в тамбуре, взялся здоровой рукой за поручень вагона и с чуть заметной улыбкой посмотрел на девушку, стоявшую рядом с замаскированной санитарной машиной.
Это была Ксения Орлова.
Поверх белого фартука девушки свешивалась с пояса кобура револьвера. Ксения разговаривала с бородатым человеком в очках. Этот человек, как отметил Рашид, был чем-то похож на профессора…
Боец вдруг почувствовал острое желание остаться рядом с девушкой. Но это было только желание… Сейчас от Рашида ничего не зависело.
Поезд готов был к отправлению. Молодая женщина в форме железнодорожника, взобравшись на груду кирпича, отдавала машинисту последние приказания.
Небо, только что просветлевшее, наполнилось знакомым гулом. Где-то рядом зенитки открыли сильный огонь. Люди на перроне кинулись в разные стороны.
Рашид увидел крыло самолета. Он спрыгнул на землю и побежал, чтобы спрятаться среди груды кирпичных обломков. От первых разрывов бомб полетели вверх комья земли, осколки камней, щепки.
— Спасите!
— Проклятый фашист!
— Наташа… Наташа… Где ты?
Крики людей, полные отчаяния, ужаса, тонули в грохоте.
Тишина наступила внезапно.
Рашид побежал к горевшему вагону, откуда на носилках несли Ксению-Орлову. Приблизившись, он с болью крикнул:
— Сестра… Ксения!
Один из санитаров, с нахмуренными бровями, с застывшим, как камень, лицом, проворчал:
— Что кричишь? Все уже…
Ветер со свистом подхватывал иней с отвердевшей земли, безжалостно срывал листья, трепал грязные, обожженные пулями шинели солдат.
Бойцы укрепляли берега речки. С усталых лиц обильно стекал пот.
Аскар-Палван снял пилотку, вытер лоб и вздохнул:
— Ох и жизнь! Ни минутки отдыха.
Этот вздох не от тяжести фронтовой жизни, а, скорее, от душевной угнетенности, рожденной отступлением.
Состроит кто-нибудь убийственную гримасу: дескать, все пропало, и настроение испорчено.
Некоторые, осмелев, бросали недобрый слух:
— Бежим. Вовсю бежим.
Но бойцы знали, как поступать с такими "всезнайками".
После того, как батальон вышел из окружения, день и ночь шли оборонительные работы.
Капитан Никулин, сообразно с планом общей обороны, должен встретить врага на берегу речки.
— Вот здесь-то мы и побьем как следует фашиста, — говорил он, потирая руки.
Капитан хотел, чтобы с этой мыслью сжились бойцы, и повторял ее при каждом удобном случае.
Все, пожалуй, шло хорошо. Одно беспокоило Аскара-Палвана — разлука с земляками.
"Где они могут быть? — раздумывал он. — Может быть, Али попал в плен, а Бектемира убили?"
Не давали покоя и мысли о семье. С тех пор как боец ушел из дому, он еще не получил ни одного письма. Часто, закрыв глаза, он с тоской вспоминал свою дочь, мать, жену. И тогда забывал все на свете. Он жалел сейчас о том, что в мирное время не проявлял большой заботы о семье. Почему он мало времени проводил с дочерью, не играл с ней вечерами? Зачем он иногда из-за какой-то мелочи сердился на жену — женщину трудолюбивую, тихую, воспитанную? В должной ли мере он проявлял почтение к любимой матери, которая не уставала молиться за их счастье?
Вода, с журчанием протекавшая под тополями в маленьком дворике, прохладная супа в летние дни, цветник рядом с ней, лоза винограда — все это казалось теперь недостижимым. Суждено ли ему когда-нибудь поцеловать доченьку, прижать ее к своей груди, выпить глоток холодной воды, сорвать кисть винограда?
… Аскар-Палван посмотрел на Дубова, усы которого при каждом ударе лопаты развевались, как кисточки кукурузного початка.
Лицо Дубова, изборожденное редкими, но глубокими морщинами, кривилось от боли. И Аскар-Палвану стало не по себе.
Дубов недавно был ранен в локоть, но все-таки остался в батальоне. Аскар-Палван, приблизившись к другу, посоветовал:
— Береги руку от пыли.
Дубов невольно улыбнулся:
— Что ж, сидеть мне, отдыхать? А немец?
Вечером Аскар-Палван сопровождал вызванного в штаб полка капитана — Никулина, потому что ординарца комбата, веселого солдата Суворова (иронизируя над его фамилией, бойцы называли ординарца генералом), ранило.
Аскар-Палван, восседая на гнедой лошади, ехал вслед за капитаном.
По немощеной, замерзшей дороге они добрались до деревни.
Улицы были безмолвны, дома казались пустыми. Около колодца стояли старик с пышной бородой и женщина, полная, круглая. Рассматривая неожиданных гостей, они о чем-то шептались. Деревню миновали быстро и повернули на дорогу, ведущую к лесу. Около штаба полка Никулин ловко соскочил с лошади и отдал повод Аскар-Палвану.
Капитан оглядел свои сапоги, шинель, поправил ремень и сделал несколько шагов. В это время из землянки вышел полковник. Это был крепкий человек лет сорока.
Никулин четко доложил, что явился по его приказанию.
Полковник взял Никулина под руку, повел в землянку.
Аскар-Палван привязал коней к дереву. Чтобы чем-нибудь занять себя, некоторое время гладил их. Потом, напевая про себя песенку о черных глазах, он стал вышагивать по ковру золотых листьев.
