«Не плачьте, дорогая, не плачьте, — засуетился генерал, — простите меня, солдата», — и он поцеловал ее маленькую руку.
Потом Луиза раскрыла сумочку и достала фотографию, помните, она показывала, — пояснила нам с «братом» Маня. — Протянула ее генералу, это, говорит, мы с мужем перед самым отъездом снимались, видите, какой он худой после болезни. И опять залилась слезами. Офицеры тоже подошли и стали рассматривать фотографию.
«Бедный Фридрих, — вздохнул генерал. — Я его любил, как сына. Мы, господа офицеры, — обратился он к присутствующим, — должны окружить заботой и вниманием его вдову».
Между прочим, — озабоченно заговорила Маня, — когда Луиза достала фотографию, я очень волновалась. Все-таки большой риск. И мне показалось, что этот Густав, который знал мужа Луизы, что-то очень долго рассматривал ее. А ты не думаешь, Витя, — тревожно спросила Маня, — ведь может так быть, что этот проклятый Фридрих когда-нибудь показывал Густаву фотографию жены? А вдруг он с первого же дня ее выслеживает! А вдруг…
— Не думайте, что наши такие дураки, — перебил Маню «брат». — Здесь все продумано лучше, чем вы предполагаете. И не надо устраивать панику раньше времени. Передадим в штаб, и они сообщат, что делать.
— Вот попала бедная Луизка! — вздохнула я.
— Но она молодец! — сказал «брат». — Ей уже передали благодарность от командования за важные донесения. Я думаю, что и сегодня она сообщит не менее важную вещь — насчет банкета. Вероятно, наши постараются как-нибудь использовать этот банкет, — многозначительно посмотрел на нас Виктор.
— Луизка еще себя покажет! — сказала Маня. — Надо будет как-нибудь шепнуть ей насчет благодарности командования. Подбодрить. А то ей труднее всех достается. А донесения от нее теперь буду носить я — туда, на почту. Луиза на виду, ей трудно одной выйти из дома. Ну ладно, я пошла, — встала Маня. — Завтра утром, Тамара, сообщишь мне, если передадите донесение.
— Хорошо.
— Последних известий из Москвы не знаешь? — спросил «брат», когда Маня уже снимала с вешалки пальто.
— Знаю, — живо повернулась девушка. — У моей хозяйки живут штабные офицеры, у них есть приемник. Они, правда, его запирают, но сын хозяйки подделал ключи, и мы теперь слушаем Москву. Вчера передавали, что наши войска продолжают наступать на Волоколамском направлении. У врага много потерь в живой силе и технике.
— А как на юге?
— Сказано только, что на Керченском направлении наши войска продолжают удерживать занятые рубежи.
— «Удерживают». Значит, трудно приходится, — заметил «брат».
Маня ушла от нас поздно.
Утомленная, я мгновенно уснула, не дождавшись, когда «брат», получив «прием», начал выстукивать в штаб донесения «Голубки» и «Стрелы».
Виктор разбудил меня рано утром.
— Нужно сообщить девушкам, что донесение принято, сведения будут добыты в срок, пусть Голубка не волнуется.
Заметив, что я с тоской взглянула на разрисованные морозом стекла, — так не хотелось выходить на мороз из теплой комнаты, — «брат» добавил:
— Торопись. К восьми Маню надо встретить у штаба.
Я оделась, густо напудрилась, поярче накрасила губы, надела зеленую фетровую шляпу и достала из чемодана зеленую сумочку с маркой ростовской фабрики. Зеленая шляпа и сумочка означали, что донесение принято и все в порядке.
Без десяти минут восемь я была уже у штаба на углу, где должна была проходить Маня. Идущие мимо немцы нагло осматривали меня. Один даже остановился и заговорил со мной на ломаном русском языке:
— Вешером в восем часоф около пошта я буду шдаль вас…
Стараясь задержать его до появления Мани, я кокетливо улыбнулась:
— У меня нет пропуска, пан офицер.
— Найн? — удивился он. — Ничего, я дошталь вам на вечер. Приходить. Корошо?
В это время из-за угла вышла Маня. Я быстро раскрыла свою сумочку и стала рыться в ней. Маня мельком взглянула на меня и, чуть заметно улыбнувшись, прошла мимо.
На следующую ночь по рации раздались позывные: нас вызывал штаб.
А через полчаса «брат» диктовал мне приказ командования.
— Вот это да! Вот так задание! — воскликнула я, бросив карандаш. — Бедная Маня, как же она будет сигнализировать из штаба во время банкета? Ведь там полно офицеров. А Анатолий! Как он сможет бомбить штаб, когда там будет находиться Луиза? Бросать бомбы на своих! Неужели нельзя сделать по-другому?
— Тамара, — сдвинул брови «брат», — ты все время забываешь, что мы на войне. Приказ командования есть приказ, и мы не имеем права его обсуждать. Значит, так надо.
— А ответа на вопросы Луизы нет?
— Нет еще. На, возьми, — подал мне Витя свернутую в трубочку записку. — Неси скорее, может быть, еще успеешь встретить Маню.
Я поспешно оделась, достала из чемодана на этот раз не зеленую, а бордовую сумочку — сигнал, что «есть задание», и пошла.
Маню встретила на улице Кирова, на мосту. Она шла с двумя румынскими офицерами и о чем-то громко разговаривала с ними. Увидев меня, насторожилась. Когда они приблизились, я перевесила сумочку на другую руку. Это был сигнал: «Задание в подпольной почте».
Черные глаза Мани блеснули тревожным любопытством. Я отвернулась и молча прошла мимо.
Решила заодно навестить подпольную почту. Там лежала записка — донесение Луизы.
«Приехал высокий гость, — писала она. — В следующее воскресенье в его честь будет банкет. Спешите с ответом».
В этот день я чуть не попала в облаву, которую устроили в городском саду, но меня спасли быстрые ноги.
Вообще в последнее время в городе стало тревожно. Днем фашисты все чаще устраивали облавы — на улицах, в скверах, на рынках и на вокзале. Хватали всех подряд, одних, более здоровых, заключали в концлагеря, чтобы затем отправить в Германию, других тут же бросали в машины-душегубки и уничтожали. Ночью, после комендантского часа, на улице то и дело слышались душераздирающие крики, выстрелы и звуки погони, потом опять тишину ночи нарушал лишь звон солдатских подков — проходил патруль.
Утром, когда жители с опаской выходили на улицу, восходящее солнце освещало коченеющие трупы повешенных на столбах и деревьях. Террор в городе все усиливался.
Но расправы фашистов с мирным населением рождали новых мстителей. Люди уходили в лес, к партизанам, в городе объединялись в подпольные группы, чтобы громить врага в тылу.
Тревога оккупантов росла. Усиливались охрана и патрулирование. Ходить по городу становилось все труднее. Обыски и аресты участились даже в нашем центральном районе города, который немцы считали наиболее спокойным, очевидно потому, что здесь был расположен штаб армии и почти в каждом доме и каждой квартире жили немецкие и румынские солдаты и офицеры.
Однажды, возвращаясь домой, я увидела, что в соседнем доме обыск. Прибежала и сказала «брату». Он кинулся к кровати. Но во двор уже входили два полицая и гестаповец. Они остановились у подъезда, о чем-то разговаривая. У меня замерло сердце, а «брат» так и застыл на месте.
На наше счастье, поговорив и выкурив по сигарете, немец и полицаи ушли.
В субботу к нам заскочила Маня.
— Ну? — спросила она с порога. — Луиза очень волнуется.
— Нет, — качнул головой Виктор.
Из-под стельки туфли Маня достала свернутую бумажку:
— От Луизы. Ходить в сад ей теперь невозможно. Густав не спускает с нее глаз. А Луизка уже и этого приезжего из ставки успела очаровать. Вот девка!
«Брат» развернул донесение.
«В нашем районе разыскивают патефон, но найти не могут».
— Нашу рацию! — вскрикнула я.
— Подожди! — сердито одернул меня «брат». — «Высокий гость ухаживает за мной не на шутку. Уже предлагал мне руку и сердце. Но Густав почти не оставляет меня одну. Завтра за мной решающее слово. Жизнь или смерть. Голубка».
— Да, значит, действительно подозревает, — угрюмо проговорил «брат».
— Если ночью не будет позывных — провал, — прошептала Маня.
— Не может этого быть, — сказал Виктор, в волнении шагая по комнате. — Наши не допустят.
Проводив Маню, я долго не могла уснуть, все прислушивалась… Но рация молчала. Виктор всю ночь не сомкнул глаз, сидя над приемником.
В воскресенье утром раздался условный стук в дверь. Опять вбежала Маня.
— Нет?! — со страхом спросила она.
— Ты с ума сошла, Маня! — крикнул «брат». — Как ты смела приходить к нам днем!
— Значит, нет! — бледнея, прошептала Маня. — Провал. Виктор, а они правильно поняли твою шифровку?
— Конечно. Ведь они дали нам задание.
— Луиза очень волнуется. Даже осунулась, — стала рассказывать Маня. — Этот генерал из Берлина в нее влюблен. Он еще не старый и, кажется, вдовец. Видимо, всерьез имеет на нее виды. Но Густав ходит за ней, как часовой. Когда они садятся за стол обедать, она — рядом с генералом, а он напротив и не спускает с нее глаз. Может быть, он из гестапо? Вчера во время обеда я убираю посуду и слышу, Густав спрашивает: «Фрау Луиза, вы что-то загрустили в последние дни. Вам нездоровится?» — «Нет, я здорова, — ответила Луиза, высокомерно взглянув на него. — Меня мучают сны, — с грустной улыбкой обратилась она к генералу из ставки. — Снится муж, бедный Фридрих, мама, Париж. Устала я здесь, хочу домой». — «Потерпите еще несколько дней, дорогая, — сжал ей руку генерал, — пока мы возьмем Севастополь».
