Некоторые говорили, что весь их обоз остался в Галочьем. О количестве их, естественно, рассказывали разное. От тысячи до сорока двух тысяч.
В селе, в центральном колхозе, взяли сорок восемь коней. О них печалился голова:
— Самых лучших! Я их никуда на работу не пускал. Для весны кормил.
Оставили восемнадцать своих. Забрали сто новых постромок, много мешков из коморы.
Посрывали плакаты. Вот примерно все. Но моральный эффект огромный. Все взволновались.
В тот же день всадники примерно около полудня появились в Колодистом лесу. Забрали там коней. Взяли лесников и лесничего как проводников: «Вы отвечаете за наше продвижение до Погореловского леса. Ведите глухими дорогами». Их видела Марусина сестра, когда везла дрова.
После по селу болтали:
— Столько их ехало, что Ганна говорила-говорила «здравствуйте», язык заболел.
Волнение скоро охватило Колодистое. С утра приказывали сводить коров. Когда возле полудня привели к управе, староста выскочил:
— Куда вы? Куда? Назад ведите.
К молотилке явился с вилами полицай Плеховский. Впервые его видели работающим. Люди, не стесняясь, сыпали хлеб в мешки — сколько могли довезти, тащили домой. Приехало к машине два всадника. Спрашивали, нет ли барона.
Трое поехало к заводу. Полицай мгновенно на коня — марш в Рыжевку.
Еще во вторник изредка были слышны пулеметы. Потом и их не стало. Дул все время норд-ост. Старая сокрушалась:
— Бидни, бидни. Такий холод, а воны в лесах. И горячего не зъишь. Одного убьють, другого убьють, третий сам заслабие. Так и разгубляться…
12 апреля 1943 г.Все идет «нормально». Весна. Вчера садили картошку. Уже давно появились бабочки-крапивницы; давно, около первого апреля, пролетели на восток журавли. Уже цветет лещина и по долинам гусячья цибулька. Пчелы несут обноску. Вчера видел пару аистов на болоте. На полях пашут, сеют. В «Уманском голосе» лозунг: «Хотите мира — засейте поля».
Сводки сообщают о затишье. Последние дни редко-редко пролетит самолет. По этому случаю начали болтать о мире. Местный бухгалтер сообщает:
— Говорят, мир будет. В Латвии заседает комиссия от всех держав. Говорят, Советскому Союзу оставляют всю территорию, что была до тридцать девятого года.
Наш старик настроен скептически:
— Какой мир? Разве красные захотят? Хотя, когда с Финляндией заключили, тоже не верили.
Правда, другие шепчут:
— Через три недели фронта уже не будет, везде начнется партизанская война.
О партизанах время от времени доходят еще отголоски, подробности новые. Рассказывают, например, эпизод был в Станиславщине (около Галочьего леса).
Когда подъезжали первые машины немцев, в этом сельце было два партизана. Они подпустили машины близко и пулеметной очередью выкосили всех, по одним данным на одной, по другим — на двух машинах. Воспользовались замешательством. На коней. Ускакали.
Немцев раненых и убитых забрали машинами, самолетами. В той же Станиславщине было закопано два, в соседнем селе Трояны тоже два, несколько в Грушке. Потом откопали — на самолет. Причем в Станиславщине одного закопанного забрали и увезли, другого вернули в могилу. Оказался итальянец. Таково равноправие национальностей по-немецки!
16 апреля 1943 года.Продолжаю старое.
Люди напряженно прислушиваются. Бухает то там, то тут. Всегда говорили: «Камень рвут». Теперь даже старики не верят: «Какой камень?» Особенно слышно, понятно, в земле. Соседи выбирали из ямы картошку. Долго не вылезали. Земля гудела.
Говорят, близко бой был, в Тульчине, сто пятьдесят километров от нас.
Все село на две партии разделилось. Немцы и полицаи свирепствуют. Ловят всех, кто не имеет документов. В Звенигородске повесили на базаре четверых. Висели трое суток. Партизаны ли они или кто — неизвестно, документов не было. Повешенных охранял полицай. Все же умудрились некоторые — положили записку, придавили камнем. Что было в записке, точно не установлено. Но будто бы смысл таков: «Это не первые и не последние. Придет время — за всех ответите».
Былой заносчивости у немецких лакеев уже нет. Колодистский староста мне проговорился: «Время такое — дома не ночуй».
Его приглашают на выпивку.
— Пойду, если вечером домой приведете, а то знаете…
Редакция «Уманского голоса» сняла вывеску.
В партизанские дни управа Колодистого была пуста. Не успели даже замка повесить. В «святая святых», кабинете старосты, гуляли и пили весь вечер пацаны.
Здешний полицай Гришка Лаврук сидел на печи за подушками.
Над Николаем Яремчуком, унтер-офицером полиции, смеялись родичи, будто он таскает винтовку не на плече, а волочит по земле за ремень, чтоб в случае чего не заметили, если кинуть.
Вот их[20] уже нет несколько дней. Еще летают всеми курсами самолеты. Бухает то здесь, то там. Но о них помнят и те, кто ждет Советов, и те, кто хочет, чтоб они провалились в преисподнюю.
Обобщаю так.
По-прежнему в селе пили самогонку и оглядывались на полицаев. По-прежнему ругались из-за пропавшей палки или не там снесшейся курицы. Но было и что-то новое в селе. О нем проговаривался иной, разве только крепко напившись. Но оно чувствовалось, и прежде всего чувствовало его поставленное немцами начальство. Староста уже не гонял с гордым видом на паре ярко-рыжих и не ночевал дома. Полицаи, здороваясь, стали снимать шапки. Все, кто прятался месяцами от Германии, повыходили на улицу, прохаживались независимо, засунув руки в карманы.
Еще подробности о расправе.
Девушку, что взяли раненой, вели на расстрел в одних трусиках. Жандарм всунул пальцы в рану (у нее разорвана грудь), стал раздирать.
— Чувствуешь?
— Чувствую.
— За что ты терпишь?
— За родину. А вот ты за что?
«И успела дать мордача», — так и рассказывала жена кулака Сидора Кота.
В селе Пировка был пойман один. Пытали. Ничего не сказал, кроме того, что он военный инженер. Знал немецкий. На вопросы отвечал:
— Я пленный, я ничего не знаю.
Семь раз в него стреляли. То в руку, то в ногу, чтобы не убить. После каждого выстрела допрашивали.
— Скажи. Вылечим тебя.
Так ничего и не сказал. Кто же он, этот доблестный инженер?!
А партизаны все равно есть.
В прошлую ночь приезжали на «Затишок» — за снабжением. Как раз когда ехали туда полицаи ловить в Германию. Полицаи дали ходу.
В прошлую ночь были в нашем селе. В трех хатах.
18 апреля 1943 г.Вчера впервые за все время оккупации видел советскую газету. Бывало, иногда я мечтал, как бы увидеть «Правду». И думал, чего доброго, разревусь. Вчера Мария пришла из Колодистого. Когда мы со стариком вошли в хату:
— У меня кое-что есть. Советская газета. Правда, старая: за 29 грудня 1942 года.
Двухполосная. Знакомый шрифт: «За радянску Украину». Помню, как редактировалась в Киеве в помещении «Коммуниста». Почетные редакторы — Бажан, Василевская, Корнейчук.
Маруся читает последовательно. Номер посвящен двадцатипятилетию установления на Украине советской власти.
Мария Яремчук.
Отчет о торжественном заседании, посвященном двадцатипятилетию провозглашения Украинской Советской социалистической республики. Заседание проходило в Колонном зале Дома Союзов. Так же, как всегда, в президиуме все знакомые фамилии. Избирается почетный президиум. Только приветствие чуть сдержанней, содержание речей конкретней.
Внизу на все четыре колонки привычные фото президиума. Знакомые, знакомые лица.
Вторая полоса.
Сообщение: «Червона армия переможно наступае». Это о первых днях прорыва на Дону. Данные за одиннадцать дней — с 16 по 26 декабря. Над газетой, где «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» бывало — «Смерть немецким оккупантам!»
Маруся читала, останавливаясь от волнения, от спазм, сдавливающих горло. Старик сидел, отвернувшись к окну, чтоб глаза не выдали.
Я же чувствовал, что весь натянут, чтоб не пропустить, увидеть то новое, что есть в лозунгах, задачах, обстановке, наконец, в языке. Но почти все было привычно. Привычен ритуал торжества — с приветствиями, выборами президиума. Привычно настроение доклада и писем: до войны Украина жила полнокровно счастливо. Сейчас она в пепле, огне, крови. Но мы победим и всё восстановим! Пестрят выражения «вольнолюбивый украинский народ», «трудолюбивый украинский народ».
О немцах так: «бандиты», «гитлеровские бандиты», «за кровь наших отцов, матерей, братьев, сестер польются реки черной фашистской крови». Партизан называют «местники» — мстители.
«В крови и пепле лежит Украина», «немцы превратили Украину в чертово пекло, которое они называют «новым строем». Говорится, что только за восемь месяцев было расстреляно на Украине два миллиона мирного населения. Приводятся полные списки сожженных немцами сел. «Украина клокочет гневом».
