Переспрашивали:
— В Галочьем (большой лес)? Кто ж бьет? Будто разрыв громче. Может, то они? А может, это уже фронт?
Было слышно уже в хате. Под хатами повсюду стояли люди. По улице почти никто не ходит. Передавали, что люди, бывшие на базаре в Троянах, видели: приехало тринадцать машин немцев. Болтали, будто немцы пришли и из Умани, окружили все Галочье. Низко на северо-запад пролетел немецкий связной самолет.
Мария радовалась и сомневалась.
— Дай послухаю. Давно не слышала. А может, это по ним? Бидни воины.
Я осмотрел на всякий случай ямы и все думал: что ж делать? Если это партизаны — пройдут и начнутся расстрелы. Начнут свирепствовать немцы и полицаи. Может, уйти с ними — и как ни мало шансов для меня так выжить, — может быть, все же лучше, чем сидеть здесь с моим длинным носом и неясным прошлым. И может, это единственный шанс, если у них есть связь, вырваться к своим. И кроме того, ведь у меня люди.
Старику говорил:
— Ночью будет, наверное, сильный бой. Если правда окружены — попытаются прорваться.
На закате канонада усилилась. Но сколько ни глядел в ту сторону — отблесков не было. Условились с Марией, что спим по очереди, а вдруг бой передвинется. Она:
— Мне так радостно — все внутри дрожит, и страшно за них.
Уснула. Я еще долго лежал. Казалось, канонада ослабела. Заснул. Позже проснулся от маминого вопроса:
— Хиба ви ничого не чуетэ? Герман, старик!
Было лунно. Подумал: «Плохо им прорываться. Земля подмерзла».
На востоке продолжался бой. Сейчас в стороне Городищева равномерно что-то бухало. Крутились где-то самолеты. Старик вслушивался:
— Наче дальше бьют?
То там, то здесь слышны были голоса. За речкой пел кто-то. Село не спало.
— Раз дальше — так их загнали, — говорил старик.
Не спал долго. Выходил. Курил в сенях. Выстрелы редели. Стало сереть. Занималось утро. «Значит, не прорвались».
Заснул. Был еще в постели, когда прибежала соседка — жена немецствующего бухгалтера.
— Ховайте вещи, яки бо кращи. Кажуть, що партызаны влетилы, коней позабиралы. Кажуть: «Була хата, та и та мишает». Совсем не спала. Не можу нияк. А у Ваньки Ануфриенышинка «Евдокию» справляли. Спивають. Светло. Кажуть: «Потушите светило». А они: «Кому жить хорошо, хай тот боится». Это про нас, значит.
Скоро притопал наш старик, что ходил за пайком (с пайком рано началась паника).
— Красные у нас.
Ахнули.
— Приехали двое. Один командир, видно. Хромовые сапоги. Красный шарф. На груди автомат. Другой совсем хлопчик. И Петрика с собой привезли. Он дрожит. Говорил, на подворье поймали. Увидел их народ с конюшни. А старший выхватил наган.
— Кто тут удирает?
— Никого, мол. Все на работу пошли.
Олекса (Бажатарник — руководитель хозяйства) — в другие двери.
— Куда ты удираешь! Ты староста? Бригадир?
Тот с испугу молчит.
— Нет. Я керевник хозяйства.
— Председатель колхоза? Так что ж ты, дурак, удираешь?
Потребовали выездных коней. Он и хлопец обменили. Хлопцу предложили жеребца.
— Не надо. У меня и этот такой.
Командир спросил:
— Ну что, хороший конь?
— Хорош, товарищ командир. Не ржет.
Спросили еще:
— Где тут живут полицаи?
Слушал, волновался и все думал: «Что это? Может быть, фронт?». И отвечал: «Нет, не может».
Перед окнами мелькнула фигура в тулупчике. Леня! В Колодистом он слышал, что на Вильховой красные. Я отправился на ту сторону.
Хотелось идти быстро и резко. Ноги словно стали легче. Сдержался. Виду подать было нельзя. В хате Луки совали чарку. Поздравляли Очерешенко племянницу. Только под общий гул и обменивались. И опять вопрос: присоединяться?
Леонид[19] старухе:
— Это люди идейные. О своей жизни они не думают. Ведь иначе эта земля на сотни лет останется порабощенной.
Шел на Вильховую. Сдерживал порывистость его. Для маскировки сунул ему корзинку с бутылкой.
Пришел он и рассказал, что партизаны действительно были. Конница. Ярком пошли на юго-запад, к Дубине (дубовый лес). Будто дальше на Торшевку. Советовались.
Позже нам передали:
— Сидите на месте, сберегите себя.
Был Перс. Потирал руки.
— Сам наших видэл? Дэдушка видэл? Я вчера на празднике был. У нас землю делили на десятки. Музика был. Старишина, начальник — все в школе. Потом смотрю — нэт начальства. Говорят, четыре машины раненых немцев привезли. Так им.
_____
Мария Кифоровна остановилась у плотника.
— Идите-ка, я вам всю правду скажу. Красные на Вильхове. Что, может, уж немцам конец?
_____
Галя, разумная девушка пятнадцати лет:
— Нехай коровушку берут, та в ниметчину не ловлять.
_____
Постепенно выяснилось, что было в селе. Наехало человек пятьсот. Большинство зеленая молодежь. Много девчат, но есть и пожилые. Откуда они? Некоторые девчата говорили, что присоединились под Полтавой. Были многие из Орловской области. Почти все говорили, что прошли уже пятьсот километров. Кто говорил — прорвались через фронт. Кто — обросший местным населением десант. Многие из пленных. Будто распустили уже два лагеря. Какой-то пожилой говорил: «Нас трое в отряде. Кроме меня дочь и сын».
Внешне: кто в чем. Поверх кожушков, фуфаек мадьярское, немецкое, советское обмундирование, немецкие летние шинели. Обуты все хорошо. Сапоги, на многих валенки с галошами. Женщины в теплых платках. У одной даже оранжевый. В штанах защитных.
Много коней не имеют седел. Набивают мешки. Из постромок шлеи делают, стремена. (Правда, они режут бока). На некоторых седлом — цветная ряднина.
Один десятилетний хлопчик, увидев:
— Ой, мама, на конях! И сами какие!
Вооружение? Винтовки, автоматы. У некоторых шашки, пулеметы.
Приехали — по хатам. Вокруг каждой собрались люди. Бабы пришли, особенно те, у кого мужья или сыновья в армии:
— Своих побачили.
Нашли хлеба, горилки. В одной хате двое. Хозяйка волнуется. Они попросили яичницу.
— Сала нет. Можно, я вам сварю яичек?
— Сала? У меня где-то было!
Нашел в кармане кусок. Она нарезала половину.
— Остальное пусть вам будет.
— Режь все, дорогая! Мы живем сегодняшним днем. Будем живы — завтра найдем. Нет — значит, и не надо.
В другой хате просили что-нибудь поесть.
Хозяйка сказала, что нет ничего, кроме картошки.
— Плохо вы живете. Знаем, что плохо. Ничего, скоро будет лучше.
Были среди них в большинстве русские, но и украинцы, и узбеки, грузины, врач еврей…
В одну хату ввели двух раненых — девушку и парня. Устроили на печи. Обогрели. Высушили портянки, накормили. Снова обули и посадили на коней. Девушка была ранена в ногу.
Она рассказывала:
— У нас женщин много, и есть боевые. Награжденных много. Вот одна была отважная. Ее наградили. Сегодня убили, а на завтра сообщение пришло…
Интересовались:
— А кто ж наградил?
— Советское правительство. Вы думаете, что мы так. У нас все время связь есть — самолетами.
Спрашивали о фронте. Девушка усмехается:
— Вы думаете, мы б так смело шли, если б фронт далеко?
Они расспрашивали, какой староста, какие полицаи.
— Наша задача терроризировать тыл. Нам сейчас некогда старостой заниматься. Вот если б полицая нашли — цокнули б одного для острастки.
В хату полицая Ивахсона вошел один. Говорят, он раньше был как пленный в нашем селе и Ивахсон его бил.
— Где полицай?
— А на що вин?
— Должок надо бы заплатить.
Забрал только сапоги.
Петрик — заместитель старосты — вышел во двор. С другой стороны улицы его окликнул всадник:
— Иди сюда. Быстро!
Дал ему коня. Приказал не отставать. Когда уезжал, отпустил. Только сменял шапку на свою фуражку:
— Ты дома сидишь — и с фуражкой можно. Шапка мне нужнее.
О бое рассказывали такое, тоже девушка:
— Наша ошибка была, что мы все соединились. Там наших много легло. Может, и не вырвались бы, да был у нас командир. Приказал ползком к немецким орудиям. Ползли, колени ободрали (показала ссадины): земля была мерзлой. Отбили орудия — и по немцам. Так и прорвались. А вот командира убили.
Жаловались, что были окружены и не смогли дать сигналов посадки. Самолет кружил, кружил — ушел.
— Теперь, может быть, нас считают убитыми. Но у нас радисты есть. Постараемся установить связь.
На вопрос, куда идут, большинство отвечало коротко:
— На Запад.
Другие подробнее:
— Нам бы только пробиться в Черный лес. Там наших много. Нас там ожидают.
_____
Были недолго. Двинулись к Дубине — на запад. Сзади конницы шли две подводы с ранеными да одна тачанка.
Некоторые говорили, что весь их обоз остался в Галочьем. О количестве их, естественно, рассказывали разное. От тысячи до сорока двух тысяч.
